Любовь подлинная и любовь пола (реплика о половом воспитании детей и взрослых)

В нашем нездоровом обществе из поколения в поколение передается мечта о половой любви, как некая религия, священная и прекрасная, и все поколения дышат одной атмосферой — постоянной жаждой “влюбиться”. Не только мы, но и многие другие народы открыто признают культ половой любви священным. И что тут удивляться, если повсеместно проповедуется рабство “любви”. С раннего детства, прививается вкус не только к половой страсти, но и ко многим другим. Так чистые души, только что вышедшие из иного мира, втягиваются в нашу нравственную грязь. При детях завязывают любовные интриги, ухаживают, смотрят развратные, жестокие фильмы, дают детям читать любовные произведения, как “образцы духовной культуры”, С ранней юности оценивают их наружность, украшают и наряжают. Так складывается убеждение: “ты есть то, что ты носишь”. Немудрено, что человек вступает в свой критический возраст надломленным, с извращенным отношением к жизни и вкусами. Взрослые не только не уничтожают, но старательно создают условия, которые извращают психику ребенка, превращают природные его потребности в похоти, в страшную болезнь. Так постепенно у него складывается убеждение, что удовлетворение своих потребностей и есть цель жизни. И когда он, наконец, достигает зрелости, то распоряжается ими, как молодой мот, в руки которого попали большие средства.

Надо с раннего возраста делать все, чтобы подросток оказался хозяином своих страстей, а не рабом. Необходимо, чтобы молодые люди встречали свою “зрелость” уже взрослыми, с созревшею волею и разумом, с укрепившимися понятиями чести, с привычкою относиться к лицам другого пола “безтелесно”.

Из всех страстей плотская — самая тяжелая, и нужен большой запас нравственных сил, чтобы достойно встретить и перенести ее благополучно. Только когда страсть обуздывается стыдом и привычкою чистоты, она может быть удержана в узком русле, не затопляя собою духа. Надо обуздывать половое влечение всеми силами души, чтобы оно “созрело” и разрешилось “естественно”. Надо дать плоду созреть, чтобы он “упал” уже готовым к новой жизни.

Мы видим, что счастье любви почти неизвестно людям “испорченным”, у которых внутренняя энергия гаснет, так и не дойдя до степени “свечения”. В наглых взглядах, которые они бросают на женщин, можно прочесть повесть тайных грехов, повесть поругания всех святынь, потому что нет глубже кощунства, чем грязный взгляд на половую жизнь. Любовь плотская оказывается “счастьем” слишком “высоким” для нынешней испорченной нации, ибо человеку с раннего детства внушили легкомысленное к ней отношение. Те, кто послужил здесь “соблазном”, совершили такой грех, которому нет и имени. Какое таинство они опошлили, какой торжественный момент! Соединение полов дает жизнь безчисленым поколениям людей. Каждая пара стоит у начала нового человеческого мира, на который наложит свою печать их душа и тело, их совесть и пороки. К этому великому таинству надоприступать со страхом и трепетом, с молитвенным настроением совести, чтобы ничем не замутить источника жизни. Величайшая чистота здесь требуется, вся доступная человеку святость.

Но что мы видим в реальной жизни? Какое отношение к половому чувству у нынешнего поколения? Во что превращаются дары Божии в безрассудных и хищных руках? Что приято называть человеческой любовью? “Любовь наблюдается в двух формах,— пишет оди “специалист”, — пассивизма и садизма... и нормальная любовь имеет характер смешанный, пассивно-садический”. Не стоит рассуждать. Это не любовь, а ее противоположость. Да, правда о плотской любви большинству не по плечу, но это не значит, что о ней надо молчать. Грешнику естественно то, что для праведника — противоестествено, и что же теперь, будем равняться на грешника, потому что он не может чего-то “вместить”? Действительно, нравственный закон дан для здоровой, а не для больной совести, но это не освобождает больного от соблюдения этого закона. Кроме идеала, трудно достижимого, есть еще и заповеди, и долг, который каждому под силу. Некоторые говорят, что любовь выше долга. Действительно, любовь, но не страсть. Когда же любовь сводится к “половой гастрономии”, к удовлетворению полового вкуса, тогда, конечно, все нравственные элементы любви (долг, стыд, дружба и т.п.) признаются неуместными, как за вкусным обедом. И тогда правда половой любви оказывается на стороне подобных циников, для которых грехи и извращения просто отсутствуют.

Таким образом, влюбленность, половую любовь нельзя чтить, если она не “приправлена” тем, что действительно свято и безукоризнено. Чтобы все это сознавать, или хотя бы смутно чувствовать, необходимо иметь чуткую совесть и врожденное благородство. Говорят, что влюбленость сопровождает подъем благородых чувств и вдохновение. Но это ложь. Страстная влюбленность — это психоз на почве неуравновешеной функции, когда “подъем” душевных сил ведет к глубокому упадку. Страсть подимает (напрягает) все силы организма, чтобы потом, подобно маятнику, поглубже уронить их.

Что бы не кричали о благородстве любовой страсти, ужасное падение совести и всех духовных сил — ее характерная черта. Какой чудовищый эгоизм и нравственную низость развивает половая любовь! Для влюбленной души нет ни Бога, ни вечности, нимира людей, никаких святынь. Влюбленному герою не до этого. Он жаждет одого — насыщения любовной страсти. И мы называем это естественным и здоровым состоянием, да еще и говорим, что половая любовь освящает животную страсть и каким-то чудом делает ее из позорной — святою. Скажем более того: половой любви не существует вообще. Если она половая, то уже не любовь. Если же любовь, то не половая. Это независимые состояния, хотя часто и сопутствующие друг другу.

Было бы грубой ошибкой смешивать половую потребность, инстинкт и половую любовь. Нельзя причину отождествлять со следствием. То есть говорить, что цель “любви” — деторождение, все равно, что утверждать, что цель сластолюбия — насыщение или цель пьянства — удовлетворение жажды. Если же, к примеру, половой акт не будет иметь целью деторождение (единственно его оправдывающей), тогда не все ли равно, какой предмет изберет человек для удовлетвореия своей страсти? Во всех случаях это будет противоестественный акт, т.е. разврат. Тогда правы окажутся утверждающие, что сексуальная любовь самодостаточна и не нуждается в оправдании деторождением.

На какие только уловки не идут, чтобы оправдать самообман. Никогда человек не лжет себе и людям столько, как когда он влюблен. Поэтому мы говорим, что влюбленные не могут быть судьями своего состояния, ибо невозможно в одно и то же время быть влюбленным и благоразумным. Таким образом,— говорит Лукреций,— “избегнуть сетей любви легче, чем, попав в них, вырваться”. И это тем более справедливо, если учесть, что плотская любовь имеет все признаки мании, лечить которую весьма непросто. Эта болезнь лишает человека не только рассудка, но и прочих составляющих человеческого духа. Правы те, кто говорит, что если действует рассудок, то это уже не любовь. Правда, если вспомнить, в каких случаях мы отрекаемся от рассудка, то вывод будет не в пользу любви. Действительно, голова может не действовать (как у идиотов) или головной мозг вовсе отсутствовать, но половая жизнь останется неприкосновенной. Отсюда следует вывод, что из всех жизненно важных функций, половая занимает не первое место, а последнее. Полный отказ от половой жизни, как показывает опыт, не препятствует людям достигать глубокой старости.

Многие читатели будут возмущены таким непривычным взглядом на половую любовь. Но иные могут просто не понять, о чем идет речь. Плотская любовь это не “платоническая” любовь, когда отказываются от удовлетворения. Платоническая любовь (в современном понимании) не похожа на “небесную” любовь Платона, которая не имеет ничего общего не только с половой жизнью, но и с мечтами о ней. То, что некоторые принимают за плотскую любовь, может быть вовсе не страстью, а горячей братской дружбой. Она кажется святою, потому что она и есть святая. Редкие люди испытывают половую страсть в подлинном виде и потому принимают за плотскую любовь или физическую симпатию или братскую привязанность. Половая страсть совсем не то...Вам, если вы действительно влоюблены, начинает не только нравится тот или иной человек, вас не только тянет к нему, но он становится для вас необходим, как воздух. Он стоит в воображении, как живой, и мысль не может от него оторваться. Вы мечтаете о близости с ним, в голове у вас туман. Психика угнетена, человек подавлен одним неодолимым влечением, иогда без определенной цели, и потому ему кажется, что это чистое, святое чувство. Но это именно то, что называется половой страстью, которую не может “освятить” и оправдать не только самая святая любовь, но и Сам Бог не может освятить то, что не свято по своей природе.

Поиск половой страсти, а не дружбы есть величайшее насилие над обеими сторонами, а не добровольный выбор, заставляя сходиться людей, совсем не походящих друг для друга. Страсть лишает человека возможности сделать правильный выбор, и когда спадает ее гипноз, люди поражаются, до какой степени они были слепы, и говрят, что их “черт попутал”. Бывает иногда, что и дружба требует порабощения одной личности другой.

Все виды любви (страсти), которых по счету восемь, недалеки от ненависти. «Безумие половой любви,— говорит Шопенгауэр в “Метафизике половой любви”,— ясно из того, что она часто бывает сопряжена с крайней ненавистью к тому, кого мы любим, а Платон называет это чувство “любовью волка к ягненку”». Сколько царей (начиная с Соломона) и сколько пророков (кончая Иоанном Крестителем) были погублены из-за этой страсти. Ни одному ученому, художнику или философу половая любовь не подсказала ничего доброго и полезного. Поэтому культивировать эту страсть, как у нас это делается, и возводить ее в пафос жизни — полное безумие.

Половое чувство (как и потребности питания или сна) допустимо лишь в физически необходимой мере их удовлетворения, т.е. ровно настолько, сколько нужно для поддержаия жизни. Каждая плотская потребность имеет свой определенный минимум и неопределенный максимум, каждая может быть естественной, но не необходимой, может быть сведена почти на нет, а может и разрастись в чудовищную страсть, заслонившую Бога и превратившуюся в идолоклонство, когда она — кумир (т.е. идол), а он — искренний идолопоклонник. Но это “поклонение” — самообман, ибо в конечном счете обожают не человека, а то чувство, которое он возбуждает. Обожание всем сердцем принадлежит только Богу. Всякая страсть есть отрицание Бога и попытка подмеить его каким-нибудь идолом. Поэтому любовь к себе и ближнему должна проверяться любовью к Богу. Нельзя изменять Богу ни ради себя и своих желаний, ни ради ближнего.

Для дикаря каждое желание — отдельная “религия” (т.е. культ самообожания, в котором нет, собственно, религии). В древности каждое желание имело своего Бога. У греков нажива — Меркурий, любовь — Афродита, Эрот, веселье — Дионисий и т.д. Таким образом, любое “обожание” есть идолопоклонство. Пока есть хоть одно страстное желаие (неважно, удовлетвореное или нет), следует ожидать другого, третьего и так без конца. В душе таких людей вечная междоусобная брань и вечное рабство. Поэтому ни одна из низших форм любви (8-ми страстей) не дает удовлетворения жизнью. Половая любовь, как и все другие виды страстей, имеет ту же природу, что и любовь — сластолюбие. Скупость, нрапример, та же “божественная” любовь, ибо дает скупцу ощущение столь же сладостное, как и влюбленным. И столько же мучений, конечно.

У обычных людей любовь-желание отравлена эгоизмом. Она всегда более или менее корыстна. Мать любит сына не потому, что это ребенок, а потому что он ее ребенок, ее “собственность”. Отсюда — культ материнской любви. Хотя культ похоти и хуже, чем культ материнской любви, но похоть реже становится культом.

Когда меньшее зло устраняется большим — это обычное явление для страстной души, в которой побеждает то одна, то другая страсть. Самая страшная и ненасытная из всех страстей — гордость. Она уничтожает саму возможность любви. Чтобы успешнее бороться с гордостью, надо отличать ее от тщеславия. Тщеславие — это еще “детский” недостаток, когда не довольствуются самообожанием. Оно жаждет похвалы, и это показывает, что мы еще достаточно ценим других людей, чтобы привлечь их внимание. Гордость же ставит других настолько ниже себя, что нас уже не волнует, как они о нас думают. Таким образом, стараясь исцелиться от тщеславия, мы не должны звать на помощь гордость — идола еще более страшного, чем все остальные.

Мы говорим здесь для многих неприятные вещи, но наша цель — назвать вещи своими именами. Каждому идолу — свое имя. Мы сняли с идолов украшения и вдруг увидели, что это не Бог, а простое дерево. Не следует рассуждать, тяжело илилегко принять ту или иную правду. Надо говорить не о состояниях человека, а о нем самом.

Многое из того, что мы сказали, может показаться безнравственным для людей с искаженной совестью или губительным, отравляющим “всю радость жизни”. К примеру, закон верности или другие нравственные законы. Не лучше ли заслониться от света, если он режет глаза, если больные глаза его не выносят? Может быть, позволительно больным иметь другой закон, полегче? Если совесть переродилась от долговременной порочной привычки, ставшей для нее “второй природой”, то мы почти безнадежны. Мы любим свои язвы и у нас нет сил, чтобы захотеть здорового, чистого счастья. Но собрать остатки сил и сделать усилие все же доступно для нас. И первый шаг здесь — осознание своей порочности. Если же человек довольствуется настоящим, тем, что есть, жизнь нравственная прекращается. Все для него плохо, все непригодно, и он не может взять на себя никакой ответственности.

Может ли человек, к примеру, вступить в брак в таком состоянии? Может, конечно, но будет ли он для него благом, исцеляющим, или же наоборот, — губительным? Человек недостаточно нравственный непригоден ни для брака, ни для безбрачия, ибо в обоих случаях будет раскаиваться. Человек же безукоризненный в обоих случаях будет счастлив.

Что же лучше — жениться или нет? Если мы, как говорит Библия, “вздыхаем, скитаясь” (Сирах), (иногда под предлогом чистоты) и жаждем люби супружеской, что тут колебаться? Сойтись с женщиной можно, но не для половой любви, а для того, чтобы навсегда от нее отказаться, а вместе с нею и от всех передряг, отвлекающих от духовной и правильной жизни. Это как громоотвод во время непогоды, погашающий животную страсть. Физическая симпатия и искренняя дружба — свидетельство святости брака.

Таким образом, “брак есть любви могила”, — как гласит пословица. Имеется в виду, конечно, плотская любовь. Влюбленность, перестав быть невинной, умирает. Она сменяется или равнодушием, или отвращением, или же превращается в обжорство, с последующим расстройством всех телесных и душевных сил. Если видят в человеке не только спутника жизни, но и еще предмет для наслаждений, то в этом источник великой драмы для обоих.

Цель и оправдание брака — деторождение, искренняя симпатия, взаимное сотрудничество и взаимопомощь в деле жизни и спасения. Эта цель не требует плотской любви. Эта страсть, становясь из средства целью, скорее оскверняет, чем освящает брак. Влюбленные меньше всего думают о детях, ибо слишком заняты друг другом и своими чувствами. Истинное супружество — это единение не столько тел, сколько душ. Устанавливается как бы общая душа — единство, до которого никогда не достигает плотская любовь. Если не состоялось это единство душ, нравственное супружество — заключать телесный брак нельзя. Должна установиться любовь духовная, которая возникает и без плотского участия. И в супружеской жизни надо стремиться быть братом и сестрой. Это прекрасное стремление к укладу жизни по образу Царствия Божия, в котором не женятся и не выходят замуж, но живут, как ангелы.

Многие стремятся к совершенству жизни, отказываясь от половой жизни (например, буддийские жрецы, католическое духовенство и т.д.), разделяя оба пола на два как бы “враждебных” лагеря. Но хотя это и продиктовано высокими потребностями любви, но свидетельствует скорее о поражении и слабости духа, нежели о победе его над плотью. Достоинство жизни — не в принудительной святости, а в искренней, невинной чистоте, как у детей, для которых целомудрие легко и естественно. Но по нравственной слабости человек, наверно, никогда не достигнет такого имдеала, колеблясь между крайностями.

Полнота жизни возможна, конечно, и без супружества, и этот уклад жизни несравненно превосходнее брака. Вокруг нас безмерные богатства духа, которыми нисколько не пользуемся. И когда нам вдруг объявляют, что если мы не влюблены в женщину, то мы нищие и нам жить не стоит, то это, конечно, хоть и искреннее, но все же жалкое ослепление.

В любом случае мы приходим к основному нравственному закону: соблюдите свое нравственное совершенство и остальное все приложится вам. Человек посылается в мир для нравственного подвига и ему, в подавляющем большинстве случаев, нужен помощник в этом. Вот единственная цель брака, указанная Творцом (Быт. 2,18). Половое же влечение (страсть) рассматривается как кара за грехопадение, как грех. В числе других, перечисляемых бед, Господь говорит: “...и к мужу твоему влечение твое” (Быт. 3,16). Господь признает вожделение блудом (Мф. 5,28), т.е. грехом, наравне с убийством или воровством. (Вспомним, что в Новом Завете не бывает малых или великих грехов, и самый великий (смертный) грех есть тот, что изменяет центр деятельности человека, его произволение, т.е. изменяет любви). Христос не делает оговорки, позволяя вожделение мужа в отношении своей жены, а говорит: “Всякий, кто посмотрит на женщину с вожделением...”. Таким образом, для супругов предложена любовь только “братская”.

Если чувство плотской любви и наслаждения исчезло, то это еще не основание для расторжения брака. Надо чувствовать себя человеком, образом Божьим, а не мужчиной и женщиной, и тогда не возникнет ни излишнего пристрастия, ни отвращения друг к другу. Но если вдруг возникло отвращение, то продолжать такую опротивевшую связь нельзя, так же как и требовать ее. Каждый имеет нравственное право отказаться от подобного “союза”. Но с другой стороны, не любить человека — грех. И если вы не любите, ваш долг оставаться с нелюбимым до тех пор, пока не будет восстановлена любовь. Говорят, любовь от человека не зависит. Да, действительно, плотская любовь не зависит, но она и не нужна для брака. Нужна любовь святая и сознание долга. Конечно, любовь по чувству долга тоже не любовь, но долг понуждает человека работать над собой, делать усилия для достижения истинной любви.

Иные бросают человека под предлогом любви, другие весь век занимаются “примеркой”, говоря, что не могут найти достойного человека, и кончают оба, как правило, одиночеством. Одиночество — обычный удел всех изменников, и презрение обманутых — единственная память о них. Измена начинается там, где к чистой любви примешивается половая страсть. Если брак был основан на истинной любви, то это уже измена не только человеку, но и Богу. Но можно подумать, что если произошла измена, значит, не было истинной любви и поэтому можно отказаться от продолжения плотского союза? Да, возможно, но это не дает право на новую плотскую связь, ибо новый прочный союз уже вряд ли возможен. Новый брак, как правило, оказывается повторением старого. Женщина, изменив мужчине (и наоборот), изменяет всем мужчинам — дело только в очереди. Что такое клятва человека, сердце которого однажды доказало свою лживость? В том и состоит проклятие греха, что, раз допущенный, он неистребим и живет в человеке, как семя. Таким образом, очень важно предупредить первыйгрех, первую измену, и поэтому необходим закон верности. Таким образом, нельзя говорить, как некоторые, что любовь выше брака и что брак и что брак — людское измышление, поддерживаемое законами страны.

Любовь от нас не зависит (как явление природное), но от нас зависит отношение к ней. И здесь вступаю в силу нравственные нормы. Они предохраняют человека от помешательства на почве половой любви. Не надо думать, что оно свойственно только молодым. Упадок нравственности наблюдается как до половой зрелости, так и “после нее”. К примеру, женщина, в предчувствии климактерического кризиса снова ищет увлечений, мужчина снова способен на безумие. И эта “старческая” любовь самая тяжелая и трагическая.

Неверно думать, что когда нет желаний, то появляется отвращение к жизни. При отвращении к жизни действительно исчезают все желания, кроме одного: “желания желаний”, когда мучит неспособность чего-то хотеть. Это своего рода “импотенция” к самой похоти. Похоть (хотение) должна смениться любовью, только тогда измениться наше отношение к миру и себе. Тогда мы, как заново рожденные, по-новому откроем для себя мир, себя и Бога в себе и во всем.

Удивительные примеры святой любви дают нам святые люди, отшельники. Только человек оборвал притяжение мира, как мир потянулся к нему. К святому тянутся все люди — больные сердцем, несчастные, женщины и дети, и уходят от него успокоенные. Он дает то, что всем крайне необходимо. Всякая тварь нуждается в ласке и любви, и инстинктивно чувствует, где их можно встретить.

Возьмем другой пример — добрую и кроткую женщину. Она жена и мать. С утра и до ночи она в движении, как добрый гений носится в детском шуме, укрощает ссоры и обиды, учит, кормит, играет, дарит всем радость. Ее на всех хватает, для нее все легко, потому что она все любит, а любимое всегда легко. Казалось бы, она должна быть раздавленной столькими заботами, переутомлением. Но она всегда свежа, светла и готова вникнуть в каждую радость, в каждое горе. Откуда берется такая сила? Из святой любви, источника неиссякающего. Жаление вытеснило у нее желание и дало мир и радость. Такая женщина творит у нас на глазах Царство Божие, и нам стыдно даже подумать, что это чудо произошло у нее от плотской любви и от страсти.

Страсть — это всегда желание, а жаление — удовлетворенность. Разница — диаметрально противоположная. Страсть всегда обоюдуостра: желание легко переходит в нежелание, влечение — в отвращение. Полюбить свято — значит быть довольным, влюбиться — значит почувствовать желание, неудовлетворенность, недостаток и жажду удовлетворения. Половая, как и любая страсть, дает только иллюзию любви. В ней “любят” так же, как обжора — пищу, как скупец — деньги, как честолюбец — ордена и т.п. Святая любовь — это когда любят, но не стремятся к обладанию. Чтобы любить, надо душою войти в любимое и стать как бы его душой. Любовь святая есть отречение от своей “личности”, готовность “воплотиться” в иное существо. Мы же любим во всех существах не их самих, а лишь внешнее выражение их внутренней сущности.

Все существующее надо рассматривать в его источнике, в “архетипе”, как говорили неоплатоники. В нас не достает способности перейти в другое существо, пожить его радостями и страданиями. Любовь — это забвение себя в ином существовании. Любовь плотская — это внешнее общение, любовь святая — внутреннее слияние.

У святых людей любовь распространяется с одинаковой силой на всех. У плотских — обособление пары от всех. Святая любовь упраздняет все низшие виды любви, они становятся не нужны, как не нужны свечи, когда взойдет солнце. Плотских людей это страшит. Они боятся потерять то, что у них “есть”. Но страх этот напрасен. Святая любовь не отнимает того, что в низших видах любви было достойного и святого, но упраздняет только то, что унижало и уродовало душу. Восторг жизни с любимым человеком остается, но только просветленный, очищенный от похоти. Тем, кто боится любви божественной, жаль расставаться с эгоизмом, жаль потерять свою “личность” и любовь к ней. Но нам следует превозмочь себя и “потерять”свою душу, по завещанию Христа, чтобы найти ее. Вместе с потерей своего “я” личность не исчезает, а, в сущности, только рождается. Надо превозмочь страх и отказаться от удовлетворения своих желаний, чтобы принадлежать уже не себе, а Богу и людям.

Можно, наверное, даже сказать, что мы постольку люди, поскольку “не личности”. Улитка до тех пор похожа на живое существо, пока не спрячется в свою ракушку. Стоит человеку укрыться в свое “я”, в свои желания, в свой эгоизм и он — мертвец, “нуль”. Наоборот, чтобы дорасти до человека, надо отказаться от себя и своих личных целей.

Мы еще не познали тайну блага, тайну любви Божией ибо не отреклись от своей “личности” и связанных с нею ограничений (места, времени, причины). Поэтому не знаем жизни во всей полноте и “разумности”. Только людям совершенным “зло” открывается как “добро”, как выполнение нужного и благого. Это понимается только чистым сердцем, а не нашим отвлеченным умом. Когда мы начнем преодолевать зло добром, любовью, тогда мы поймем его благотворность. Люди святые не знают иных чувств, кроме святых, поэтому преодолевают зло “любовью к нему”. Зло не находит отклика в их душе, и поэтому ему там нет места.

Чтобы дать силы злому человеку преодолеть в себе злобу — надо любить человека. Ведь убийца тоже жертва и гибнет более, чем жертва в его руках. Разбойник нуждается в спасении, и любовь спасает его “в меру воли Божией” и в меру его готовности.

Может, когда-нибудь люди поймут, что не сила и красота составляет душу и жизнь этого мира, а любовь. Мы не понимаем этого, потому что не любим. “Вместите” в себя все сказанное, и вы поймете все и полюбите. Все понять — значить все простить. Разум любви не вмещается в язык обычного знания. В любви сознание как бы выступает из берегов и затопляет собою мир. Все в нее входит, она все чувствует и все проникает. Любовь есть высший разум. Поэтому и говорят, что “разум чего-то стоит лишь на службе у любви” (Сент-Экзюпери), ибо она разгадывает те загадки, которые уму не под силу. В любви все знание сливается в одно ясновидение, в один внутренний свет, который все знает, потому что все любит. Перестав любить что-нибудь, исчезает не только ум, но и красота этого мира. Поскольку начало жизни — любовь, то и жизнь — сплошная красота. Красота — это любовь. Для любящего сердца нет ничего некрасивого или неприятного. В природе нет безобразия. В сущности своей она — как спящая царевна, ожидающая пробуждения. И разбудить ее можно только любовью. Все в ней достойно любви, ибо ее сердце бьется любовью. Пусть же биение нашего сердца совпадает с сердцем этого мира, которое есть Бог-Любовь.

Священник Александр Коник