Часть 7
Вероника решила идти спать, но Эдуард все еще стоял у пианино.
Я устала, Эдуард. Глаза уже слипаются.
Она бы с удовольствием сыграла для него еще, извлекая из своей анестезированной памяти все известные ей сонаты, реквиемы, адажио, - ведь он умел восхищаться, ничего от нее не требуя. Но ее тело больше не выдерживало.
Он был так красив! Если бы он хотя бы ненадолго вышел из своего мира и взглянул на нее как на женщину, тогда ее последние ночи на этой земле могли бы стать прекраснейшими в ее жизни, ведь Эдуард оказался единственным, кто понял, что Вероника - артистка. С этим мужчиной у нее установилась такая связь, какой еще не удавалось установить ни с кем - через чистое волнение сонаты или менуэта.
Эдуард был похож на ее идеал мужчины. Чувственный, образованный, он разрушил равнодушный мир, чтобы воссоздать его вновь в своей голове, но на этот раз в новых красках, с новыми действующими лицами и сюжетами. И в этом новом мире были женщина, пианино и луна, которая продолжала расти.
- Я могла бы сейчас влюбиться, отдать тебе все, что у меня есть, - сказала она, зная, что он не может ее понять. - Ты просишь у меня лишь немного музыки, но ведь я гораздо больше, чем ты думаешь, и мне бы хотелось разделить с тобой то другое, что я теперь поняла.
Эдуард улыбнулся. Неужели он понял? Вероника испугалась: по правилам хорошего поведения нельзя говорить о любви так откровенно, а тем более с мужчиной, которого видела всего несколько раз. Но она решила продолжать, ведь терять было уже нечего.
- Ты, Эдуард, единственный мужчина на Земле, в которого я могу влюбиться. Только лишь потому, что, когда я умру, ты не почувствуешь, что меня уже нет. Не знаю, что чувствует шизофреник, но наверняка не тоску по кому бы то ни было. Может быть, вначале тебе покажется странным, что ночью больше нет музыки. Но луна растет, и всегда найдется кто-нибудь, кто захочет играть сонаты, особенно в больнице, ведь все мы здесь - "лунатики".
Она не знала, что за связь существует между сумасшедшими и луной, но явно очень сильная, ведь используют же такое слово для обозначения душевнобольных.
- И я тоже не буду скучать по тебе, Эдуард, ведь я буду уже мертвой, далеко отсюда. А раз я не боюсь потерять тебя, не имеет значения, что ты будешь обо мне думать и будешь ли думать вообще, сегодня я играла для тебя как влюбленная женщина. Это было замечательно. Это были лучшие мгновения моей жизни.
Она посмотрела на стоявшую снаружи Мари. Вспомнила ее слова.
И снова взглянула на мужчину перед собой.
Вероника сняла свитер, приблизилась к Эдуарду - если уж что-то делать, то сейчас. Мари долго не выдержит холода в саду и скоро вернется.
Он отступил. В его глазах стоял вопрос: когда она вернется к пианино?
Когда она сыграет новую музыку и вновь наполнит его душу красками, страданиями, болью и радостью тех безумных композиторов, которые в своих творениях пережили столько поколений?
Та женщина в саду говорила мне: "Мастурбируй. Узнай, как далеко ты сумеешь зайти". Неужели я смогу зайти дальше, чем до сих пор?
Она взяла его руку и хотела отвести к софе, но Эдуард мягко высвободился. Он предпочитал стоять, где стоял, у пианино, терпеливо дожидаясь, когда она снова заиграет.
Вероника смутилась, но затем поняла, что терять ей нечего. Она мертва, так к чему же продолжать питать страхи и предрассудки, всегда ограничивавшие ее жизнь? Она сняла блузку, брюки, лифчик, трусики и осталась перед ним обнаженной.
Эдуард рассмеялся. Она не знала, отчего, но заметила, что он смеется.
Она нежно взяла его руку и положила ее на свой лобок. Рука осталась лежать неподвижно. Вероника отказалась от попытки и сняла ее.
Намного больше, чем физический контакт с этим мужчиной, ее возбуждало то, что она может делать все, что ей хочется, что границ не существует. За исключением той женщины во дворе, которая может войти в любую минуту, - все остальные, судя по всему, спали.
Кровь взыграла, и холод, который она чувствовала, снимая с себя одежду, становился все менее ощутим. Они стояли лицом к лицу, она обнаженная, он полностью одетый. Вероника опустила руку к его гениталиям и начала мастурбировать. Ей уже приходилось делать это раньше, одной или с некоторыми партнерами, но ни разу в ситуации, когда мужчина не проявляет ни малейшего интереса к происходящему.
И это возбуждало, сильно возбуждало. Стоя с раздвинутыми ногами, Вероника касалась своих гениталий, сосков, своих волос, отдаваясь, как еще не отдавалась никогда, и не только оттого, что ей хотелось видеть, как этот парень выходит из своего отрешенного мира. Она никогда еще не переживала подобного.
Она начала говорить, говорила немыслимые вещи, то, что ее родители, друзья, предки сочли бы верхом непристойности. Наступил первый оргазм, и она кусала губы, чтобы не кричать от наслаждения.
Эдуард смотрел ей в глаза. Его глаза блестели по-другому, казалось, он что-то понимает, пусть это лишь энергия, жар, пот, запах, источаемые ее телом. Вероника до сих пор не была удовлетворена. Она стала на колени и начала мастурбировать снова.
Ей хотелось умереть от наслаждения, от удовольствия, думая и осуществляя все то, что до сих пор ей было запрещено: она умоляла мужчину, чтобы он к ней прикоснулся, покорил ее, использовал ее для всего, что только пожелает. Ей хотелось, чтобы Зедка тоже была здесь, женщина сумеет прикоснуться к телу другой женщины так, как не удастся ни одному мужчине, ведь она знает все его секреты.
На коленях перед этим мужчиной, стоящим во весь рост, она чувствовала, что ею обладают, что к ней прикасаются, она не стеснялась в словах, чтобы описать, чего ей от него хочется. Наступал новый оргазм, на этот раз он был сильнее, чем когда-либо ранее, как будто все вокруг взорвалось. Она вспомнила сердечный приступ, который у нее был утром, но это уже не имело никакого значения, она умрет, наслаждаясь, взрываясь. Она почувствовала искушение подержать член Эдуарда, который находился прямо перед ее лицом, но у нее не было ни малейшего желания рисковать испортить этот момент. Она зашла далеко, очень далеко, в точности, как говорила Мари.
Она воображала себя царицей и рабыней, властительницей и прислужницей.
В своем воображении она занималась любовью с белыми, черными, желтыми, гомосексуалистами, царями и нищими. Она принадлежала всем, и каждый мог делать с ней что угодно. Она пережила оргазм, два, три оргазма подряд. Она воображала все, чего никогда не могла представить себе раньше, отдаваясь самому ничтожному и самому чистому. Наконец, не в силах больше сдерживаться, она громко закричала от удовольствия, от боли нескольких подряд оргазмов, всех мужчин и женщин, входивших в ее тело и покидавших его через двери ее разума.
Она легла на пол и осталась лежать там, вся в поту, с исполненной покоя душой. Она скрывала сама от себя свои потаенные желания, сама толком не зная зачем, и не нуждалась в ответе. Достаточно было сделать то, что она сделала: отдаться.
Понемногу Вселенная возвращалась на круги своя, и Вероника встала. Все это время Эдуард стоял неподвижно, но, казалось, что-то в нем изменилось: в его глазах светилась нежность, очень близкая этому миру.
Было так хорошо, что во всем мне видится любовь. Даже в глазах шизофреника.
Она стала одеваться, и почувствовала, что в холле есть кто-то третий.
Там была Мари. Вероника не знала, когда она вошла, что слышала или видела, но при всем этом не чувствовала ни стыда, ни страха. Она едва взглянула на нее, с тем нерасположением, с каким смотрят на слишком близкого человека.
- Я сделала, как ты советовала, - сказала она. - Я прошла долгий, очень долгий путь.
Мари стояла молча. Только что она воскресила в памяти очень важные моменты своей жизни, и ей было немного не по себе. Наверное, пора вернуться в мир, столкнуться с происходящим там, сказать, что все могут стать членами великого Братства, даже никогда не побывав в психиатрической больнице.
Как вот та девушка, например, единственная причина пребывания в Виллете которой - то, что она пыталась покончить со своей жизнью. Ей незнакомы ни паника, ни депрессия, ни мистические видения, ни психозы, ни ограничения, которые может накладывать человеческий ум. И хотя она знала стольких мужчин, ей ни разу не доводилось испытать самые сокровенные из своих желаний - и в результате она не знала своей жизни даже наполовину. Ах, если бы все могли познать и пережить свое внутреннее безумие! Стал бы мир хуже? Нет, люди стали бы справедливее и счастливее.
- Почему я никогда не делала этого раньше?
- Ему хочется, чтобы ты сыграла еще, - сказала Мари, глядя на Эдуарда.
- По-моему, он заслужил.
- Я сыграю, но ответь мне: почему я никогда не делала этого раньше?
Если я свободна, если я могу думать обо всем, о чем мне хочется, почему я всегда избегала мыслей о запретных ситуациях?
- Запретных? Послушай: я была адвокатом, и знаю законы. И еще я была католичкой, и знала наизусть большую часть Библии. Что ты называешь запретным?
Мари подошла к Веронике и помогла ей надеть свитер.
- Посмотри внимательно мне в глаза и не забудь то, что я тебе сейчас скажу. Существуют только две запретные вещи - одна по человеческому закону, другая - по Божественному. Никогда не принуждай никого к связи, это считается изнасилованием. И никогда не вступай в связь с детьми, это худший из грехов. Во всем остальном ты свободна. Всегда существует некто, желающий в точности того же, что и ты.
У Мари не было терпения учить важным вещам ту, кому скоро предстоит умереть. Улыбнувшись, она пожелала спокойной ночи и удалилась.
Эдуард стоял неподвижно, он ждал музыки. Вероника должна была отблагодарить его за то огромное удовольствие, которое он ей доставил лишь тем, что оставался стоять перед ней, глядя на ее безумства без страха или отвращения. Она села за пианино и заиграла.
Ее душа была легка, и даже страх смерти больше ее не мучил. Она пережила то, что всегда таила от самой себя. Она пережила удовольствия девственницы и проститутки, рабыни и царицы - хотя больше рабыни, чем царицы.
В ту ночь, словно чудом, все известные ей песни вспомнились ей, и она сделала все, чтобы Эдуард получил почти такое же удовольствие, как она.
Включив свет в приемной, доктор Игорь с удивлением увидел, что его дожидается девушка.
Еще очень рано. А день у меня полностью занят.
- Я знаю, что рано, - сказала она. - И день еще не начался. Мне нужно с вами поговорить, это ненадолго. Мне нужна ваша помощь.
У девушки были круги под глазами, волосы потускнели - сразу видно, что не спала всю ночь.
Доктор Игорь пригласил ее в кабинет.
Сказав "присаживайтесь", он зажег свет и раздвинул шторы. До рассвета примерно час, а затем свет нужно будет выключить, чтоб экономить электроэнергию. Акционеры всегда придирчивы по части расходов, даже самых незначительных.
Он бросил беглый взгляд в больничный журнал: Зедка уже получила свой последний инсулиновый шок, и реакция была положительная, точнее, ей удалось перенести столь жесткую терапию. Хорошо еще, что на этот случай доктор Игорь запасся подписью администрации Виллете под документом, согласно которому та берет на себя ответственность за возможные последствия.
Он просмотрел еще пару последних записей. Два-три пациента, по докладам медсестер, ночью вели себя агрессивно - среди них Эдуард, который вернулся в палату лишь в четыре утра и отказался от снотворного. Значит, следует принять меры. Каким бы либеральным ни был режим Виллете, необходимо поддерживать его репутацию заведения достаточно строгого во всем, что касается требований традиционной медицины.
- У меня к вам важная просьба, - сказала девушка.
Как бы не расслышав, доктор Игорь взял стетоскоп и принялся прослушивать ее легкие и сердце. Затем проверил рефлексы и при помощи специального портативного фонарика осмотрел дно сетчатки. Поразительно, но симптомы отравления Купоросом почти исчезли.
Сразу взявшись за телефон, он велел медсестре принести лекарство с каким-то сложным названием.
- Похоже, вчера вечером вам не сделали укол, - сказал он.
- Но чувствую я себя гораздо лучше.
- Видели бы вы свое лицо: круги под глазами, усталость, вялая мимика.
Если хотите употребить с пользой то недолгое время, которое вам осталось, будьте добры, выполняйте мои указания.
- Именно поэтому я пришла сюда. Я как раз и хочу употребить с пользой это недолгое время, только по своему усмотрению. Сколько мне еще жить?
Доктор Игорь устремил на нее пристальный взгляд поверх очков.
- Вы можете мне ответить, - настаивала она. - У меня уже нет ни страха, ни безразличия, ничего. У меня есть желание жить, но я знаю, что этого недостаточно, поэтому я смирилась со своей судьбой.
- Так что же вам нужно?
Вошла медсестра со шприцем. Доктор Игорь кивнул в сторону Вероники.
Медсестра осторожно закатала ей рукав.
- Сколько мне еще осталось? - повторила Вероника, пока с нею возилась медсестра.
- Сутки. Двадцать четыре часа. Может, меньше. Она опустила глаза и закусила губу. Но сохранила самообладание.
- Тогда я хочу попросить вот о чем. Во-первых, дайте мне какое-нибудь лекарство, сделайте какой-нибудь укол - что угодно, но только чтобы я не засыпала, чтобы я использовала каждую оставшуюся мне минуту. Меня сильно клонит в сон, но я хочу не спать, мне нужно успеть сделать многое - то, что я всегда откладывала на потом, думая, что буду жить вечно, и к чему утратила интерес, когда пришла к выводу, что жить не стоит.
- А во-вторых?
- Во-вторых - я хочу выйти отсюда, чтобы умереть там, на воле. Я должна подняться к Люблянскому замку, который так и не удосужилась рассмотреть вблизи. Я должна поговорить с одной женщиной, которая зимой продает каштаны, а весной - цветы. Сколько раз мы виделись, а я ни разу не спросила, как ей живется. Хочу прогуляться по морозу без куртки и почувствовать пронизывающий холод - я всегда куталась, боялась простудиться.
Короче, доктор Игорь, я хочу ощутить таяние снежинок на своем лице, улыбаться мужчинам, которые мне нравятся, с удовольствием соглашаясь, если кто-нибудь предложит выпить по чашке кофе. Я должна поцеловать маму, сказать, что люблю ее, выплакаться у нее на груди, не стыдясь своих чувств, которые раньше скрывала.
Может быть, я зайду в церковь, взгляну на те иконы, которые никогда ничего мне не говорили, зато теперь что-нибудь скажут. Если какой-нибудь понравившийся мне мужчина пригласит меня в ночной клуб, я с ним протанцую ночь напролет. Потом пойду с ним в постель - но не так, как прежде с другими - то с деланым безразличием, то с деланой страстью. Я хочу отдаться мужчине, городу, жизни - и, наконец, смерти.
Когда Вероника замолчала, воцарилась мертвая тишина. Врач и пациентка смотрели друг другу в глаза, читая в них мысль о тех ошеломляющих возможностях, которые могут предоставить двадцать четыре часа.
- Я могу дать вам кое-какие стимулирующие средства, но не рекомендовал бы их принимать, - сказал наконец доктор Игорь. - Они снимут сонливость, но в то же время лишат вас внутреннего равновесия, которое необходимо, чтобы все это пережить.
Вероника почувствовала подступающую дурноту. Всякий раз после такого укола в организме происходило что-то неладное.
- Вы побледнели. Думаю, лучше вам отправиться в постель; поговорим завтра.
На глаза Вероники вновь навернулись слезы, но она сдержалась.
- Завтра не будет, и вы это хорошо знаете. Я устала, доктор Игорь, страшно устала. Поэтому сейчас и обратилась к вам. Я всю ночь не сомкнула глаз - наполовину в отчаянии, наполовину в смирении. Можно было вновь впасть в истерику от страха, как случилось вчера, но что толку? Если впереди всего одни сутки, а предстоит еще столько сделать, нужно отбросить отчаяние.
Пожалуйста, доктор, пусть я по-настоящему проживу то недолгое время, которое мне осталось, ведь мы оба знаем, что завтра может быть поздно.
- Идите спать, - настаивал врач. - Вернетесь сюда в полдень. Еще поговорим.
Вероника увидела, что выхода нет.
- Хорошо. Только спать я буду очень недолго. У вас есть еще несколько минут?
- Разве что несколько минут. Сегодня я очень занят.
- Я буду говорить совершенно открыто. Вчера ночью впервые я занималась мастурбацией - без малейшего стыда. Я думала обо всем, о чем до сих пор не осмеливалась думать, получала наслаждение от того, что раньше меня пугало или отталкивало.
Доктор напустил на себя чрезвычайно профессиональный вид. Он не знал, к чему может привести этот разговор, и не хотел иметь неприятностей с начальством.
- Доктор, я обнаружила, что я развратница. Не это ли одна из причин моей попытки самоубийства? Я многого о себе не знала.
Ну, здесь можно обойтись самым простым ответом, - подумал он. - Нет необходимости опять вызывать медсестру, чтоб была свидетельница во избежание разговоров о сексуальном насилии.
- Всем нам хочется делать разные вещи, порой весьма необычные, - ответил он. - И нашим партнерам по сексу тоже. Что в этом неправильного?
- А вы как считаете?
- С самого начала все неправильно. Потому что когда все мечтают о якобы запретном и лишь немногие осуществляют эти мечты, все остальные чувствует себя трусами.
- Даже если эти немногие правы?
- Прав тот, кто сильнее. В данном же случае, как ни парадоксально, трусы оказываются самыми смелыми, и им удается навязать свои идеи.
Ему не хотелось продолжать.
- Пожалуйста, ступайте к себе в палату; вам нужно хоть немного отдохнуть, а у меня расписан весь сегодняшний день. Если не будете упрямиться, я подумаю, что можно сделать касательно вашей второй просьбы.
Вероника вышла из кабинета. Следующим посетителем была Зедка, которую пора выписывать, но доктор Игорь попросил ее подождать. Ему необходимо было сделать несколько записей в связи с только что завершившимся разговором.
В диссертацию о Купоросе придется включить большую главу о сексе. В конце концов, именно с ним связана значительная часть психопатологии. По мнению доктора Игоря, фантазии - это электрические импульсы в мозгу, которые при их подавлении разряжают свою энергию в других сферах жизнедеятельности.
Еще студентом он прочел любопытный трактат о сексуальных меньшинствах: садизм, мазохизм, гомосексуализм, трансвестизм, вуайеризм, копрофагия, копролалия - в общем, список был внушительный. Вначале доктор Игорь считал, что это всего лишь отклонения в психике тех, кому не удалось наладить здоровые отношения с партнером. А между тем, набираясь опыта в психиатрии, по мере общения с пациентами он обнаружил, что каждый из них рассказывал что-то совершенно индивидуальное. Они усаживались в удобное кресло в его кабинете и, опустив глаза, пускались в долгие рассуждения о том, что называли "болезнями" (как будто он не врач!) или "развращенностью" (как будто он не психиатр, который обязан во всем разобраться!).
Один за другим вполне, казалось бы, нормальные люди описывали те самые фантазии, о которых он читал в книге о сексуальных меньшинствах - книге, в сущности отстаивавшей право каждого получать оргазм так, как ему нравится, лишь бы он не нарушал прав партнера.
Женщины, учившиеся в монастырских колледжах. втайне мечтали о том, чтобы при занятиях сексом их подвергали всяческим унижениям. Мужчины в костюмах и галстуках, высокие государственные чиновники признавались, что тратят целые состояния на румынских проституток лишь ради возможности полизать им ноги. Юноши, влюбленные в мальчиков; девушки, влюбленные в подруг по колледжу; мужья, желающие, чтобы их женами обладали посторонние; женщины, мастурбировавшие всякий раз, когда находили следы нарушения супружеской верности своих мужей; матери, которым приходилось сдерживать порыв отдаться первому же мужчине, позвонившему в дверь; отцы, рассказывавшие о тайных приключениях с трансвеститами.
И - оргии. Если верить книге, едва ли не каждому по крайней мере раз в жизни хотелось принять участие в групповом сексе.
Доктор Игорь ненадолго отложил ручку и задумался о самом себе: и он тоже? Да, и ему бы тоже хотелось. Оргия, в его представлении, должна была бы быть чем-то совершенно беспорядочным, радостным, где уже нет чувства обладания, а есть лишь наслаждение и хаос свободы.
Не в этом ли одна из главных причин столь внушительного количества людей, пораженных Горечью? Брачных союзов, на которые монотеизм наложил противоестественные ограничения, - союзов, в которых, согласно результатам исследований, бережно хранимым доктором Игорем в его архиве, половое влечение исчезает на третьем или четвертом году совместной жизни. В этих условиях женщина чувствует себя отверженной, мужчина - узником брака, и Купорос, или Горечь, начинает разрушать все и вся.
С психиатром люди говорят более откровенно, чем со священником, потому что врач не станет угрожать преисподней. На протяжении своей длительной карьеры психиатра доктор Игорь уже наслушался практически всего, что они могли рассказать.
Рассказать. Гораздо реже - сделать.
Даже проработав по своей специальности не один год, он то и дело задавался вопросом, почему люди так боятся своей индивидуальности.
Когда он пытался докопаться до причины, чаще всего ему отвечали: "Муж подумает, что я проститутка". Или же сидевший перед ним пациент почти непременно подчеркивал: "Жена ничего не должна знать".
На этом беседа обычно и заканчивалась. Стоит ли говорить, что у каждого был свой неповторимый сексуальный профиль, столь же характерный, как и отпечатки пальцев: однако никто не хотел этому верить. Было весьма рискованным сохранять в постели свободу, ведь другой мог оставаться рабом собственных предрассудков.
Мне не изменить мир, - пришел он наконец к выводу и, смирившись, велел медсестре впустить излечившуюся от депрессии пациентку - Зедку. - Но по крайней мере в диссертации я напишу все, что об этом думаю.
Эдуард увидел, что Вероника выходит из кабинета доктора Игоря и направляется в палату. Ему хотелось рассказать свои секреты, раскрыть перед ней душу так же честно и откровенно, как она прошлой ночью открыла ему свое тело.
Для него это было одним из тяжелейших испытаний с тех пор, как он попал в Виллете с диагнозом "шизофрения". Но он выдержал и был рад, хотя и боялся возникшего желания снова вернуться в этот мир.
"Все здесь знают, что эта молодая девушка не выдержит до конца недели. Это бесполезно".
А может быть, именно поэтому стоило поделиться с ней своей историей.
Три года он разговаривал с одной лишь Мари, но даже при этом у него не было уверенности, что она полностью его понимает. Как мать, она, должно быть, считала, что его родители были правы, что они желали ему лишь добра, что райские видения - всего лишь глупая юношеская мечта, совершенно далекая от реального мира.
Райские видения. Именно они вели его в ад, к бесконечным ссорам с семьей, к чувству вины, настолько сильному, что он больше не способен был сопротивляться и ему пришлось искать убежища в ином мире. Если бы не Мари, он до сих пор жил бы в этой отдельной реальности.
И вот тут появилась Мари, заботилась о нем, заставила его почувствовать себя снова любимым. Благодаря ей Эдуард все еще в состоянии был осознавать, что происходит вокруг.
Несколько дней назад одна девушка, его ровесница, села за пианино и сыграла "Лунную сонату". Эдуард не знал, виновата ли музыка, или девушка, или луна, или время, проведенное в Виллете, но его вновь начали беспокоить райские видения.
Он шел за ней до самой женской палаты, но там его остановил санитар.
- Сюда нельзя, Эдуард. Возвращайтесь в сад. Уже рассветает, будет чудесный день.
Вероника оглянулась.
- Я немного посплю, - нежно сказала она ему. - Поговорим, когда я проснусь.
Вероника не понимала отчего, но этот молодой человек стал частью ее мира, или того немногого, что от него осталось. Она была уверена, что Эдуард в состоянии понять ее музыку, восхищаться ее талантом. И хотя ему не удавалось произнести ни слова, его глаза говорили все.
Так было и в этот миг, у двери палаты, когда они говорили о том, о чем ей не хотелось слышать.
О нежности. О любви.
От этой жизни с душевнобольными я быстро сама сошла с ума. Шизофреники не могут испытывать такие чувства к здоровым людям.
Вероника почувствовала порыв вернуться и поцеловать его, но сдержалась.
Санитар мог это увидеть, рассказать доктору Игорю, и тогда уж точно врач не позволит, чтобы женщина, поцеловавшая шизофреника, выходила из Виллете.
Эдуард посмотрел в глаза санитару. Его привязанность к этой девушке была сильнее, чем он себе представлял, но нужно было сдержаться, пойти посоветоваться с Мари - единственной, с кем он делился своими тайнами.
Безусловно, она сказала бы ему, что то, что он хочет почувствовать - любовь, - в данном случае опасно и бесполезно. Мари попросит Эдуарда забыть о глупостях и снова стать нормальным шизофреником (а потом от души рассмеется, поскольку эта фраза не имеет смысла).
Он присоединился к другим пациентам в столовой, съел все, что подали, и вышел на обязательную прогулку в сад. Во время "солнечных ванн" он пытался подойти к Мари. Но у нее было выражение человека, которому хочется побыть одному. Не нужно было ничего ей говорить, ведь одиночество Эдуарду было достаточно знакомо, чтобы научиться его уважать.
К Эдуарду приблизился новый пациент. Должно быть, он еще ни с кем не успел познакомиться.
- Бог наказал человечество, - сказал тот. - Наказал чумой. А я видел Его во снах. Он велел мне спасти Словению.
Эдуард пошел от него прочь, а этот мужчина кричал:
- По-вашему, я сумасшедший? Тогда почитайте Евангелие! Бог послал в мир Своего Сына, и Сын Божий возвращается снова!
Но Эдуард больше его не слышал. Он смотрел на горы за окном и спрашивал себя, что с ним происходит. Почему ему захотелось выйти отсюда, если он наконец обрел покой, которого так искал? К чему рисковать снова позорить родителей, если все семейные проблемы уже решены? Он начал волноваться, ходить из стороны в сторону, ожидая, что Мари нарушит свое молчание и они смогут поговорить. Но она казалась далекой как никогда.
Он знал, как бежать из Виллете: какой неприступной ни казалась охрана, лазеек было немало. Просто у оказавшихся внутри не возникало особого желания отсюда выходить. С западной стороны была стена, взобраться на которую не составляло большого труда, поскольку в ней было множество трещин. Человек, решивший перебраться через нее, сразу оказался бы в поле, а через пять минут, идя в северном направлении, добрался бы до шоссе, ведущего в Хорватию. Война уже закончилась, братья снова стали братьями, границы уже охранялись не столь тщательно, как раньше.
Немного везения - и через шесть часов можно оказаться уже в Белграде.
Эдуард уже несколько раз попадал на это шоссе, но всякий раз решал вернуться, поскольку еще не получил знака, чтобы двигаться дальше. Теперь все было по-другому: этот знак появился, им была зеленоглазая девушка с каштановыми волосами и взволнованным видом человека, который боится потерять свою решимость.
Эдуард решил дойти прямо до стены, перебраться через нее и больше никогда не возвращаться в Словению. Но девушка спала, он должен был хотя бы попрощаться с ней.
Когда после "солнечных ванн" члены Братства собрались в холле, Эдуард подошел к ним.
- Что здесь делает этот сумасшедший? - спросил самый старший.
- Перестаньте, - сказала Мари. - Мы тоже сумасшедшие.
Все рассмеялись и заговорили о вчерашней беседе. Вопрос был такой: действительно ли суфийская медитация в состоянии изменить мир? Прозвучали теории, предложения, поправки, противоположные мнения, критические высказывания в адрес лектора, способы усовершенствовать то, что было испытано веками.
Эдуарда просто тошнило от подобных дискуссий. Эти люди замыкались в психиатрической больнице и спасали мир, ничем не рискуя, поскольку знали: там, снаружи, все будут называть их смешными, несмотря на то, что идеи у них весьма конкретные. Каждый из этих людей имел свою особую теорию относительно всего и был убежден, что его истина - это единственное, что имеет значение.
Они проводили дни, ночи, недели, годы в разговорах, так и не приняв единственной истины, стоящей за любой идеей: хороша она или плоха, но реальна она лишь тогда, когда ее стараются осуществить на практике.
Что такое суфийская медитация? Что такое Бог? Что такое спасение, если мир действительно необходимо спасать? Ничто. Если бы каждый и здесь, и снаружи жил своей жизнью и позволил так же поступать другим. Бог был бы в каждом мгновении, в каждом горчичном зерне, в клочке облака, которое возникает и тут же растворяется. Бог здесь, однако эти люди считали, что необходимо продолжать поиск, поскольку казалось слишком просто принять жизнь как акт веры.
Он вспомнил такое простое и легкое упражнение, которому, как он слышал, обучал суфийский учитель, пока он ожидал Веронику у пианино: смотреть на розу. Разве нужно что-нибудь еще?
Но, даже пережив опыт глубокой медитации, подойдя так близко к райским видениям, эти люди еще что-то обсуждали, аргументировали, критиковали, строили теории.
Он наконец поймал взгляд Мари. Она отвела глаза, но Эдуард был полон решимости немедленно покончить с таким положением. Он подошел к ней и взял ее за руку.
- Прекрати, Эдуард.
Он мог сказать: "Пойдем со мной". Но ему не хотелось делать этого на виду у всех окружающих, которых бы удивила твердость его голоса. Поэтому он предпочел стать на колени с молящим взглядом.
Мужчины и женщины рассмеялись.
- Ты стала для него святой, Мари, - прокомментировал кто-то. - Он был на вчерашней медитации.
Но годы безмолвия научили Эдуарда говорить глазами. В них он умел вложить всю свою энергию. Точно так же как он был абсолютно уверен, что Вероника ощутила его нежность, его любовь, он знал, что Мари поймет его отчаяние, ведь она была так нужна ему.
Еще некоторое время она была в нерешительности. Затем заставила его подняться и взяла за руку.
- Давай пройдемся, - сказала она. - Ты нервничаешь.
И они снова вышли в сад. Когда они отошли достаточно далеко, чтобы их разговор никто не подслушал, Эдуард заговорил.
- Здесь, в Виллете, я уже не первый год, - сказал он. - Я больше не позорю родителей, отбросил в сторону самолюбие, но райские видения остались.
- Я знаю, - ответила Мари. - Мы уже не раз об этом говорили. И еще я знаю, к чему ты ведешь: пора уходить.
Эдуард посмотрел на небо. Неужели она чувствует то же самое?
- А все из-за девушки, - продолжала Мари. - Мы уже видели, сколько людей здесь умирают, всегда в неожиданный момент, и в основном после того, как жизнь им стала в тягость. Но впервые такое происходит с молодой, красивой, здоровой девушкой, которой только жить и жить. Вероника - единственный человек, которому не хотелось бы оставаться в Виллете. В таком случае - зададимся вопросом: а что же мы? Что мы здесь ищем?
Он кивнул.
- Так вот, вчера ночью я тоже спросила себя, что я делаю в этом санатории. И решила, что куда интереснее было бы сходить на площадь, на Три Моста, на рынок, который напротив театра, купить яблок, поболтать о погоде.
Конечно, снова свалились бы на плечи забытые хлопоты, а это и счета к оплате, и трудности с соседями, и ироничные взгляды тех, кто меня не понимает, и одиночество, и жалобы моих детей. Но я думаю, что такова сама жизнь, и цена, которую платишь, решая все эти мелкие проблемы, гораздо ниже, чем та, которую платишь, делая вид, что они тебя не касаются. Сегодня я собираюсь сходить домой к моему бывшему мужу, просто чтобы сказать спасибо.
Что ты об этом думаешь?
- Не знаю. Может быть, и мне стоит зайти домой к родителям и сказать то же самое?
- Наверное. В сущности, во всех наших невзгодах виноваты мы сами.
Многие люди прошли через те же трудности, что и мы, но вот реагировали они по-другому. Мы же искали самого простого: иной реальности.
Эдуард знал, что Мари права.
- Я собираюсь начать жить заново, Эдуард. Делать ошибки, которые мне всегда хотелось делать и на которые я никогда не отваживалась. Смело принимать панику, которая может снова вспыхнуть, но при этом я могу почувствовать лишь скуку, ведь я знаю, что не умру от нее и не потеряю сознание. Я могу завести новых друзей и научить их быть безумцами, чтобы сделать их мудрыми. Скажу им, чтобы они не жили по учебникам хорошего тона, а открывали свою собственную жизнь, собственные желания, приключения - и жили! Буду цитировать из Экклезиаста католикам, из Корана - мусульманам, из Торы - иудеям, тексты Аристотеля - атеистам. Я больше не хочу быть адвокатом, но я могу использовать свой опыт, чтобы читать лекции о мужчинах и женщинах, знавших правду о нашем существовании, и то, что они написали, можно вместить в одно-единственное слово: живите. Если ты живешь, Бог будет жить с тобой. Если ты откажешься рисковать. Он вернется на далекие Небеса и станет лишь темой философских построений. Все на свете об этом знают. Но никто не делает первый шаг. Наверное, из страха, что такого человека назовут безумцем. А нам с тобой, Эдуард, по крайней мере не стоит бояться. Мы уже прошли через Виллете.
- Разве что единственное, чего мы будем лишены, - это права участвовать в выборах и баллотироваться в президенты страны. Избирательные комиссии сразу возьмутся раскапывать наше прошлое.
Мари рассмеялась.
- Я устала от этой жизни. Не знаю, удастся ли мне преодолеть свой страх, но мне опротивело и Братство, и этот сад, и Виллете, вообще опротивело притворяться сумасшедшей.
- А если я это сделаю, ты - тоже?
- Ты этого не сделаешь.
- Я чуть было не сделал этого несколько минут назад.
- Не знаю. Я устала от всего, но я уже слишком привыкла.
- Когда я поступил сюда с диагнозом "шизофрения", ты целыми днями и месяцами ухаживала за мной, обращалась со мной как с человеком. Я уже привыкал к той жизни, которую решил вести, к той реальности, которую сам создал, но ты не позволила. Я тебя возненавидел, а теперь люблю. Я хочу, чтобы ты, Мари, вышла из Виллете, так же как я вышел из моего отдельного мира.
Ничего не ответив. Мари повернулась и пошла прочь.
В маленькой библиотеке Виллете, которую почти никто не посещал, Эдуард не нашел ни Коран, ни Аристотеля, ни других философов, о которых говорила Мари. Но в одной из книг он наткнулся на стихи:
И я сказал себе: то, что случилось с безумцем,
Случится и со мной.
Иди своим путем и с радостью вкушай свой хлеб,
И с наслажденьем пей свое вино,
Ведь принял Бог деяния твои.
Пусть белыми твои одежды будут,
И волосы пусть источают аромат.
Живи с любимою своей женой,
Своею жизнью наслаждайся
Во все дни суеты, что Бог Тебе под солнцем даровал.
Ибо тебе досталась твоя доля в жизни,
В томлениях трудов под этим солнцем.
Иди путями сердца твоего
В сиянии твоих очей,
Лишь знай, что Бог потребует отчет.
- В конце Бог потребует отчет, - сказал Эдуард вслух. - А я скажу: "Случилось так, что я засмотрелся на ветер, забыл, что пора сеять, не наслаждался своими днями и даже не пил вино, которое мне предлагали. Но вот однажды я решил, что готов, и вернулся к своим трудам. Я рассказал людям о своих видениях Рая, как до меня это делали другие безумцы - Бах, Ван Гог, Вагнер, Бетховен, Эйнштейн". Итак, Он скажет, что я ушел из приюта, чтобы не видеть, как умирает девушка, но она будет на небесах, и заступится за меня.
- Что это вы такое говорите? - прервал его библиотекарь.
- Я хочу сейчас уйти из Виллете, - ответил Эдуард твердо, во весь голос. - У меня есть дела.
Библиотекарь позвонил в колокольчик, и вскоре явились два санитара.
- Я хочу уйти, - в волнении повторил Эдуард. - Я вполне здоров, мне нужно поговорить с доктором Игорем.
Но санитары уже схватили его. Эдуард пытался вырваться, хотя и знал, что это бесполезно.
- У вас рецидив, успокойтесь, - сказал один из санитаров. - Мы о вас позаботимся. Эдуард начал сопротивляться.
- Дайте мне поговорить с доктором. Мне нужно многое сказать ему, я уверен, что он поймет!
Санитары уже тащили его в палату.
- Отпустите! - кричал он. - Дайте мне поговорить с доктором, всего одну минуту!
Путь в палату пролегал через холл, где в это время находились почти все пациенты. Эдуард вырывался, и атмосфера стала накаляться.
- Отпустите его! Он такой же больной, как все мы! Некоторые смеялись, другие колотили ладонями по столам и стульям.
- Здесь психбольница! Никто не обязан вести себя так, как вы этого хотите!
Один из санитаров шепнул другому:
- Нужно их припугнуть, иначе скоро ситуация выйдет из-под контроля.
- У нас нет выхода.
- Доктору это не понравится.
- Будет хуже, если эта толпа маньяков разнесет его любимый санаторий.
Вероника проснулась от испуга, вся в холодном поту. Там, в коридоре, стоял страшный шум, а спать она могла только в тишине. За дверью происходило что-то совершенно непонятное.
Еле держась на ногах, она выбралась в холл и тут увидела, как санитары волокут Эдуарда, а еще двое подбегают со шприцами наготове.
- Что вы делаете? - закричала она.
- Вероника!
Шизофреник заговорил с ней! Он произнес ее имя!
Со смешанным чувством стыда и удивления она попыталась приблизиться, но ей загородил дорогу один из санитаров.
- Что происходит? Я здесь не потому, что я ненормальная! Вы не смеете со мной так обращаться!
Ей удалось оттолкнуть санитара, а тем временем Другие пациенты продолжали кричать, - это и был тот оглушительный шум, который ее напугал.
Наверное, надо найти доктора Игоря и немедленно выбраться из Виллете.
- Вероника!
Он снова произнес ее имя. Сверхчеловеческим усилием Эдуарду удалось вырваться из хватки двух санитаров. Вместо того чтобы сбежать от них, он остался неподвижно стоять, как предыдущей ночью. Словно под действием волшебной палочки, все застыли, ожидая следующего движения. Один Из санитаров снова приблизился, но Эдуард бросил на него взгляд, в котором была вся его энергия.
- Я пойду с вами. Я уже знаю, куда вы меня ведете, и знаю: вам хочется, чтобы об этом знали все. Подождите только минутку.
Санитар решил, что рискнуть стоит. Ведь вроде бы все вернулось к норме.
- Мне кажется, что ты... мне кажется, что ты очень много для меня значишь, - сказал Эдуард Веронике.
- Ты не можешь так говорить. Ты живешь не в этом мире и не знаешь, что меня зовут Вероникой. Ты не был со мной этой ночью, пожалуйста, скажи, что не был!
- Нет, я был.
Она взяла его за руку. Стоял страшный шум - кто хохотал, кто аплодировал, кто выкрикивал непристойности.
- Куда тебя Ведут?
- На процедуру.
- Я пойду с тобой.
- Не стоит. Ты испугаешься, хотя я и гарантирую, что это не больно, ничего не чувствуешь. И это лучше успокоительных, потому что быстрей возвращается ясность ума.
Вероника не знала, о чем он говорит. Она сожалела, что взяла его за руку, ей хотелось поскорее уйти отсюда, скрыть свой стыд, больше никогда не видеть этого юношу, при котором открылось самое потаенное и постыдное в Веронике и который однако продолжал испытывать к ней нежные чувства.
Но вновь она вспомнила слова Мари. Я ни перед кем не обязана отчитываться в своих поступках, даже перед этим молодым человеком.
- Я пойду с тобой.
Санитары сочли, что так, наверное, будет лучше: шизофреника не придется принуждать, он отправится с ними по своей воле.
В палате Эдуард послушно лег на койку. Его уже ожидали еще двое с каким-то странным прибором и с сумкой, в которой находились полоски ткани.
Эдуард повернул голову к Веронике и попросил сесть рядом.
- За несколько минут о том, что сейчас будет, узнает весь Виллете. И все утихомирятся, потому что такое лечение внушает страх даже самым буйным.
Только тот, кто через него прошел, знает, что все на самом деле не так уж страшно.
На лицах санитаров отразилось недоумение. Боль на самом деле должна быть ужасной - но никому не известно, что творится в голове у сумасшедшего.
Единственно разумным было то, что парень говорил насчет страха: слух разнесется по Виллете, и вскоре все успокоятся.
- Ты поторопился лечь, - сказал один из них. Эдуард встал, и они расстелили на койке нечто вроде резинового одеяла.
- Вот теперь укладывайся.
Эдуард спокойно подчинился, как будто все происходившее было обычным делом.
Полосами ткани санитары привязали Эдуарда к койке и сунули ему в рот резиновый кляп.
- Это чтобы он не прикусил язык, - разъяснил Веронике один из мужчин, довольный тем, что дает техническую информацию и одновременно предостерегает.