Пауло Коэльо - Заир. Возвращение на Итаку
- Здесь переночуем, а завтра тронемся в путь верхом. Машина по пескам не пройдет.
Мы сидим в чем то напоминающем бункер, оставшийся со времен Второй мировой войны. Хозяин с женой и внучкой радушно встретили нас и провели в просто обставленную, опрятную комнату.
Дос продолжал:
- И не забудьте выбрать себе имя.
- Не думаю, что это ее интересует, - ответил Михаил.
- Еще как интересует! Я недавно виделся с вашей женой. Я знаю, о чем она думает, знаю, что ей открылось, знаю, чего она ждет.
Голос Доса звучит одновременно и мягко, и требовательно. Да, я выбрал бы себе имя, я ни на пядь не отклонился бы с уготованного мне пути, я отбросил бы в сторону свою прежнюю историю и вошел бы в легенду - но сейчас я просто напросто слишком устал.
Не то что устал - а измучен: прошлой ночью спал часа два, не больше - организм еще не успел привыкнуть к чудовищному перепаду во времени. Я прилетел в Алма Ату в 11 по местному времени, когда во Франции было 6 вечера. Михаил отвез меня в гостиницу, я немного подремал, проснулся на рассвете, глянул на огни внизу, подумал, что в Париже сейчас время ужина, и почувствовал голод, спросил в "рум сервисе", нельзя ли принести чего нибудь, и услышал в ответ: "Разумеется, можно, однако лучше бы вам пересилить себя и попытаться уснуть, иначе ваш организм будет по прежнему жить по европейскому расписанию".
Нет для меня большей пытки, чем тщетные попытки заснуть, и потому я съел бутерброд и решил пройтись. Задал портье всегдашний вопрос: "Опасно ли выходить из отеля в такой час?" Он заверил меня, что нет, и я зашагал по этому пустынному городу - по узеньким переулкам и широким проспектам. Город как город - неоновые вывески, проезжающие время от времени патрульные автомобили, здесь бродяга, там проститутка - так что мне приходилось постоянно повторять себе: "Я - в Казахстане", иначе можно было бы подумать, что я забрел в какой то незнакомый парижский квартал.
"Я - в Казахстане", - твердил я безлюдному городу, пока чей то голос не отозвался:
- А где ж еще?
Я испугался. На скамейке сидел в этот глухой час человек, положив рядом рюкзак. Он поднялся, представился: "Ян. Из Голландии" - и добавил:
- И я знаю, что вы здесь делаете.
Приятель Михаила? Или приставленный ко мне агент тайной полиции?
- И что же?
- То же, что и я: проходите Великий Шелковый Путь. Я попал сюда из Стамбула.
Я вздохнул с облегчением.
- Пешком? То есть пересекли всю Азию?
- Мне это было необходимо. Я недоволен своей жизнью, хотя у меня есть деньги, жена, дети и чулочная фабрика в Роттердаме. Было время, когда я знал, ради чего борюсь - обеспечиваю стабильность своей семьи. А теперь - нет: все, что раньше приносило мне удовлетворение, ныне вызывает только досаду и скуку. И вот во имя моего брака, во имя любви к моим детям и к моему делу я решил уделить два месяца себе самому, чтобы взглянуть на свою жизнь со стороны. И это принесло свои плоды.
- Вот уже несколько месяцев я занимаюсь тем же самым. И многие так странствуют?
- Многие. Очень многие. Тут существуют еще и проблемы безопасности, поскольку в некоторых странах - сложная политическая ситуация и их власти подозрительно относятся к выходцам с Запада. И тем не менее я полагаю, что во все века паломники, доказавшие, что они - не шпионы, пользовались уважением. Однако, как я вас понимаю, у вас - другая цель. Что же вы делаете в Алма Ате?
- То же самое, что и вы: завершаю путь. Вам тоже не удалось заснуть?
- Я только что проснулся. Чем раньше выйдешь, тем больше шансов добраться до ближайшего города, а иначе придется ночевать в степи, а там холодно, и постоянно гуляет ветер.
- Ну что ж, счастливого пути.
- Побудьте со мной еще немного: мне надо выговориться, поделиться впечатлениями. Большинство паломников не говорят по английски.
И он начал рассказывать мне о своей жизни, покуда я припоминал все, что мне известно о Шелковом Пути, когда то связывавшем Европу со странами Востока. Обычно он брал начало в Бейруте, шел в Антиохию, а оттуда - к берегу Желтой реки в Китае. Но в Центральной Азии превращался в подобие паутины, разбегаясь в разные стороны множеством тропинок, каждая из которых вела к возникавшим благодаря этой оживленной торговле городам, а те разорялись и опустошались враждующими между собой племенами, отстраивались заново, вновь разорялись и снова воскресали. Хотя двигалось по этому пути едва ли не все - золото, редкостные животные, мрамор, семена, политические идеи, беженцы, спасавшиеся от ужасов междоусобных войн, вооруженные разбойники, частные армии, сопровождавшие караваны, - самым редким и самым вожделенным товаром оставался шелк. Благодаря одному из ответвлений этого пути буддизм из Индии пришел в Китай.
- Я вышел из Антиохии с двумя сотнями долларов в кармане, - сказал голландец, описав мне горы, пейзажи, экзотические племена, постоянные проблемы с патрулями и полицейскими разных стран. - Не знаю, поймете ли вы, что я хочу сказать, но мне нужно было узнать, способен ли я вернуться к самому себе, к истинной своей сути.
- Я понимаю больше, чем вы думаете.
- Я был вынужден нищенствовать, просить подаяния, и люди, к моему удивлению, оказались гораздо милосерднее, нежели мне казалось раньше.
Нищенствовать? Я оглядел его одежду и рюкзак, ища на них знак "племени", но не нашел.
- А вам никогда не случалось бывать в армянском ресторане в Париже?
- Я бывал во многих армянских ресторанах, но только не в Париже.
- А человека по имени Михаил вы не знаете?
- Это распространенное имя. Не помню, может быть, и встречал, но, к сожалению, не могу помочь вам...
- Не в этом дело. Меня удивляют странные совпадения. Похоже, что разные люди в разных частях света размышляют об одном и том же и ведут себя одинаково.
- Прежде всего, отправляясь в такое странствие, мы чувствуем, что никогда не дойдем до цели. Во вторых, мы чувствуем себя неуверенно, днем и ночью думаем о том, чтобы отказаться от него. Но если неделю продержишься, то дойдешь до конца.
- Я совершаю паломничество по улицам одного и того же города и лишь вчера пришел в какое то иное место. Разрешите, я благословлю вас?
Он поглядел на меня как то странно.
- Я странствую не по религиозным мотивам. А вы что - священник?
- Нет, но почувствовал, что должен благословить вас. Сами знаете, не все поддается логике.
Голландец по имени Ян, которого я никогда больше не встречу в этой жизни, склонил голову и закрыл глаза. Я положил ему руки на плечи и на родном языке - невнятном ему и неведомом - попросил, чтобы он благополучно добрался до цели, чтобы оставил на Шелковом Пути печали и ощущение бессмысленности жизни, чтобы вернулся к семье с чистой душой и блестящими глазами.
Он поблагодарил, взял свой рюкзак, обернулся в сторону Китая и зашагал прочь. А я направился в гостиницу, размышляя над тем, что никогда в жизни никого еще не благословлял. Однако последовал безотчетному побуждению, и оно меня не обманет - молитва моя будет услышана.
***
На следующий день Михаил привел своего друга - его звали Дос, и он должен был нас сопровождать. У Доса была машина, Дос знал мою жену и хотел быть рядом в тот миг, когда я войду в городок, где находилась Эстер.
Я хотел было возразить: сначала - Михаил, потом - его друг, а под конец за мной увяжется целая толпа, которая в зависимости от того, что меня ждет, будет рукоплескать или рыдать. Но я был слишком утомлен, чтобы спорить, и решил отложить до завтра исполнение обета: никто не должен видеть меня в момент встречи.
И вот мы садимся в машину и некоторое время едем по Шелковому Пути. Мои спутники спрашивают, знаю ли я, что это, и я отвечаю, что минувшей ночью встретил паломника. Они мне говорят, что подобный вид путешествий распространяется все шире и в дальнейшем поможет развитию туристического бизнеса в Казахстане.
Через два часа сворачиваем с шоссе на проселочную дорогу и добираемся до того самого "бункера", где мы сидим сейчас - едим рыбу и слушаем негромкий вой ветра в степи.
- Эстер сыграла в моей жизни большую роль, - объясняет Дос, показывая мне фотоснимок одной из своих работ, на которой я могу различить лоскут окровавленной ткани. - Сначала я мечтал уехать отсюда, как сделал Олег...
- Называй меня лучше Михаилом, а не то мы запутаемся.
- Я мечтал уехать отсюда, как многие мои ровесники. Но однажды мне позвонил Олег, то есть Михаил. Сказал, что женщина, сделавшая ему так много добра, решила побывать в степи и хочет, чтобы я ей помог. Я согласился, думая, что это - мой шанс и что она посодействует мне в получении французской визы и работы в Париже. Она попросила меня отвезти ее в маленький глухой городок, в котором побывала во время одного из прошлых своих приездов.
Ни о чем не спрашивая, я подчинился. По пути она потребовала, чтобы мы заехали в дом старика кочевника, и каково же было мое удивление, когда выяснилось, что речь идет о моем деде. Ее приняли гостеприимно, как водится у людей, живущих в этой бескрайней степи. Старик сказал Эстер, что она думает, будто грустит, а на самом деле душа ее ликует и Энергия Любви циркулирует свободно. Он пообещал ей - скоро эта энергия охватит весь мир, включая и мужа Эстер. Он научил ее многому из того, что входит в понятие "цивилизация степи", а научить остальному попросил меня. Он решил, что она вопреки традиции может оставить себе собственное имя.
И покуда она училась у моего деда, а я учился у нее, мне стало понятно - никуда ехать не надо. Мое предназначение - в том, чтобы остаться в безмерном пространстве степи, познать ее цвета, преобразить их в картины.
- Я не очень понял насчет того, что ты чему то учил Эстер. Твой дед говорил, что мы должны позабыть все.
- Завтра все покажу, - ответил Дос.
***
И на следующий день показал, и слова не понадобились. Я увидел необозримую степь, казавшуюся пустыней, но полную скрытой жизни. Увидел ровную линию горизонта, исполинское пустое пространство, услышал стук копыт и негромкий посвист ветра. Вокруг не было ничего - ровным счетом ничего, словно мир выбрал это место, чтобы показать, как он огромен, как прост и в то же время - сложен. Словно хотел, чтобы все мы могли - и должны были - стать такими же, как эта степь, пустыми, бесконечными и полными жизни.
Сняв темные очки, я смотрел в синее небо, чтобы пропитаться этим светом и странным ощущением: будто я - нигде и повсюду. Мы ехали молча, останавливаясь лишь для того, чтобы напоить коней из ручейков, отыскать которые было под силу лишь человеку, превосходно знающему местность. Время от времени в отдалении возникали другие всадники, отары овец с пастухами, врезанные в пространство неба и степи.
***
Куда я направлялся? Я не знал и не хотел знать: женщина, которую я искал, находилась в этом бесконечном пространстве: я мог прикоснуться к ее душе, услышать, как напевает она за работой. Теперь я понимал, почему она выбрала это место - здесь ничто не отвлекало, здесь царила столь желанная ей пустота, и ветер своим посвистом отгонял печали. Думала ли она, что когда нибудь я появлюсь здесь на коне, торопясь ей навстречу?
Меж тем с небес нисходит ощущение Рая. И я сознаю, что переживаю незабываемый момент - обычно это сознание посещает нас уже после того, как минет волшебный миг. Вот я стою здесь - весь как есть, без прошлого и без будущего, всецело сосредоточенный на этом утре, на мелодичном перестуке лошадиных копыт, на нежности, с которой обвевает ветер мое лицо, на неожиданной благодати созерцания неба, земли, людей. Я впадаю едва ли не в экстаз, испытывая восторженную благодарность за то, что живу на свете. Я молюсь шепотом, слушая голос природы и понимая, что невидимое всегда проявляется в том, что открывается нашему взору.
Я спрашиваю небеса, точно так же как в детстве спрашивал мать:
Почему мы любим одних людей и ненавидим других?
Куда отправляемся мы после смерти?
Почему мы рождаемся, если все равно умрем?
Что такое Бог?
Степь отвечает ровным гулом ветра. И этого достаточно: чтобы жить дальше, достаточно знать, что на главные вопросы бытия ответов не будет никогда.
***
Когда на горизонте возникли горы, Дос попросил остановиться. Я заметил, что чуть в стороне протекал ручеек.
- Здесь устроим привал.
Мы развьючили лошадей, поставили палатку. Михаил принялся копать яму.
- Так всегда делают кочевники - сделав отверстие в земле, обкладывают его дно и стенки камнями, и получается очаг: ветер не задувает огонь.
На юге, между горами и нашим лагерем появилось облако пыли. Как я тотчас понял, ее поднимали копыта скачущих галопом коней. Я обратил на это внимание моих спутников: оба вскочили, и я заметил на их лицах тревогу. Но потом, обменявшись несколькими словами по русски, они успокоились. Дос продолжал ставить палатку, Михаил стал разводить огонь.
- Объясните, что происходит.
- Это только кажется, что мы окружены пустым пространством, - вы заметили, что мы проехали мимо овечьих отар, пастухов, черепах, лисиц, всадников? И хотя возникает ощущение, будто видите все вокруг себя, но откуда взялись эти люди? Где их дома? Где они держат свои стада?
Так вот, пустота эта - мнимая: за нами постоянно наблюдают. Для чужестранца, не знающего языка, на котором говорит степь, все в порядке, и различить он может только коней и всадников.
Но мы, прошедшие школу степи, замечаем сливающиеся с пейзажем юрты. Наблюдая за тем, как и куда скачут всадники, мы способны понимать, что происходит вокруг. А в древности выживание целого племени зависело от этой способности, ибо вокруг были враги, захватчики, контрабандисты.
А новость скверная - они поняли, что мы направляемся к деревушке, расположенной у подножья вон тех гор, и послали людей убить колдуна, которому являлись девочки и слышались голоса, и человека, осмелившегося нарушить покой женщины чужестранки.
Он рассмеялся.
- Сейчас поймете.
Всадники приближались. Вскоре я уже начал различать их отчетливо.
- Тут что то необычное - это женщина, а за нею вдогонку скачет мужчина.
- Это часть нашей жизни.
Женщина, держа в руках длинный хлыст, пронеслась мимо, с улыбкой что то крикнула Досу - похоже было на "Добро пожаловать!" - и стала галопом носиться вокруг нашего бивака. Мужчина, пытавшийся догнать ее, был весь в поту, но тоже на скаку приветствовал нас улыбкой.
- Нина могла бы быть поучтивее, - заметил Михаил. - Нужды нет.
- Именно потому, что нужды нет, ей и не надо быть учтивой, - возразил Дос. - Достаточно иметь хорошего коня и быть красивой.
- Но она делает это со всеми.
- Я ее спешил, - с гордостью сказал Дос.
- Если вы говорите по английски, то, наверно, для того, чтобы я понимал?
Женщина скакала все быстрей, и смех ее, казалось, заполнял всю степь радостью.
- Это всего лишь форма обольщения. Называется "куз куу" или "догони девушку". Каждый из нас в детстве или в юности участвовал в этой забаве.
Преследователь неуклонно приближался, но все мы видели, что его лошадь обессиливает.
- Попозже мы поговорим о Тенгри, древней степной культуре, - продолжал Дос. - А сейчас, раз уж вы стали свидетелем этой сцены, позвольте вам объяснить кое что важное: в наших краях всем верховодят женщины. У нас принято пропускать их вперед. Женщина, даже если это она решила разойтись с мужем, получает половину приданого. Увидев женщину в белом тюрбане, который означает, что она - мать, мы должны в знак почтения прижать руку к сердцу и склонить голову.
- Ну а что такое - "догони девушку"?
- В деревне у подножья гор несколько всадников объединяются вокруг этой девушки: ее зовут Нина, в наших краях она считается самой завидной невестой. И начинается эта игра "куз куу", возникшая еще в незапамятные времена, когда жительницы степи были наездницами и воительницами. В ту пору никто не сватался к родителям понравившейся тебе девушки. Она и претенденты на ее руку съезжались на конях в условленное место. Девушка ездила вокруг мужчин, дразня их, смеясь, стегая их плетью до тех пор, пока самый храбрый не решался пуститься за нею в погоню. Если девушке удавалось ускользнуть, юноша должен был попросить, чтобы земля укрыла его навсегда - он считался плохим наездником, а это был позор для воина.
Если же кто то все же осмеливался, не боясь ударов хлыста, приблизиться и ссадить девушку, это доказывало, что он - настоящий мужчина, который получал право поцеловать свою избранницу и жениться на ней. Само собой разумеется, что и теперь, и тогда девушки сами решают, кому даться в руки, а от кого - ускользнуть.
Судя по всему, Нина всего лишь забавлялась. Вот она оторвалась от преследователя и помчалась назад, в деревню.
- Она просто хотела показаться. Знает, что мы приезжаем, и сейчас оповестит об этом всю деревню.
- У меня два вопроса. Первый может показаться глупостью: неужели и сейчас еще так выбирают себе женихов?
Дос ответил, что в наши дни это выродилось в простую забаву. Вроде того как на Западе люди одеваются определенным образом и ходят в бары или модные клубы, в степи флиртом становится "куз куу". Нина уже унизила множество парней, а нескольким дала догнать себя и сбить с лошади - то есть все как на лучших дискотеках мира.
- А второй вопрос - еще более идиотский: и вот в этой деревне у подножья гор находится моя жена?
Дос кивнул.
- А если до нее всего два часа пути, почему мы собираемся заночевать здесь? Еще совсем не поздно.
- Да, до деревни - два часа пути. И - две причины не торопиться. Если бы даже Нина не появилась тут, нас все равно кто нибудь да заприметил бы и поспешил сообщить Эстер о нашем приближении. Ей решать - хочет ли она видеть нас или на несколько дней уехать в соседнюю деревню. В этом случае мы за ней туда не последуем.
Сердце мое сжалось.
- И это - после всего, что я сделал, чтобы приехать сюда?!
- Не повторяйте этих слов, или вы никогда ничего не поймете. С чего вы решили, что ваши усилия должны быть вознаграждены покорностью, благодарностью, признательностью человека, которого любите? Вы пришли сюда, потому что таков был ваш путь, а не за тем, чтобы покупать любовь своей жены.
Да, все это могло показаться вопиющей несправедливостью, но тем не менее он был прав. Я спросил: "И что же во вторых?"
- А во вторых, вы еще не выбрали себе имя.
- Это не важно, - ответил Михаил. - Он не понимает нашей культуры и не является ее частью.
- Для меня - важно, - сказал Дос. - Дед велел мне оберегать чужестранку, помогать ей, как она оберегала меня и мне помогала. Я обязан Эстер тем, что обрел душевный мир, и хочу для нее того же. И потому он должен выбрать себе имя. Должен навсегда позабыть историю своих страданий и мучений, сердцем уверовать, что стал новым человеком, что возродился и будет возрождаться отныне и впредь. Если не сумеет принять это и если они вновь будут жить вместе, то все, из за чего он так страдал, вернется к нему.
- Я еще вчера ночью выбрал себе имя, - ответил я.
- Что ж, тогда дождитесь темноты и назовите мне его.
***
Солнце уже склонялось к горизонту, и потому мы двинулись туда, где степь превращалась уже почти в пустыню. Я увидел огромные песчаные горы и услышал странный, ни на что не похожий вибрирующий звук. Михаил объяснил, что это - одно из немногих мест на земле, где дюны поют.
- Когда в Париже я рассказывал об этом, мне поверили только потому, что некий американец подтвердил, что и сам сталкивался с подобным явлением на севере Африки. Таких мест на нашей планете всего около тридцати. В наши дни ученые все объяснили: из за особенностей формации ветер, пронизывая частицы песка, вызывает такой вот звук. Однако в древности считалось, что это место обладает магическими свойствами, и, поверьте, Дос, именно его выбрав для перемены вашего имени, оказывает вам честь.
Мы начали взбираться по склону одной из этих песчаных гор, и с каждым следующим шагом шум становился громче, ветер задувал сильней. Когда оказались на вершине, горы на юге обрисовались четче. Вокруг нас простиралась бескрайняя равнина.
- Обратитесь лицом на запад и снимите с себя одежду, - сказал Дос.
Не задавая вопросов, я повиновался. Мне было холодно, но мои спутники не обращали на это внимания. Михаил преклонил колени, как для молитвы. Дос, обведя взглядом небо и землю, положил мне руки на плечи - точно так же как вчера я положил руки на плечи голландцу.
- Во имя Госпожи посвящаю тебя. Посвящаю тебя земле, которая и есть Госпожа. Во имя коня посвящаю тебя. Посвящаю тебя миру - пусть он поможет тебе пройти твой путь. Во имя бескрайней степи посвящаю тебя. Посвящаю тебя безграничной Мудрости - пусть будет твой горизонт шире того, который ты видел до сих пор. Ты избрал себе имя и сейчас произнесешь его впервые.
- Во имя бескрайней степи избираю себе имя, - ответил я, не спрашивая, поступаю ли я так, как велит ритуал, - шум ветра в дюнах нашептал мне эти слова.
Много веков назад один поэт описал странствия человека по имени Улисс, который возвращался на свой родной остров Итаку, где ждала его возлюбленная. Он испытал множество опасностей, прошел через множество испытаний - от штормов до искушения привольной и удобной жизнью. И вот настает минута, когда он оказывается в пещере, где обитает одноглазое чудовище - циклоп.
Тот спрашивает, как его имя. "Никто", - отвечает Улисс. В схватке ему удается ослепить циклопа. На крики чудовища прибегают другие циклопы и, заметив, что вход в пещеру завален скалой, спрашивают, кто еще там находится. "Никто! Никто!" - отвечает циклоп, и его товарищи, сочтя, что ему ничто не угрожает, уходят. Улисс же может продолжать свой путь к женщине, которая ждет его.
- Итак, твое имя - Улисс?
- Мое имя - Никто.
Меня сотрясает озноб, кажется, будто в тело вонзаются острые иглы.
- Сосредоточься на том, что тебе холодно, и ты перестанешь дрожать. Пусть холод заполнит все твои мысли, не оставив места ни для чего другого, и тогда он станет тебе спутником и другом. Не пытайся совладать с ним. Не думай о солнце, иначе будет хуже: ты вспомнишь, что существует жара, и холод почувствует, что он - не мил тебе и не желанен.
Мои мышцы напрягаются и расслабляются, чтобы создать энергию и с ее помощью сохранить мой организм живым. Но я поступаю так, как велит Дос, ибо я доверяю ему - его спокойствию, его нежности, его власти. Я позволяю иглам вонзиться в меня, мышцам одеревенеть, а зубам - стучать, и повторяю про себя: "Не сопротивляйтесь, холод - наш друг". Тело не слушается меня, но по прошествии четверти часа дрожь перестает сотрясать мое тело, я впадаю в некое оцепенение и хочу опуститься наземь, однако Михаил подхватывает меня, удерживает на ногах - Бог говорит со мной. Кажется, будто слова его звучат из дальней дали, оттуда, где степь встречается с небесами:
- Добро пожаловать, кочевник, пересекший степь. Добро пожаловать туда, где небо мы всегда зовем голубым, даже если оно пепельно серое, потому что мы знаем его истинный цвет, скрытый за тучами. Добро пожаловать в край Тенгри. Добро пожаловать ко мне, ибо я пришел сюда принять тебя и почтить тебя в твоих поисках.
Михаил сел на землю и дал мне выпить чего то такого от чего кровь моя сразу согрелась. Дос помог мне одеться. Мы прошли по склону дюн, о чем то говоривших между собой, и вернулись в наш лагерь. Еще до того, как мои спутники взялись готовить ужин, я провалился в глубокий сон.
***
- Что это? Неужели еще не рассвело?
- Давно рассвело. Пыльная буря, ничего страшного. Надень темные очки, защити глаза.
- А где Дос?
- Вернулся в Алма Ату. Меня растрогала вчерашняя церемония. В общем то, ему не следовало устраивать ее: для тебя это - потеря времени и риск получить воспаление легких. Надеюсь, ты понимаешь, что таким образом Дос хотел сказать тебе "Добро пожаловать". Подлей масла.
- Я спал слишком долго.
- Тут всего два часа пути верхом. Мы доберемся еще до полудня.
- Мне надо вымыться. И переодеться.
- Это невозможно: кругом - голая степь. Подлей масла в котелок, но сперва предложи его Госпоже: в наших краях масло и соль - самые драгоценные продукты.
- А что такое Тенгри?
- Само слово переводится как "культ неба", то есть религия без религии. Здесь проходили буддисты, индуисты, католики, мусульмане, приверженцы разных сект и верований. Кочевники делали вид, что принимают навязываемую им веру, но и прежде, и теперь в основе их религии лежит идея, что Божество - везде и повсюду, его нельзя изъять из природы и поместить в книги или между четырех стен... А я, как только ступил на эту землю, чувствую себя лучше, словно и впрямь нуждался в привычной еде. Спасибо, что взял меня с собой.
- Спасибо, что познакомил меня с Досом. Вчера, во время посвящения, я понял, что это особенный человек.
- Он учился у своего деда, тот - у своего отца, а тот - у своего... Жизнь кочевников, у которых вплоть до конца XIX века не было письменности, требовала появления акына, человека, обязанного помнить все события и передавать их из уст в уста. Дос - это такой вот акын.
Пойми, когда я говорю "учился", то вовсе не имею в виду "накапливать знание". И рассказываемые ими истории не изобилуют реальными фактами, датами, именами. Это легенды о героях и героинях, о битвах и волшебных животных - это символы не столько деяний человеческих, сколько самой сути человека. Это истории не о победах и поражениях, а о людях, которые ходили по свету, созерцали степь и впускали в себя Энергию Любви. Лей масло медленно, иначе оно будет брызгать во все стороны.
- Я чувствую себя так, словно получил благословение.
- Хотелось бы и мне испытать это чувство. Вчера я навещал мать, она спросила, все ли у меня в порядке, достаточно ли я зарабатываю. Я солгал ей, сказав, что играю в Париже спектакль, идущий с огромным успехом. Сегодня я возвращаюсь к своему народу, и кажется, что только вчера покинул страну, и за все то время, что меня здесь не было, я не сделал ничего значительного. Веду беседы с бродягами, шатаюсь по городу с "племенем", выступаю в армянском ресторане, а что в итоге? - Ничего. Ведь я - не Дос, который учился у своего деда. У меня есть всего лишь присутствие, да и то порой я думаю, что это всего лишь слуховая галлюцинация. Быть может, мои состояния - не более чем предвестие эпилептических припадков.
- Ты только что благодарил меня за то, что я взял тебя с собой, а сейчас кажется, будто это повергает тебя в глубокую печаль. Определись со своими чувствами.
- Я чувствую и то, и это, и мне не надо определяться - я могу плыть между моими противоречиями.
- Вот что я скажу тебе, Михаил. Я тоже испытывал к тебе противоречивые чувства: сначала ненавидел тебя, потом стал принимать, а по мере того, как я следил за твоими шагами, это приятие переросло в уважение. Ты еще молод и потому испытываешь совершенно нормальное чувство, и это чувство бессилия. Не знаю, скольких людей затронула твоя работа, но в одном можешь быть уверен: ты преобразил мою жизнь.
- Но ты хотел всего лишь найти жену.
- Хотел и хочу. Но это желание побудило меня сделать нечто большее, чем пересечь казахские степи: я прошел по своему прошлому, увидел, где ошибся, где остановился, определил то мгновение, когда потерял Эстер, - мгновение, которое мексиканские индейцы именуют "примирителем". Я пережил и испытал такое, на что в моем возрасте и надеяться было нельзя. И все это благодаря тому, что ты был рядом и вел меня, хоть, может быть, и сам не всегда сознавал это. И вот еще что. Я верю, что ты слышишь голоса. Верю, что в детстве у тебя были явления. Я всегда верил во многое, а теперь этот перечень расширился.
- Ты стал совсем другим человеком.
- Совсем другим. Надеюсь, Эстер будет довольна.
- Ты сам то доволен?
- Разумеется.
- Тогда этого достаточно. Сейчас мы поедим, переждем бурю и тронемся в путь.
- Давай не будем пережидать бурю.
- Будь по твоему. Едем. Эта буря - не знак свыше, а всего лишь последствие обмеления Арала.
***
Яpocть ветра унялась, лошади бежали бодрее. Мы оказываемся в некоем подобии долины, и пейзаж изменяется разительно - бесконечный горизонт теперь закрыт высокими голыми скалами. Глянув направо, я вижу куст, к каждой ветке которого привязаны ленточки.
- Это здесь!.. Это здесь ты видел...
- Нет. Тот уничтожили.
- А что же это такое?
- Это место, где произойдет нечто очень важное.
Михаил, спешившись, развязывает свой рюкзак, достает нож, отрезает кусок рукава от рубашки, привязывает этот лоскутик к ветке. Глаза его смотрят по другому, быть может, он ощущает рядом с собой присутствие, но я не хочу ни о чем его спрашивать.
Я делаю то же самое - прошу защиты и помощи и тоже ощущаю присутствие - это моя мечта, мое долгое возвращение к женщине, которую люблю.
Вновь садимся в седла. Михаил не говорит мне, о чем просил, и я молчу. Минут через пять впереди появляются белые домики маленького поселка. Какой то человек поджидает нас - он направляется к Михаилу, говорит с ним по русски. Похоже, они о чем то спорят.
- Чего он хотел?
- Просил зайти к нему, исцелить его дочь. Нина, наверно, всех оповестила о нашем приезде, а люди постарше еще помнят о моих видениях...
Михаил ведет себя как то неуверенно. Больше никого не видно - должно быть, все на работе или обедают. По главной улице мы едем к белому зданию, окруженному садом.
- Помни о том, что я сказал тебе сегодня утром. Не исключено, что у тебя и вправду была эпилепсия, но ты отказывался смириться с тем, что болен, и позволил своему бессознательному сплести вокруг этого такую вот историю. Но может быть и так, что ты был послан на землю с неким поручением - учить людей забывать свою личную историю, с открытым сердцем принимать любовь как чистую божественную энергию.
- Не понимаю тебя. Мы знакомы уже много месяцев, и ты всегда говорил только о своей встрече с Эстер. И вдруг с сегодняшнего утра все переменилось - кажется, будто ты думаешь обо мне больше, чем о чем либо еще. Неужели это ритуал Доса оказал на тебя такое действие?
- Не сомневаюсь в этом.
Я хотел добавить, что меня терзает страх, что я готов думать о чем угодно, только не о том, что произойдет через несколько минут. Что сегодня на свете нет никого великодушнее меня, ибо почти уже достиг своей цели и боюсь того, что ожидает меня, оттого и стремлюсь всем помогать, что хочу показать Богу - я хороший человек и заслуживаю Его милости, которой взыскую так давно и рьяно.
Михаил слез с коня и меня попросил сделать то же самое.
- Покуда ты будешь говорить с Эстер, я зайду к тому человеку, у которого больная дочь.
Он указал на маленький белый домик за деревьями.
- Вон там.
***
Я изо всех сил старался сохранять самообладание.
- Что она делает?
- Я уже говорил тебе: учится ткать ковры, расплачиваясь за эту науку уроками французского. Как и сама степь, это лишь кажется простым, на самом деле ткачество - целая наука: красители изготовляют из определенных растений, которые следует срезать в определенный час, иначе они потеряют свои свойства. Овечью шерсть расстилают на полу, смачивают теплой водой, и нити готовят, пока шерсть еще влажная. Лишь спустя много дней, когда солнце все высушит, начинается изготовление ковра. Последние узоры делают дети - пальцы взрослых не могут справиться с такими тонкими и маленькими узелками.
Он помолчал.
- Только не говори глупостей об эксплуатации детей - такова наша древняя традиция, которой мы следуем неукоснительно.
- А как она?..
- Не знаю. Я не разговаривал с ней месяцев шесть.
- Михаил, а ведь ковры - это еще один знак свыше.
- Ковры?
- Ну да! Вспомни, как вчера, когда Дос спросил, какое имя я изберу, я рассказал историю воина, который возвращается на остров к своей возлюбленной. Название острова было Итака, имя женщины - Пенелопа. Когда Улисс отправился на войну, чем занималась Пенелопа? - Она ткала! Но муж все не возвращался, и она по ночам распускала сделанное за день, чтобы утром снова взяться за работу. К ней сватались женихи, но она мечтала лишь о возвращении своего мужа. И вот, когда она устала ждать и решила в последний раз распустить ткань, наконец появился Улисс.
- Но так уж вышло, что эта деревенька - не Итака. А эту женщину зовут не Пенелопа.
Михаил не понял мою историю, и не стоило объяснять, что я всего лишь привожу ему пример. Я отдал ему коня и пешком прошел сто шагов, отделявшие меня от той, кто была мне когда то женой, превратилась в Заир, а теперь вновь должна была стать возлюбленной, о которой грезят мужчины, возвращающиеся с войны или работы.
***
Я мерзок сам себе. Весь в песке и в поту, хотя совсем не жарко.
Стоит ли предаваться размышлениям о своей внешности - есть ли на свете что нибудь более поверхностное? Можно подумать, я проделал этот долгий путь на свою собственную Итаку, чтобы предстать перед возлюбленной в новой одежде. Проходя эти последние сто шагов, я должен сделать над собой усилие и подумать обо всем том значительном и важном, что случилось за то время, что Эстер не было со мной.
Что я должен сказать, когда увижу ее? Я много раз думал об этом, и в голову мне приходили слова вроде "я так долго ждал этой минуты", или "я понял, что был не прав", или даже "ты хороша как никогда".
И решил ограничиться словом "Привет". Словно она никуда не исчезала. Словно с ее исчезновения минули всего лишь сутки, а не два года, девять месяцев, одиннадцать дней и одиннадцать часов.
И она поймет, как я изменился, пройдя там, где бывал раньше, и там, где никогда не бывал - даже не подозревал о существовании таких мест, да и дела мне до них не было. Я видел лоскут окровавленной ткани в руке нищего, в руках посетителей армянского ресторана, художника, моего врача, юноши, уверявшего, что он слышит голоса и что ему предстают видения. Следуя за Эстер, я узнавал женщину, на которой был женат, я заново открыл для себя смысл жизни, столь сильно изменившейся, а теперь меняющейся снова.
За столько лет брака я так и не узнал толком свою жену: я создал некую "лав стори", подобную тем, какие видел в кино, по телевидению, о каких читал в журналах. И в моем варианте этой "любовной истории" любовь росла, достигала определенной величины, и с этого момента следовало только поддерживать в ней жизнь, ухаживать, как за цветком, - поливать, обрезать сухие листья. "Любовь" сделалась синонимом нежности, надежности, престижа, комфорта, успеха. "Любовь", как на другой язык, переводилась на улыбки, на слова вроде "я люблю тебя" или "обожаю, когда ты возвращаешься домой".
Но все оказалось куда запутанней, чем я полагал: иногда я с ума сходил от любви к Эстер, пересекая улицу, а достигнув противоположного тротуара, горевал, что лишен свободы, грустил, что обременен обязательствами, рвался на поиски нового приключения. И думал: "Я больше не люблю ее". А когда любовь, возвращаясь, охватывала меня с прежней силой, - не верил, сомневался, твердил себе: "Это всего лишь привычка".
А Эстер, вероятно, одолевали те же сомнения, и, быть может, она повторяла себе: "Что за чушь, мы счастливы", "Мы будем жить, как жили". Да и немудрено: она ведь смотрела те же фильмы и телесериалы, читала те же романы. И хотя нигде не говорилось, будто любовь - это нечто гораздо большее, нежели "хеппи энд", почему бы, в сущности, не стать к самой себе более терпимой? Если каждое утро повторять, что доволен своей жизнью, можно не сомневаться: не только сам уверуешь, но и заставишь поверить в это всех, кто вокруг.
Однако она думала иначе. Думала и поступала. И пыталась показать мне, а я не видел. Понадобилось лишиться ее, чтобы осознать: обретение утраченного - это мед, что слаще новых ощущений. И вот я здесь, я иду по улочке маленького, спящего, холодного городка, заново свершая путь ради нее. Первая и самая прочная нить опутывавшей меня паутины - "все истории любви одинаковы" - порвалась в тот миг, когда я попал под мотоцикл.
В больнице любовь говорила со мной: "Я - все и ничего. Я подобна ветру и не могу проникнуть туда, где наглухо закрыты окна и двери".
Я отвечал ей: "Но я открыт для тебя!"
А она отвечала: "Ветер есть движение воздуха. В твоем доме есть воздух, но он недвижим. Мебель покрывается пылью, сырость портит картины, пятнает стены. Ты продолжаешь дышать, ты познаешь часть меня, но ведь я не часть, я - Все, и этого ты не постигнешь никогда".
Да, я замечал пыль на шкафах и плесень на стенах и сознавал, что есть лишь один способ избавиться от этого - настежь распахнуть двери и окна. И когда я сделал это, ветер смёл все. А я хотел сберечь свои воспоминания, сохранить то, что, как мне казалось, было приобретено ценой стольких усилий. Но все это исчезло, и я стал пуст, словно степь.
И снова я понял, почему Эстер решила приехать сюда: я был пуст, словно степь.
Именно поэтому ворвавшийся ветер принес с собой новое - никогда прежде не слышанные звуки и людей, с которыми я никогда прежде не говорил. Я обрел былое воодушевление, ибо сумел освободиться от своей личной истории, уничтожил "примиритель", открыл в себе человека, способного благословлять других, как кочевники и колдуны благословляют подобных себе. Я понял, что я гораздо лучше, что способен на большее, чем считал раньше, и что возраст сказывается лишь на тех, кто никогда не находил в себе отваги самому определять скорость своего шага.
Однажды женщина заставила меня совершить долгое странствие навстречу моей мечте. Много лет спустя та же самая женщина вновь отправила меня в путь: на этот раз - чтобы встретиться с человеком, который заблудился.
И вот теперь я думаю обо всем - но только не о главном. Я что то напеваю про себя, я удивляюсь, почему не видно припаркованных у тротуаров машин, я замечаю, что ботинок жмет, а часы на запястье показывают европейское время.
И все это - потому, что моя жена, женщина, которая вела меня по жизни и освещала ее своей любовью, находится в нескольких шагах, и я хватаюсь за любую возможность сбежать от действительности, которую так отчаянно искал и которой боюсь взглянуть в глаза.
Присаживаюсь на крыльце дома, закуриваю. Думаю, не вернуться ли во Францию: я ведь уже пришел, куда хотел, зачем же теперь идти дальше?
Поднимаюсь, чувствуя, что ноги - как ватные. И вместо того, чтобы двинуться назад, стараюсь стряхнуть песок с одежды, вытереть запыленное лицо. Потом берусь за щеколду и вхожу.
***
Хоть и знаю, что, быть может, навсегда потерял свою любимую, мне надо сделать над собой усилие, чтобы принять благодать, посланную сегодня Богом. Благодать не прибережешь на черный день. Нет такого банка, куда можно положить ее на депозит, чтобы использовать потом, когда снова будешь с самим собой в мире. Если немедля не извлечешь из нее доход, она пропадет.
Господь знает, что мы - художники жизни. И посылает нам то молоток и резец - ваять скульптуры, то кисти и краски - писать картины, то бумагу и ручку - просто писать. Но никогда не смогу использовать резец для картины, а кисть - для статуи. И потому, как это ни трудно, я должен принимать маленькие благодати, хоть они и кажутся мне проклятьями, ибо я страдаю, а день - хорош, сияет солнце и на улице распевают дети. Только так я сумею отрешиться от моего страдания и воссоздать мою жизнь.
***
Свет заполнял всю комнату. Когда я вошел, Эстер подняла глаза, улыбнулась и продолжила чтение "Времени раздирать и времени сшивать". Она читала вслух женщинам и детям, сидевшим на полу и ткавшим разноцветные ковры. Когда она замолкала, они хором повторяли фрагмент, не отрываясь от работы.
К горлу подступил комок. Я с трудом сдержал слезы и впал с этой минуты в некое бесчувствие. Я лишь смотрел на происходящее, слушал, как слетают с ее уст написанные мною слова, а вокруг был свет, краски, люди, всецело погруженные в свое занятие.
И в конце концов, как сказал персидский мудрец, любовь - это недуг, от которого никто не хочет избавляться. Пораженный им не спешит выздороветь, страдающий не желает исцеления.
Эстер закрыла книгу. Люди вскинули головы и увидели меня.
- Ко мне приехал друг, - сказала она. - Сегодня больше занятий не будет.
Все рассмеялись, приветствуя гостя. Эстер подошла, поцеловала, взяла за руку, и мы вышли.
***
- Привет, - сказал я.
- Я ждала тебя, - отвечала она.
Я обнял ее, склонил голову к ней на плечо и заплакал. Она поглаживала мои волосы, и по тому, как она это делала, темное стало для меня внятным, неприемлемое - необходимым.
- Я ждала и так, и эдак, - сказала она, увидев, что поток слез иссякает. - Ждала, как отчаявшаяся женщина, которая знает, что ее муж никогда не понимал ее действий и никогда не придет за ней сюда, а потому надо сесть в самолет, вернуться, чтобы при следующем срыве бежать и снова вернуться, бежать и возвращаться, бежать и возвращаться...
Ветер стих, деревья заслушались Эстер.
- Ждала, как Пенелопа - Улисса, Джульетта - Ромео, Беатриче - Данте. Пустота степи наполнялась воспоминаниями о тебе, о минутах, проведенных с тобой, о городах, увиденных вместе. О наших радостях и ссорах. И тогда я оглянулась назад, на ту тропинку, которую прошла, - и не увидела тебя. Я сильно страдала. Я поняла, что проделала путь, откуда нет возврата, а раз так, остается только идти вперед. И я попросила кочевника - пусть научит меня забыть мою личную историю, пусть откроет меня любви, присутствующей везде и всюду. Так я начала постигать вместе с ним учение Тенгри. И однажды, повернув голову, увидела эту любовь - она светилась в глазах мужчины. Это был художник по имени Дос.
Я не произнес ни слова.
- Рана моя была глубока. Я не могла поверить, что когда нибудь смогу полюбить снова. Он был немногословен - учил меня русскому языку и рассказывал, что в степи, описывая небо, употребляют слово "голубое", даже если оно свинцово серое, ибо знают, что за тучами оно остается голубым. Он взял меня за руку и помог перебраться через эти тучи. Он научил меня полюбить себя, а уж потом - его. Он показал мне, что мое сердце служит мне самой и Богу, а не другим.
Он сказал, что мое прошлое всегда будет неразлучно со мной, но если мне удастся отринуть события, сосредоточившись лишь на чувствах, то я пойму - в настоящем всегда есть огромное, как степь, пространство, которое можно заполнить любовью и радостью бытия.
И наконец, он объяснил мне, что страдание начинается в тот миг, когда мы ждем, что другие будут любить нас так, как мы воображаем, а не так, как хочет выразить себя сама любовь - она свободно, без принуждения, влечет нас своей силой и не дает остановиться.
Я поднял голову и взглянул ей в глаза.
- И ты его любишь?
- Любила.
- И продолжаешь любить?
- И ты считаешь, что это возможно? Что я, любя другого и зная о твоем скором появлении, оставалась бы здесь?
- Наверно, нет. Наверно, ты все утро ждала, когда откроется дверь.
- Тогда зачем ты спрашиваешь?
От ощущения собственной неуверенности, подумал я. Но то, что она хотя бы попыталась снова найти любовь, - прекрасно.
- Я беременна.
На секунду - не больше - мне показалось, что мир раскололся и рухнул мне на голову.
- От Доса?
- Нет. От того, кто пришел, а потом ушел прочь.
Я засмеялся, хотя сердце сжалось.
- Так или иначе, тебе нечего делать здесь, на краю света.
- Это - не край света, - засмеявшись, отвечала она.
- Я думаю, пора возвращаться в Париж. Мне звонили из твоей редакции, спрашивали, не знаю ли я, где ты находишься. Они хотят, чтобы ты отправилась с одним из патрулей войск НАТО по Афганистану и сделала об этом репортаж. Надо ответить, что это невозможно.
- Почему же невозможно?
- Но ведь ты беременна! Ты что же - хочешь, чтобы ребенок, еще не родясь, начал получать отрицательную энергию, которую несет с собой война?
- Ты полагаешь, ребенок помешает мне работать?! И потом, ты то что всполошился?! Ты к этому не имеешь отношения!
- То есть как это? Разве не благодаря мне ты оказалась здесь? Неужели этого мало?
Эстер достала из кармана своего белого платья лоскут ткани, на котором запеклась кровь, и со слезами на глазах протянула его мне.