К.Г. Юнг - Трансцендентная функция
В термине "трансцендентная функция" нет ничего таинственного или метафизического. Он служит для обозначения психологической функции, по своему характеру сопоставимой с математической функцией того же названия, связывающей действительные (real) и мнимые (imaginary) числа. Психологическая "трансцендентная функция" есть результат объединения сознательных и бессознательных содержаний.
Опыт аналитической психологии достаточно полно показал, что сознательное и бессознательное редко сходятся в том, что касается их содержаний и тенденций. Это отсутствие параллелизма не есть случайность или непреднамеренность; оно обусловлено тем, что бессознательное ведет себя в компенсаторной или комплементарной манере по отношению к сознательному. Мы можем также сформулировать это прямо противоположным образом: сознательное ведет себя в комплементарной манере по отношению к бессознательному. Для подобных взаимоотношений есть несколько причин:
(1) Сознание обладает порогом интенсивности, которой его содержание должны были достигнуть; таким образом все более слабые элементы остаются в бессознательном.
(2) Сознание, вследствие его направленных функций, осуществляет задержку (которую Фрейд называет цензурой) всего несовместимого материала и, в результате, он погружается в бессознательное.
(3) Сознание - это кратковременный процесс адаптации, тогда как бессознательное вмещает не только весь забытый материал собственного прошлого индивидуума, но и все элементы унаследованного поведения, составляющие структуру психики.
(4) Бессознательное содержит в себе все комбинации фантазии, которые еще не достигли порога интенсивности, но с ходом времени и при благоприятных обстоятельствах, вероятно, проникнут в сознание.
Указанные причины легко объясняют комплементарную установку бессознательного по отношению к сознательному.
Определенность и направленность сознательной психики - качества, которые были приобретены относительно поздно в истории человеческого рода, и их в значительной степени недостает, например, примитивным народам даже сегодня. Эти качества часто ослаблены у невротика, отличающегося от здорового человека тем, что его порог сознания легче поддается изменению; другими словами, перегородка между сознательным и бессознательным у невротика становится гораздо более проницаемой, чем у здорового. С другой стороны, психотик находится под прямым влиянием бессознательного.
Определенность и направленность сознательной психики - крайне важные приобретения, за которые человечество заплатило очень дорого, но которые, в свою очередь, оказали ему и величайшую услугу. Без них наука, техника и цивилизация были бы невозможны, ибо они предполагают надежную непрерывность и направленность сознательного процесса. Для государственного деятеля, врача и инженера, равно как и для рабочего самой низкой квалификации, эти качества совершенно необходимы. В общем, можно сказать, что социальная никчемность возрастает в той степени, в какой эти качества ослабляются бессознательным. Великие художники и все прочие, выделяющиеся творческим даром, составляют, конечно, исключение из данного правила.
Преимущество, которым такие люди обладают, как раз и состоит в проницаемости перегородки, разделяющей сознательное и бессознательное. Однако, для профессий и общественных занятий, требующих именно отмеченной нами непрерывности и надежности, эти исключительные люди не представляют, как правило, какой-либо ценности.
Поэтому вполне приемлемо, и даже необходимо, чтобы у каждого индивидуума психический процесс был как можно более устойчивым и определенным, поскольку этого требуют условия нашей жизни. Но это влечет за собой и определенный ущерб: само качество направленности сознания способствует задержке или исключению всех тех психических элементов, которые кажутся несовместимыми (или действительно несовместимы) с намеренно выбранным направлением, искажают его, соответственно своему назначению, и тем самым ведут к нежелаемой цели. Однако как нам узнать, что действующий одновременно психический материал является "несовместимым"? Мы узнаем это посредством акта суждения, которым определяем направление избранного нами и желанного для нас пути. Наше суждение пристрастно и предвзято, несколько в нем фиксируется одна определенная возможность ценой отбрасывания всех других. В свою очередь, суждение всегда основывается на опыте, то есть на том, что нам уже известно. Как правило, суждение никогда не основывается на том, что по сути своей ново, неизвестно и при определенных условиях могло бы значительно обогатить наш направленный интерес. Очевидно, этого и не может быть, по той самой причине, что бессознательные содержания исключатся из сознания.
Благодаря таким актам суждения направленный процесс неизбежно становится односторонним, даже если наше рациональное суждение может выглядеть многосторонним и беспристрастным. Сама рациональность такого суждения как раз и может оказаться наиболее вредным предубеждением, поскольку мы называем разумным то, что нам кажется разумным. А то, что нам кажется неблагоразумным, по этой причине обречено на исключение вследствие его иррационального характера. Оно действительно может быть иррациональным, но, в равной степени, просто может выглядеть иррационально, на самом деле не являясь таковым, если посмотреть на него с другой точки зрения.
Односторонность - неизбежная и необходимая характеристика направленного процесса, ибо направление предполагает односторонность. Направленность - это преимущество и недостаток одновременно. Даже когда кажется, что нет никакого заметного извне недостатка, в бессознательном всегда существует выраженная в равной степени контрпозиция, если, конечно, это не тот идеальный случай, когда все психические компоненты устремлены в одном направлении. Такую возможность нельзя отбросить в теории, но на практике она встречается чрезвычайно редко. Контрпозиция в бессознательном не представляет опасности, пока она не обладает высокой энергетической ценностью. Однако, если в результате слишком выраженной односторонности напряжение возрастает, контртенденция прорывается в сознание, обычно, в тот самый момент, когда важнее всего удержать сознательно выбранное направление. Так, оратор допускает обмолвки именно тогда, когда особенно хочет не сказать какую-нибудь глупость. Этот момент можно назвать критическим, потому что он отличается высоким напряжением энергии, которое, когда бессознательное уже заряжено, может "искрить" и высвобождать содержание бессознательного.
Современная цивилизованная жизнь требует концентрированного, направленного созидательного функционирования, а это вызывает риск значительного разобщения с бессознательным. Чем дальше мы способны отодвигать себя от. бессознательного благодаря направленному функционированию, тем с большей легкостью в бессознательном может воздвигаться мощная контрпозиция и когда она прорывается из него в сознание, это может иметь неприятные последствия.
Психоанализ дал нам глубокое понимание важности бессознательных влияний, и мы столь много усвоили из этого для нашей практической жизни, что полагаем неразумным ожидать исключения или остановки действия бессознательного после так называемого завершения лечения. Многие пациенты, смутно сознавая такое положение дел, испытывают большое затруднение при принятии решения отказаться от анализа, хотя и они сами, и аналитик находят чувство зави9имости утомительным. Часто они не решаются рискнуть обрести самостоятельность, так как по опыту знают, что бессознательное, может снова и снова вмешиваться в их жизнь нарушающим душевное равновесие и явно непредсказуемым образом.
Прежде предполагалось, что пациенты были готовы к тому, чтобы совладать с нормальной жизнью, как только они приобретали достаточно полезное знание себя, позволяющее им понимать собственные сновидения. Однако, опыт показал, что даже профессиональные психоаналитики, от которых можно было бы ожидать владения искусством толкования сновидений, часто капитулируют перед собственными сновидениями и вынуждены взывать к помощи коллег. Если даже тот, кто претендует на титул знатока данного метода, оказывается неспособным удовлетворительно истолковать собственные сновидения, то насколько же меньше можно ожидать этого от пациента. Надежда Фрейда, будто бессознательное можно "истощить", не осуществилась. На протяжении всей жизни сновидения и вторжения бессознательного в сознание продолжаются - с соответствующими изменениями - беспрепятственно.
Существует широко распространенный предрассудок, будто анализ является чем-то вроде "курса лечения", которому человек подчиняется какое-то время, а затем выписывается исцеленным. Это - заблуждение профана, доставшееся в наследство от юности психоанализа. Психоаналитическое лечение можно было бы охарактеризовать как переделку психологической установки пациента с помощью врача. Конечно, эта заново приобретенная установка, лучше приспособленная к внутренним и внешним условиям, может сохраняться порядочное время, но почти не встречается случаев, где единичный "курс лечения" имел бы непреходящий успех. Верно, что врачебный оптимизм никогда не скупился на рекламу, а врачи всегда были способны рапортовать о безусловных исцелениях. Однако, мы не должны позволять вводить себя в заблуждение "слишком человеческой" установке практикующего врача и всегда помнить, что жизнь бессознательного продолжается и непрерывно создает проблемные ситуации.
Нет необходимости впадать в пессимизм: мы видели слишком много превосходных результатов, достигаемых при удачном стечении обстоятельств и честной работе. Но это не должно мешать нам ясно осознавать, что анализ - это не раз и навсегда действующее "лекарство"; анализ это, прежде всего, лишь более или менее полная переделка. He бывает изменений, которые остаются безусловно валидными на протяжении длительного времени. Жизнь всегда требует, чтобы к ней подходили по-новому. Существуют, конечно, и весьма долговременные коллективные установки, позволяющие разрешать типичные конфликты. Коллективная установка дает индивидууму возможность приспосабливаться к обществу без трений, поскольку она действует на него подобно любому другому условию жизни. Но трудности пациента как раз и состоят в том, что его индивидуальная проблема не может быть подогнана к коллективной норме без трений; требуется решение индивидуального конфликта, если мы хотим, чтобы вся личность пациента оставалась жизнеспособной. Ни одно рациональное решение не может оказаться справедливым для этой задачи, как и нет ни одной коллективной нормы, которая могла бы заменить индивидуальное решение без потерь.
Новая установка, приобретенная в ходе анализа, имеет тенденцию раньше или позже становиться неадекватной в том или ином отношении, - и это неизбежно, потому что непрерывное течение жизни то и дело требует новой адаптации. Адаптация никогда не достигается раз и навсегда. От анализа определенно можно требовать, чтобы он давал возможность пациенту достигать новых ориентации в последующей жизни, к тому же, без чрезмерных затруднений. И опыт показывает, что это, до определенной степени, так и есть. Мы часто обнаруживаем, что пациенты, пришедшие полный курс анализа, испытывают значительно меньше трудностей в ходе новых приспособлений в последующей жизни. Тем не менее, оказывается, что эти трудности все же бывают довольно частыми и иногда действительно могут вызывать беспокойство. Вот почему даже те пациенты, которые прошли полный анализ, часто обращаются к своему прежнему аналитику в более поздний период их жизни. В свете медицинской практики вообще, в этом нет ничего необычного, но это противоречит неуместному энтузиазму со стороны лечащего психоаналитика, равно как и тому мнению, будто психоанализ является уникальным "лечебным средством". В конце концов, мало правдоподобно, чтобы вообще могла существовать терапия, которая избавляла бы от всех затруднений. Человеку нужны трудности, они необходимы для его здоровья. Чем мы здесь озабочены, так только их чрезмерным количеством.
Основной вопрос для психотерапевта заключается не в том, как избавить пациента от преходящего затруднения, но как сделать так, чтобы он мог успению противостоять будущим трудностям. Вопрос этот звучит следующим образом: какого рода психическая и моральная установка необходима для того, чтобы взять верх над беспокоящими влияниями бессознательного, и как ее можно довести до пациента?
Ответ, очевидно, состоит в том, чтобы избавиться от разобщения сознательного и бессознательного. Но этого невозможно добиться, осуждая содержания бессознательного с одной, явно пристрастной позиции; скорее, достичь этой цели можно посредством осознания их значимости для компенсирования односторонности сознания и ее принятия в расчет. Тенденции сознательного и бессознательного - и есть те два фактора, которые вместе составляют трансцендентную функцию. Ее называют "трансцендентной", потому что она делает переход от одной установки к другой органически возможным, без потерь в бессознательном. Конструктивный, или синтетический метод лечения предполагает наличие у пациента инсайтов, по крайней мере в потенциальной форме, и, следовательно, допускающих осознание. Когда аналитику ничего не известно об этих потенциальных возможностях, он не сможет помочь пациенту развить их, если только они вместе не займутся научным изучением этой проблемы, о чем, как правило, не может быть и речи.
Поэтому в реальной практике должным образом подготовленный аналитик выступает посредником у пациента при построении трансцендентной функции, то есть помогает пациенту свести вместе сознательное и бессознательное и, таким образом, прийти к новой установке. В этой функции аналитика заключается одно из многих важных значений перенесения. Пациент посредством перенесения сцепляется с тем, кто, по-видимому, подает ему надежды на обновление установки; благодаря перенесению он стремится к этому жизненно важному для него изменению, даже если и не сознает своего стремления. Следовательно, для пациента аналитик имеет характер обязательной фигуры, совершенно необходимой для жизни. Какой бы инфантильной эта зависимость ни казалось, она выражает чрезвычайно важный запрос, который, в случае его неудовлетворения, часто превращается в сильную ненависть к аналитику. Поэтому важно знать, на что этот скрытый в перенесении запрос в действительности нацелен.
Существует тенденция понимать его исключительно в редуктивном смысле: как эротическую инфантильную фантазию. Но принятие этой фантазии, обычно касающейся родителей, значило бы буквально, что пациент, или точнее его бессознательное, до сих пор сохраняет ожидания, которые он в далеком детстве имел в отношении своих родителей. Внешне, перенесение выглядит все тем же ожиданием со стороны ребенка помощи и покровительства родителей; однако, тем временем ребенок стал взрослым, а то, что было нормальным для ребенка, неуместно для взрослого. Инфантильно-эротическая фантазия стала метафорическим выражением сознательно непонимаемой до конца потребности в помощи в ситуации кризиса. Исторически, вполне допустимо объяснять эротический характер перенесения исходя из инфантильного эроса. Но при таком подходе значение и цель перенесения остаются непонятными, а его истолкование как инфантильной сексуальной фантазии уводит от действительной проблемы. Понимание перенесения следует искать не в его историческом прошлом, а в его назначении. Одностороннее, редукционистское объяснение оказывается в конечном счете бессмысленным, особенно когда из него не вытекает ничего нового, кроме возросшего сопротивления пациента. Чувство скуки, которое в данном случае появляется в ходе анализа, есть выражение однообразия и бедности идей, но не бессознательного, как иногда думают, а аналитика, непонимающего, что эти фантазии следует воспринимать скорее в конструктивном, чем в конкретно-редукционном смысле. Когда это ясно понимают, застой часто преодолевается одним движением.
Конструктивная трактовка бессознательного, то есть, обращение к его значению и цели, подготавливает почву для интуитивного понимания пациентом того процесса, который я называю трансцендентной функцией.
Возможно, здесь будет нелишне сказать несколько слов по поводу часто слышимого возражения, будто конструктивный метод - это просто "суггестия". Данный метод скорее базируется на оценивании символа (то есть образа сновидения или фантазии) не семиотически, как знака элементарных инстинктивных процессов, но в подлинном смысле символически, когда слово "символ" берегся в значении самого лучшего, из всех возможных, выражения для сложного события, еще не понятого ясно сознанием. Посредством редукционного анализа этого выражения мы не приобретаем ничего кроме более ясного представления о составляющих его первоэлементах, и хотя я не хочу отрицать, что возросшее понимание этих элементов может иметь свои преимущества, такой анализ обходит стороной вопрос о цели. Разложение символа на составные части на этом этапе анализа является поэтому ошибкой. Однако, на начальном этапе конструктивного метода способ выявления предлагаемых символом сложных значений оказывается тем же самым, что и в редукционном анализе. Добываются ассоциации пациента и, как правило, их достаточно много, чтобы использовать в синтетическом методе. Но опять-таки они оцениваются здесь не семиотически, а символически. Вопрос, которой мы должны задать, звучит так: на какое значение указывают индивидуальные ассоциации А, В, С, когда они берутся в единстве с явным содержанием сновидения?
Незамужней пациентке приснилось, что кто-то подарил ей чудесный, богато украшенный орнаментом древний меч, найденный при раскопках могильника.
Ассоциации
Кинжал ее отца, который он однажды показал ей. То, как он сверкал в его руке на солнце, произвело на нее большое впечатление. Отец был во всех отношениях энергичным, решительным человеком, с пылким темпераментом и безрассудно смелым в любви. Кельтский бронзовый меч: пациентка гордится своим кельтским происхождением. Кельты полны темперамента, порывисты, страстны. Орнаментация на мече несет в себе таинственность, древнюю традицию, руны, знаки древней мудрости, древние цивилизации, наследие человечества, извлеченное к тому же на свет из могилы.
Аналитическая интерпретация
У пациентки резко выраженный отцовский комплекс и богатое сплетение сексуальных фантазий в отношении отца, которого она рано потеряла. Она всегда ставила себя на место матери, хотя и с сильными сопротивлениями по отношению к отцу. Она никогда не могла относиться благосклонно к мужчинам, похожим на ее отца, и поэтому, против своей воли, выбирала слабых, невротических мужчин. Также и в анализе наблюдается сильное сопротивление но отношению к врачу-отцу. Сновидение откапывает ее желание иметь "оружие" своего отца. Остальное - ясно. По теории, это прямо указывает на фаллическую фантазию.
Конструктивная интерпретация
Дело обстоит так, как если бы пациентка нуждалась в таком оружии. Ее отец имел это оружие. Он был полон энергии и жил соответственно, взваливая на свои плечи все трудности, связанные с его темпераментом. Таким образом, несмотря на свою страстную, волнующую жизнь, он не был невротиком. Это оружие - очень древнее наследие человечества, которое лежало захороненным в пациентке и было извлечено на свет посредством раскопок (анализа). Это оружие связано с инсайтом, с мудростью. Оно является средством нападения и защиты. Оружием ее отца была страстная, несгибаемая воля, благодаря которой он завоевал себе место в жизни. До сих пор пациентка была его полной противоположностью во всех отношениях. Она только приближается к пониманию, что человек способен, в известной степени, проявлять волю и не должен всегда уступать влечению, как она раньше думала. Воля, основанная на знании жизни и интуиции, - это древнее наследие рода человеческого, частица которого принадлежит и ей, но до сих нор лежит погребенной, ибо и в этом отношении тоже она - дочь своего отца. Однако, пациентка не поняла этого и по сей день, потому что по характеру была вечно хныкающим, изнеженным, избалованным ребенком. Она была крайне пассивной и полностью отданной во власть сексуальных фантазий.
В этом случае не понадобилось никаких дополнительных аналогий со стороны аналитика. Ассоциации пациентки дали все, что было нужно. Можно, вероятно, возразить, что эта трактовка сновидения содержит внушение. Но здесь упускается одно обстоятельство: внушение никогда не воспринимается без внутренней готовности к нему или, если даже вследствие большой настойчивости, оно все-таки воспринимается, то тотчас же теряет силу. Внушение, воспринимаемое на какое-то продолжительное время, всегда предполагает выраженную психологическую готовность, которая только пускается в ход так называемым внушением. Таким образом, это возражение является необдуманным и приписывает внушению магическую силу, которой оно не обладает, - в противном случае суггестивная терапия имела бы огромный успех и сделала бы аналитические процедуры совершенно излишними. Увы, факты говорят о другом. К тому же, обвинение во внушении не принимает в расчет того, что собственные ассоциации пациентки указывают на культурное значение (significance) меча.
После этого отступления, давайте вернемся к вопросу о трансцендентной функции. Мы видели, что во время лечения трансцендентная функция оказывается, в известном смысле, "искусственным" продуктом, так как она преимущественно поддерживается аналитиком. Но если пациент собирается "встать на ноги", он не должен вечно зависеть от помощи извне. Толкование сновидений было бы идеальным методом для синтезирования сознательных и бессознательных данных, но на практике трудности анализа своих собственных сновидений оказываются слишком большими.
Теперь мы должны выяснить, что требуется для создания трансцендентной функции. В первую очередь, нам нужен бессознательный материал. Самым легкодоступным выражением бессознательных процессов можно бесспорно назвать сновидения. Сновидение - это, так сказать, чистый продукт бессознательного. Изменения, которым сновидение подвергается в процессе достижения сознания, хотя и неоспоримы, могут все же считаться нерелевантными, поскольку тоже берут свое начало в бессознательном и, таким образом, не относятся к намеренным искажениям. Возможные видоизменения первоначального образа сновидения приходят из более поверхностных слоен бессознательного и поэтому также содержат в себе ценный материал. Это - более поздние плоды фантазии, созревающие в русле общей тенденции сновидения. То же самое можно сказать и по отношению к тем образам и идеям, которые часто появляются во время засыпания или спонтанного пробуждения ото сна. Поскольку сновидение зарождается во сне, оно носит все характерные черты снижения умственного уровня (П. Жане) или низкого напряжения энергии: отсутствие логической последовательности, фрагментарный характер, образование аналогий, поверхностные ассоциации вербального, звукового или визуального типа, сгущения, абсурдные выражения, путаница и т. д. С увеличением напряжения энергии сновидения приобретают более упорядоченный характер; они приближаются к драматической композиции - в них появляются ясные смысловые связи, а валентность ассоциаций возрастает.
Так как напряжение энергии во сне обычно очень низкое, сновидения, по сравнению с сознательным материалом, хуже выражают бессознательные содержания и весьма трудны для понимания с конструктивной точки зрения, хотя с редукционистской позиции понять их, как правило, гораздо легче. В общем, сновидения не подходят (или слишком трудны) для того, чтобы воспользоваться ими для развития трансцендентной функции, - прежде всего потому, что они предъявляют слишком высокие требования к своему субъекту.
Следовательно, мы должны обратиться к другим источникам бессознательного материала. Есть, например, бессознательные интерференции в просоночном состоянии, появляющиеся как "гром с ясного неба" идеи, описки (обмолвки), обманы и провалы памяти, симптоматические действия и т. д. Этот материал обычно более полезен для редукционного, чем для конструктивного метода, ибо он также фрагментарен и не обладает связностью которая необходима для смыслового синтеза.
Еще один источник - это спонтанные фантазии. Обычно они имеют более композиционный и однородный характер и часто содержат много такого, что бесспорно является значимым. Некоторые пациенты способны продуцировать фантазии в любое время, позволяя им свободно подниматься на поверхность просто за счет отключения критическою внимания. Такие фантазии можно использовать, хотя этот особый талант вовсе не так часто встречается. Тем не менее, способность продуцировать свободные фантазии можно развить путем тренировки, которая состоит прежде всего в систематическом упражнении отключать критическое внимание, тем самым создавая пустоту в сознании. Эта разрежённость сознания поощряет находящиеся в состоянии готовности фантазии всплывать на поверхность. Конечно, предпосылкой здесь служит то, что фантазии с высоким зарядом либидо и оказываются готовыми к всплытию в данный момент. Это, естественно, не всегда случается, и тогда требуются специальные меры.
Прежде чем приступить к обсуждению этих источников, я должен последовать за тем чувством неловкости, которое намекает мне, что читатель, возможно, спрашивает себя с сомнением: а из-за чего, собственно говоря, весь этот "сыр-бор"? И почему так уж необходимо поднимать наверх эти бессознательные содержания? Неужели не достаточно, если время от времени они поднимаются добровольно и дают о себе знать в неприятных ощущениях? Так ли необходимо нам силой вытаскивать бессознательное на поверхность? Напротив, не будет ли работа анализа опустошать бессознательное, выкачивая из него фантазии и, в этом отношении, делать его неэффективным?
Стоит рассмотреть эти опасения более обстоятельно еще и потому, что методы привнесения бессознательного в сознание могут поразить читателя своей новизной, необычностью и, возможно даже, таинственностью. Поэтому мы с самого начала должны обсудить эти естественные возражения, с тем чтобы они не сдерживали нас, когда мы приступим к наглядной демонстрации методов, о которых идет, речь.
Как мы уже знаем, бессознательные содержания нужны нам для дополнения сознательной установки. Если бы сознательная установка не была столь жестко направленной, бессознательное могло бы течь само по себе. Это как раз и происходит у всех тех, кто имеет низкий уровень сознательного напряжения, как например, представители примитивных культур. У примитивных народов нет надобности в специальных мерах для подъема бессознательного из глубин. И действительно, для этого нисколько не требуется специальных мер, потому что те, кто менее всего сознает свою бессознательную сторону, более всего подвержены ее влиянию. Но они не осознают того, что происходит. Тайное участие бессознательного присутствует повсюду, независимо от того, приходится нам его искать или нет, но поскольку оно остается неосознанным, мы никогда в действительности незнаем, что произошло или чего нам ожидать. То, что мы ищем, - это способ сделать сознательными те содержания, которые готовы повлиять на наши действия, с тем чтобы можно было избежать тайного вмешательства бессознательного и его неприятных последствий.
Читатель непременно спросит: почему нельзя предоставить бессознательное самому себе? Кто не имел еще печального опыта в этом отношении, естественно не увидит повода контролировать бессознательное. Однако любой человек с достаточно горьким опытом будет горячо приветствовать малейшую возможность такого контроля. Направленность совершенно необходима для сознательного процесса, но, как мы уже знаем, она влечет за собой неизбежную односторонность. Поскольку душа - это саморегулирующаяся система, равно как и тело, в бессознательном всегда будет, развертываться регулирующее противодействие. Если бы сознательной функции была присуща направленность, противодействующие влияния бессознательного могли бы проходить беспрепятственно. Как раз эта направленность и не пропускает их. Конечно, она не тормозит полностью того противодействия, которое продолжается несмотря ни на что. Однако, его регулирующее влияние устраняется критическим вниманием и направленной волей, потому что это противодействие как таковое кажется несовместимым с сознательно выбранным направлением. В этой степени душа цивилизованного человека больше не является саморегулирующейся системой, но могла бы быть скорее уподоблена машине, чей регулятор скорости настолько нечувствителен, что она способна продолжать работать до момента саморазрушения, хотя, с другой стороны, она подчиняется произвольным манипуляциям односторонней воли.
Итак, своеобразие психического функционирования состоит в том, что когда противодействие бессознательного сдерживается, оно теряет свое регулирующее влияние, А затем оно начинает оказывать ускоряющее и усиливающее действие на сознательный процесс. Происходит так, как если бы это противодействие полностью утратило свое регулирующее влияние и, следовательно, всю свою энергию; ибо затем возникает состояние, в котором не только нет тормозящего противодействия, но кажется, будто его энергия добавляется к энергии сознательной дирекции. Прежде всего, это естественно облегчает выполнение сознательных намерений, но поскольку они бесконтрольны, то легко могут отстоять свое право на осуществление любой ценой. Например, когда кто-то делает довольно дерзкое заявление и подавляет противодействие, а именно, вполне уместное здесь сомнение, он все более будет настаивать на своем заявлении, даже во вред себе.
Легкость, с которой противодействие бессознательного может быть устранено, пропорциональна степени разобщен нести души и ведет к утрате инстинкта. Это - характерная черта цивилизованного человека, совершенно необходимая для его здоровья, поскольку инстинкты в своей первородной силе могут сделать социальную адаптацию почти невозможной. Здесь мы имеем дело не с настоящей атрофией инстинкта, а, в большинстве случаев, лишь с относительно устойчивым результатом воспитания, и этот результат никогда бы не обрел такой прочности, не служи он интересам индивидуума.
Помимо обычных случаев, встречающихся на практике, хороший пример подавления регулирующего влияния бессознательного можно найти в "Заратустре" Фридриха Ницше. Открытие "высшего" человека и, кроме того, "самого безобразного" человека выражает это регулирующее влияние, ибо "высшие" люди хотят утянуть Заратустру за собой вниз - в коллективную сферу средней людской массы, какой она была всегда, в то время как "самый безобразный" человек, фактически, является персонификацией противодействия. Но львиный рык окрепшего сознания Заратустры загоняет все эти влияния, и прежде всего чувство сострадания, назад в пещеру бессознательного. Так подавляется регулирующее влияние, но не скрытое противодействие бессознательного, которое отныне становится ясно заметным в работах Ницше. Сначала он находит своего противника в Р. Вагнере, которому не может простить "Парсифилл", но вскоре весь его гнев обращается против христианства и, в особенности, против Св. Павла, который испытал судьбу, в чем-то сходную с судьбой самого Ницше. Как известно, психоз Ницше сперва вызвал идентификацию с "Распятым Христом", а затем - с разорванным на куски Дионисом. С этой катастрофой противодействие бессознательного пробилось, наконец, на поверхность.
Другим примером служит классический случай мегаломании, припасенный для нас в четвертой главе Книги Пророка Даниила. Царь Навуходоносор, находящийся на вершине своего могущества, увидел сон, который предсказывал беду, если он не смирит себя. Даниил истолковал этот сон вполне квалифицированно, но не был услышан. Последующие события показали, что его толкование было верным, ибо Навуходоносор после подавления регулирующего влияния бессознательного пал жертвой психоза, содержащего в себе то самое противодействие, которого он стремился избежать: он, владыка земли, деградировал до уровня животного.
Один мой знакомый рассказал мне однажды сон, в котором он шагнул с вершины горы в пустое пространство. Я отчасти объяснил ему влияние бессознательного и предостерег от опасных альпинистских экспедиций, к которым он питал неутолимую страсть. Но он лишь рассмеялся в ответ на мои опасения. Несколько месяцев спустя, во время очередного восхождения, он на самом деле оступился и разбился насмерть.
Всякий, кто видел подобные вещи случавшимися раз за разом с любым мыслимым оттенком драматической силы, вынужден задуматься. Такой человек начинает сознавать, как легко можно проглядеть эти регулирующие влияния, и что ему следует стараться уделять внимание бессознательной регуляции, которая так необходима для нашего психического и физического здоровья. Соответственно, он будет пытаться помочь себе, практикуя самонаблюдение и самокритику. Однако простое самонаблюдение и интеллектуальный самоанализ совершенно не годятся в качестве средств установления контакта с бессознательным. И хотя никто не может быть избавлен от печального опыта, каждый из нас избегает рисковать собой, особенно если видит какой-либо способ уклониться от него. Знание регулирующих влияний бессознательного как раз и предоставляет такую возможность и, фактически, исключает из сферы нашего опыта самое плохое. Мы способны избежать огромного количества окольных путей, которые отмечены не какой-то особой привлекательностью, а исключительно утомительными конфликтами. Довольно неприятно делать крюки и совершать мучительные ошибки на незнакомец и неисследованной территории, но блуждание но большим дорогам в населенной местности просто доводит до белого калении. В таком случае, какие же средства для добывания знаний об этих регулирующих факторах имеются в нашем распоряжении?
Если отсутствует способность свободно продуцировать фантазии, мы вынуждены обратиться за помощью к искусственному средству. Основанием для обращения к такому средству служит обычно подавленное или расстроенное расположение духа, которому не удается найти адекватный причины. Конечно, пациент способен дать любое количество рационалистических объяснений, - одной плохой погоды достаточно в качестве основания. Но ни одно из них и действительности не годится на роль объяснения, ибо причинное объяснение этих состояний обычно удовлетворяет только стороннего наблюдателя, и то лини, до определенною момента. Сторонний наблюдатель доволен, если его причинные требования более или менее удовлетворены; для него достаточно знать, откуда это взялось, - ведь он не чувствует того вызова, который для пациента заключен в самом состоянии депрессии. Пациенту же хотелось бы знать все, что за этим стоит, и как добиться облегчения. В самой силе эмоционального расстройства заключена та цена, которую пациент должен заплатить, или иначе, та энергия, которой ему нужно располагать, чтобы исправить состоите пониженной адаптации. И ничего нельзя добиться простым подавлением этою состояния или рационалистическим его обесцениванием.
Следовательно, чтобы завладеть энергией, находящейся в неподходящем месте, пациент должен сделать свое эмоциональное состояние базисом или отправной точкой определенной процедуры. Он должен заставить себя осознать, насколько это возможно, то расположение духа, в котором находится, погружаясь в нее полностью и отмечая на бумаге все возникающие при этом фантазии и другие ассоциации. Фантазии должна обеспечиваться самая свободная игра, однако не до такой степени, когда она покидает орбиту своего объекта (то есть аффекта), побуждаемая чем-то вроде "цепной реакции" ассоциативного процесса. Это "свободное ассоциирование", как его называл Фрейд, уводит от объекта ко всевозможным комплексам, и никогда нельзя быть серенным в том, что они связаны с интересующим нас аффектом, а не являются замещениями, появившимися вместо него. Вследствие этой поглощенности внимания объектом достигается более или менее полное выражение анализируемого настроения, которое воспроизводит содержание депрессии тем или иным образом: либо конкретно, либо символически. Поскольку данная депрессия вызвана не работой сознательного ума, а непрошенным вторжением бессознательного, тщательная разработка настроения являет собой как бы картину тех содержаний и тенденций бессознательного, которые были сосредоточены в этой депрессии. Вся процедура в целом представляет собой своего рода обогащение и прояснение аффекта, благодаря чему сам аффект и его содержания подводится ближе к сознанию, становясь одновременно более выразительными и понятными. Сама по себе эта работа может иметь благотворное и живительное влияние. Во всяком случае, она создает новую ситуацию, поскольку ранее несвязанный аффект благодаря помощи и сотрудничеству сознательного ума превратился в более или менее ясную и оформленную идею. Это и есть начало трансцендентной функции, то есть сотрудничества сознательных и бессознательных данных.
С эмоциональным расстройством можно бороться и иным способом: не путем его прояснения с помощью умственных усилий, а посредством придания ему зримой формы. Пациенты, обладающие некоторыми способностями к рисованию или живописи, могут выразить свое расположение духа при помощи изображения. И абсолютно неважно, насколько такое изображение отвечает требованиям мастерства или канонам эстетики; важно обеспечить свободную игру фантазии и по возможности довести работу до завершения. В принципе эта процедура сходна с только что описанной процедурой. Здесь также создается продукт, испытывающий на себе как сознательное, так и бессознательное влияние, заключающееся в стремлении бессознательного обнаружить себя, а сознательного - достичь сути.
Однако, мы часто сталкивается со случаями, когда у человека отсутствует какое-то определенное настроение или депрессия, но зато налицо общая, смутная неудовлетворенность, чувство сопротивления всему, что-то вроде скуки или неясного отвращения, неопределенной, но мучительной пустоты. В этих случаях не существует какой-то определенной отправной точки - и сначала ее приходится создавать. Здесь необходима особая интроверсия либидо, поддерживаемая, по возможности, благоприятными внешними условиями, такими как полный покой, особенно ночью, когда либидо обладает, во всяком случае, тенденцией к интроверсии. ("Ночь: теперь говорят громче все бьющие ключи. И моя душа тоже бьющий ключ".)
Критическое внимание должно быть отключено. Зрительным типам следует сосредоточиваться на ожидании того, что будет вызван некий внутренний образ. Как правило, такая картина-фантазия действительно появляется, - возможно, в гипнагогическом состоянии, - и должна быть внимательно просмотрена и описана в письменной форме. Слухо-речевые типы обычно слышат внутреннюю речь, - и прежде всего это могут быть фрагменты явно бессмысленных предложений, которые, однако, следует также тщательно записывать. Кто-то в такие моменты просто слышит голос "другого". Действительно, есть немало людей, отчетливо сознающих, что они обладают чем-то вроде внутреннего критика или судьи, незамедлительно комментирующего все, что они говорят или делают. Душевнобольные слышат этот голос непосредственно, в форме слуховых галлюцинаций. Но и здоровые люди, если их внутренний мир достаточно развит, тоже способны воспроизводить этот неслышный голос без особых затруднений, хотя, как заведомо раздражающий и неуступчивый, он почти всегда ими подавляется. Такие лица почти не испытывают затруднений в добывании бессознательного материала, а значит и в том, чтобы положить начало трансцендентной функции.
С другой стороны, есть и такие, кто и не видит, и не слышит ничего внутри себя, но чьи руки обладают умением выражать содержания бессознательного. Эти люди могут с пользой работать с пластическим материалом. Те же, кто способен выражать бессознательное посредством телесных движений, встречаются довольно редко. Неудобство здесь и том, что за неспособность легко удержать движения в уме приходится расплачиваться выполнением тщательных рисунков этих движений впоследствии, с чем чтобы они не затерялись в памяти. Еще более редким, но одинаково ценным является автоматическое письмо, как непосредственное, так и с планшетом. Оно тоже дает полезные результаты.
Здесь мы подходим к следующему вопросу: что нам делать с материалом, полученным одним из описанных способов? На этот вопрос не существует ответа a priori; только тогда, когда сознательный ум напрямую соприкасается с продукцией бессознательною, обычно следует предварительная реакция, которая и определяет последующую процедуру. Один лишь практический опыт может дать нам ключ к разгадке. Как подсказывает мой собственный опыт, здесь, по-видимому, есть две главные тенденции. Одна - это путь творческого формулирования; другая - путь понимания.
В тех случаях, когда преобладает принцип творческого формулирования, материал постоянно разнообразят и увеличивают до тех пор, пока не происходит своею рода конденсация мотивов в более или менее стереотипные символы. Они стимулируют творческую фантазию и служат, главным образом, в качестве эстетических мотивов. Эта тенденция ведет к эстетической проблеме художественной редакции.
С другой стороны, когда преобладает принцип понимания, эстетическая сторона представляет относительно малый интерес, а иногда может даже ощущаться как помеха. Взамен стремления к форме здесь люди изо всех сил стремятся попять значение продукции бессознательного.
В то время как эстетическое формулирование имеет тенденцию сосредоточиваться на формальной стороне определенного мотива, интуитивное понимание часто пытается уловить смысл из достаточно откровенных намеков в имеющемся материале, оставляя без внимания те элементы, которые удалось бы обнаружить при более тщательном формулировании.
Никто не в силах вызвать одну из этих тенденций деспотичным усилием воли; в значительно большей степени они зависят от своеобразного склада личности каждого человека. Обе несут в себе свои типичные опасности и могут сбить человека с пути. Опасность эстетической тенденции состоит в переоценивании формальной или "художественной" ценности продуктов фантазии;
при этом либидо отводится от действительной цели трансцендентной функции и отвлекается на чисто эстетические проблемы художественного выражения. Опасность желания во что бы то ни стало понять значение состоит в переоценивании того содержания, которое подвергается интеллектуальному анализу и истолкованию, так что по сути теряется символический характер продукта фантазии. До известного момента нужно придерживаться обеих боковых троп, чтобы удовлетворять и эстетическим, и интеллектуальным запросам, какие бы из них ни преобладали в каждом отдельном случае. Однако опасность обеих этих троп стоит особо подчеркнуть, ибо после достижения определенной точки психического развития продукты бессознательного начинают значительно переоцениваться - именно потому, что прежде они вопиюще недооценивались. Это недооценивание есть одно из величайших препятствий при формулировании бессознательного материала. Оно обнаруживается в коллективных стандартах, посредством которых оценивается все индивидуальное: ничто не сочтут добродетельным или прекрасным, если это не втискивается в коллективную схему, хотя, справедливости ради, надо заметить, что современное искусство начинает предпринимать компенсирующие усилия в этом отношении. Однако, если чего и не хватает, так это не коллективного признания индивидуального продукта, а его субъективной оценки, понимания его значения и ценности для субъекта. Это ощущение неполноценности нашей собственной продукции не есть, конечно, повсеместное правило. Иногда мы сталкиваемся с прямой противоположностью: наивное и некритическое переоценивание в паре с потребностью в коллективном признании одержало здесь верх над первоначальным чувством неполноценности. И наоборот, первоначальное переоценивание легко может превратиться в обесценивающий скептицизм. Эти ошибочные суждения обусловлены бессознательным индивидуума и отсугствием у него уверенности р своих силах: либо он способен судить только прибегая к коллективным шаблонам, либо, вследствие инфляции эго, он полностью утрачивает способность к оценочным суждениям.
По-видимому, одна тенденция является регулирующим принципом другой, и между ними существуют компенсаторные отношения. Опыт подтверждает эту формулу. В той мере, в какой на этой стадии можно сделать более общие выводы, мы вправе сказать, что эстетическое формулирование требует понимания значения, а понимание требует эстетического формулирования. Эти две тенденции дополняют одна другую в образовании трансцендентной функции.
Первые шаги по обеим тропам делаются в соответствии с одним и тем же принципом: сознание предоставляет свои средства выражения в распоряжение содержания бессознательного. Вначале нам и не следует делать больше этого, с тем чтобы не оказывать ненужного влияния. При придании формы содержанию инициатива как можно дольше должна оставаться за случайными идеями и ассоциациями, извергаемыми бессознательным. Как и следовало ожидать, такое положение дел является для сознательной позиции своего рода неудачей и часто болезненно переживается. Это не трудно понять, если мы вспомним, как обычно представляются содержания бессознательного: либо как создания, которые по природе слишком слабы, чтобы пересечь порог, либо как несовместимые элементы, которые были подавлены по целому ряду причин. В большинстве своем содержания бессознательного нежеланны, нежданны, неразумны, - поэтому их игнорирование или подавление выглядит совершенно понятным. Лишь малая часть этих содержаний обладает необычной ценностью либо с коллективной, либо с субъективной точки зрения. Но содержания, которые ничего не стоят с позиции коллектива, могут оказаться чрезвычайно ценными, когда рассматриваются с точки зрения индивидуума. Это обстоятельство выражается в их аффективном тоне, и неважно, будет ли он для субъекта отрицательным или положительным. Общество также расходится в вопросе принятия новых и неизвестных идей, навязывающих свою эмоциональность. Цель первоначальной процедуры - обнаружить такие чувственно окрашенные содержания, ибо в этих случаях мы всегда имеем дело с ситуациями, где односторонность сознания встречается с сопротивлением инстинктуальной сферы.
Эти два пути не расходятся до тех пор, пока эстетическая проблема не становится решающей для одного типа личности, а интеллектуально-нравственная проблема - для другого. Было бы идеально, если бы эти два аспекта могли существовать бок о бок или ритмично сменять друг друга, иначе говоря, если бы существовало чередование творения и понимания. Кажется почти невероятным, что одно может существовать без другого, и тем не менее, иногда это случается на практике: творческое побуждение захватывает объект и собственность за счет его значения, тогда как неуемное желание понять отвергает необходимость придания объекту формы. Содержаниям бессознательного необходимо прежде всего стать отчетливо видимыми, чего можно достичь только придав им форму, а оценивать их следует лишь после того, как все, что им есть сказать, представлено в ощутимом, осязаемом виде. Именно но этой причине Фрейд заставлял содержания сновидения, если можно так сказать, выpaжать себя в форме "свободных ассоциаций", прежде чем приступить к их толкованию.
Однако, недостаточно во всех случаях разъяснять только концептуальный контекст содержания сновидения. Часто возникает необходимость в прояснении неопределенного содержания посредством придания ему зримой формы. Это можно сделать с помощью рисования, живописи или лепки. Нередко руки знают, как разрешить загадку, над которой тщетно бился интеллект. Придавая неясному содержанию форму, человек как бы продолжает с бодрствующем состоянии видеть свой сон, причем с большими подробностями, и первоначально непонятное, изолированное событие интегрируется в сферу полной личности, даже если оно поначалу остается неосознанным самим субъектом. Эстетическое формулирование останавливается на этом и отказывается от идеи раскрыть значение. Иногда это склоняет пациентов воображать себя художниками - непонятыми, конечно. Желание понять, если оно обходится без тщательного формулирования, начинает со случайной идеи или ассоциации, и поэтому ему не достает адекватного базиса. Надежд на успех будет больше, если начать со сформулированного оформленного продукта. Чем меньше оформлен и разработан исходный материал, тем больше опасность, что процесс понимания будет направляться не эмпирическими фактами, а теоретическими и моральными соображениями. Разновидность понимания, с которой мы имеет дело на этой стадии, состоит в реконструкции значения, по-видимому, внутренне присущего исходной "случайной" идее.
Очевидно, что такой образ действий может быть признан "законным" лишь тогда, когда для этого есть достаточная мотивация. Равно как инициатива может быть предоставлена бессознательному лишь тогда, когда оно уже содержит в себе твердое намерение руководить. Это, естественно, происходит только с том случае, если сознательный ум находится в критическом положении.
После того, как бессознательному содержанию придана форма, а значение данной формулировки понято, возникает следующий вопрос: как эго отнесется к этому положению и каким образом эго и бессознательное могут прийти к соглашению? Это - вторая и более важная стадия данной процедуры, стадия сведения вместе двух противоположностей с целью выработать нечто третье: трансцендентную функцию. На этой стадии уже не бессознательное, а эго берет на себя инициативу.
Мы не будем здесь давать определение эго индивидуума, ограничившись его банальной реальностью как непрерывного центра сознания, присутствие которого заставляло ощущать себя с детских лет. Теперь эго оказывается "лицом к лицу" с психическим продуктом, который обязан своим существованием, " главным образом, бессознательному процессу и который, поэтому, в некоторой степени враждебен эго и его тенденциям.
Такая точка зрения существенна при выработке соглашения с бессознательным. Позиция эго должна отстаиваться как равноценная контрпозиции бессознательного, и наоборот. И это весьма необходимое предостережение, ибо как сознательный ум цивилизованного человека оказывает ограничительное воздействие на бессознательное, так и заново открытое бессознательное часто оказывает действительно опасное воздействие на эго. Точно так же как прежде эго подавляло бессознательное, освобожденное бессознательное может оттеснить и подавить эго. Для эго существует опасность, так сказать, потерять голову, так что оно уже не сможет защитить себя от давления аффективных факторов, - ситуация, часто встречаемая и начале шизофрении. Этой опасности не существовало бы или она не была бы такой сильной, если бы процесс выяснения отношений с бессознательным мог как-то лишить аффекты их динамизма. Что фактически и происходит, когда контрпозиция эстетизируется или интеллектуализируется. Но противоборство с бессознательным должно быть многосторонним, ибо трансцендентная функция не есть парциальный процесс, идущий условленным курсом; трансцендентная функция - это тотальный и интегральный результат, в который включены, или должны быть включены, все стороны. Поэтому и аффект должен быть развернут и использован в его полном составе: эстетизация и интеллектуализация - отличное оружие против опасных аффектов, но пользоваться им следует не в целях уклонения от насущной задачи, а только тогда, когда существует смертельная угроза.
Благодаря фундаментальному открытию Фрейда мы знаем, что при лечении неврозов эмоциональным факторам должно уделяться полное внимание. Следует со всей серьезностью воспринимать личность как целое, и это касается обеих сторон, как пациента, так и аналитика. Насколько последний может прятаться за щитом теории - остается деликатным вопросом, отданным на его усмотрение. Во всяком случае, лечение невроза - это не что-то вроде психологического водолечения, а восстановление личности - процесс, идущий в каждом направлении и охватывающий все сферы жизни. Достижение согласия с контрпозицией - серьезное дело, от которого подчас очень много зависит. Принятие другой стороны со всей серьезностью составляет существенную предпосылку этого процесса, ибо только при таком отношении регулирующие факторы могут оказывать влияние на наши поступки. Серьезное принятие другой стороны вовсе не означает ее буквального принятия, а подразумевает лишь оказание доверия бессознательному, с тем чтобы оно имело возможность сотрудничать с сознанием вместо автоматического расстраивания последнего.
Таким образом, при достижении соглашения с бессознательным, не только оправдывается позиция эго, но и за бессознательным признается одинаковый авторитет. Эго берет на себя инициативу, однако бессознательному должно быть позволено высказывать свое мнение - следует выслушать и другую сторону.
Как это можно сделать, лучше всего показать на примере тех, кто более или менее отчетливо слышит голос "другого". Таким людям технически очень просто записать этот звучащий внутри "другой" голос и ответить на его утверждения с позиции эго. Все происходит так, как если бы диалог шел между двумя равноправными людьми, каждый из которых отдает дань уважения другому за веский аргумент и признает его (аргумент) стоящим того, чтобы смягчить конфликтующие позиции посредством тщательного сопоставления и обсуждения или же - ясно определить различия между ними. Поскольку путь к согласию редко оказывается свободным, в большинстве случаев придется вынести длительный конфликт, требующий жертв с обеих сторон. Такое восстановление дружественных отношений могло бы с тем же успехом идти между пациентом и аналитиком, причем роль адвоката дьявола естественно достается последнему.
Наше время с ужасающей ясностью обнаруживает, насколько мало люди способны считаться с аргументами другого человека, хотя эта способность является основным и совершенно необходимым условием существования любого человеческого сообщества. Всякий, кто намеревается прийти к согласию с самим собой, должен считаться с этой проблемой. Ибо, в той степени, в какой он не принимает действительности другого человека, он отказывает в праве на существование "другому" внутри себя, и наоборот. Способность к внутреннему диалогу - это пробный камень для внешней объективности.
Если процесс достижения согласия в случае внутреннего диалога, вероятно, довольно прост, он оказывается явно сложнее в других случаях, когда в распоряжении имеется только визуальная продукция, говорящая на языке, достаточно красноречивом для тех, кто его понимает, но для непонимающих похожим на язык глухонемых. Встретившись с такими продуктами, эго должно завладеть инициативой и спросить: "Какие чувства мне внушает этот знак? Этот вопрос в духе Фауста может потребовать разъясняющего ответа. Чем более прямым и естественным оказывается ответ, тем более ценным он будет, ибо прямота и естественность обеспечивают более или менее тотальную реакцию. Совершенно не обязательно, чтобы сам процесс конфронтаций сознавался во всех деталях. Очень часто тотальная реакция не имеет в своем распоряжении тех теоретических предположений, взглядов и понятий, которые сделали бы возможным ясное понимание. В таких случаях нужно довольствоваться хотя и бессловесными, но заставляющими думать чувствами, которые появляются вместо слов и оказываются ценнее умного разговора. Челночное движение аргументов и аффектов представляет собой трансцендентную функцию противоположностей. Конфронтация этих двух позиций порождает насыщенное энергией напряжение и создает живой, третий плод; это - не логическое рождение мертвого плода в соответствии с законом tertium non datur (третьего не дано - в формальной логике так формулируется один из основных законов мышления - закон исключенного третьего), а выход из взвешенного состояния между противоположностями, живое рождение, ведущее к новому уровню бытия, новому положению. Трансцендентная функция проявляется как свойство соединенных противоположностей. До тех пор, пока эти противоположности удерживаются порознь, - естественно, с целью избежать конфликта, - они не выполняют свои функции и остаются инертными.
В какой бы форме эти противоположности не выступали перед индивидуумом, в сущности - это всегда вопрос сбившегося с пути и упорствующего в своей односторонности сознания, противопоставленного образу инстинктивной целостности и свободы. Что дает нам картину обезьяноподобного и архаического человека с его, предположительно, ничем не сдерживаемым миром инстинктов, с одной стороны, и его часто неправильно понимаемым миром духовных идей - с другой, который, компенсируя и корректируя нашу односторонность, появляется из темноты и показывает нам, как и где мы отклонились от основного образца и покалечили себя в психическом отношении.
Я должен довольствоваться здесь описанием внешних форм и возможностей трансцендентной функции. Еще более важной задачей было бы описание ее содержаний. Есть уже масса материала по этому вопросу, однако еще не все трудности преодолены на пути его изложения. Потребуется много подготовительной работы, прежде чем будет создана концентуальная основа, которая позволила бы нам составить ясную и понятную сводку содержаний трансцендентной функции.
К сожалению, я уже на собственном опыте убедился, что ученая публика не везде в состоянии согласиться с чисто психологической аргументацией, поскольку ученые либо принимают ее слишком персонально, либо оказываются во власти философских или интеллектуальных предубеждений. Это делает любую сколько-нибудь существенную (положительную) оценку психологических факторов совершенно невозможной. Если люди воспринимают психологическую аргументацию персонально, их суждения всегда субьективны и они обьявляют невозможным все то, что кается неприемлемым в их собственном случае и что они предпочитают не признавать. Они совершенно не способны понять простой истины: то, что выглядит обоснованным для них, может вовсе не иметь силы для другого лица с иной психологией. Мы всё еще очень далеки от обладания всеобщей валидной схемой обьяснения всех случаев.
Одним из величайших препятствий к психологическому пониманию выступает возбуждаемое любопытством желание узнать, является ли приведенный в качестве обоснования психологичекий фактор "истинным" или "правильным" результатом воли Творца. В равной степени несерьезным оказывается предубеждение против той роли, какую в жизни души играют мифологические вымыслы (assumptions). Поскольку они не "истины", то им якобы нет места в научном обьяснении. Однако мифологемы существуют, даже если их формулировки не соответствуют нашей несоизмеримой с ними идее "истинности".
Так как процесс достижения соглашения с контрпозицией носит тотальный характер, ничто не исключается. Все принимает участие в дисскуссии, даже если сознаются одни только фрагменты. Сознание непрерывно расширяется вследствие конфронтации с бывщими прежде бессознательными содержаниями или, чтобы быть точнее, могло бы расшириться, если бы взяло на себя труд интегрировать их. Конечно, это случается не всегда. Даже если достанет ума, чтобы понять данный метод, человеку может не хватить смелости и уверенности в себе, либо он может оказаться слишком интеллектуально и нравственно ленивым или слишком малодушным, чтобы совершить усилие. Однако там, где необходимые предпосылки существуют, трансцендентная функция не только образует ценное дополнение к психотерапевтическому лечению, но дает пациенту неоценимое преимущество, используя свои собственные ресурсы, помочь психоаналитику и разорвать зависимость, которая часто переживается как унизительная. Трансцендентная функция - этот способ добиться освобождения своими силами и обрести мужество быть собой.