К.Г. Юнг - Духовная проблема современного человека

Духовная проблема современного человека - один из тех обширных вопросов, которые распространяются на столь значительную часть современности, что мы не в состоянии даже посмотреть на них в надлежащей перспективе. Современный человек - это совершенно новое явление; современная проблема - это вопрос, который только что возник, а ответ на него еще предстоит найти в будущем. Говоря о духовной проблеме современного человека, мы в лучшем случае можем сформулировать вопрос и, скорее всего, сформулировали бы его совершенно иначе, если бы у нас был хоть малейший намек на будущий ответ. Кроме того, этот вопрос кажется довольно неопределенным, даже туманным, однако верно и то, что он имеет отношение к чему-то всеобъемлющему и потому явно превышающему способность понимания любого отдельного человека. Таким образом, у нас есть все основания подходить к такой проблеме с глубочайшим смирением и величайшей осторожностью. Подобное откровенное признание наших ограниченных возможностей кажется мне весьма существенным, потому что именно эти проблемы больше всех других соблазняют нас произносить пышные и пустые речи. А еще, потому что я буду вынужден говорить некоторые вещи, которые, возможно, звучат нескромно и неосторожно, и легко могли бы сбить нас с пути. Среди нас и так уже много тех, кто пал жертвой собственной высокопарности.

Чтобы сразу и начать с примера такой явной неосторожности, я должен сказать, что человек, которого мы называем современным, человек, сознающий непосредственное настоящее, - это отнюдь не средний человек. Скорее, это тот человек, который стоит на вершине или на краю мира: перед ним - бездна будущего, над ним - небеса, а под ним - все человечество со своей исчезающей во мгле веков историей. Современный человек, - или повторим еще раз, человек непосредственного настоящего, - встречается редко, ибо он должен быть в высочайшей степени сознающим. Так как полностью принадлежать настоящему означает полностью сознавать свое существование как человека, то для этого требуется самое интенсивное и экстенсивное сознание, с минимумом бессознательности. Нужно ясно понять, что простой факт жизни в настоящем не делает человека современным, ибо в таком случае всякий живой на данный момент человек имел бы основание называться таковым. Однако, только тот является современным, кто полностью сознает настоящее.

Человек, достигший сознания настоящего, одинок. "Современный" человек во все времена был одинок, потому что каждый шаг к более полному сознанию отдаляет его от первоначальной, часто мистической сопричастности стаду, орде, от погруженности в общинное бессознательное. Каждый шаг вперед означает попытку вырваться на свободу из материнского, чрева бессознательности, в котором пребывает большинство людей. Даже в цивилизованном обществе люди, образующие - с психологической точки зрения - самый нижний слой, живут в состоянии бессознательности, мало чем отличающемся от такового у первобытных народов. Люди следующего за ним слоя живут на ступени сознания, соответствующего истокам человеческой культуры, в то время как представители высшего слоя обладают сознанием, отражающим жизнь нескольких последних столетий. И только современный в нашем понимании человек действительно живет в настоящем; один он и обладает современным сознанием, и только он один обнаруживает у себя пресыщение образом жизни тех, более ранних ступеней. Ценности и устремления прошлых миров теперь интересуют его не иначе как с исторической точки зрения. Таким образом, он стал "неисторическим" в самом глубоком смысле, то есть утратил связь с историей и отдалился от большинства людей, всецело живущих в рамках традиций. В самом деле, он лишь тогда становится полностью современным, когда подошел к самому краю мира оставляя за собой все ненужное и преодоленное, и сознавая, что стоит перед Ничто, из которого может прорасти Все.

Это звучит столь возвышенно, что подозрительно походит да переход от высокого к комическому, ибо нет ничего нелепее, чей симулировать сознание настоящего. Действительно, орды никчемных людей скрывают себя под обманчивой маской современности благодаря тому, что перескакивают через многие ступени развития и уклоняются от тех жизненных испытаний, которые им соответствуют. Внезапно они обступают подлинно современного человека - лишенные корней двойники, сосущие чужую кровь призраки, чья пустота дискредитирует такого человека в его незавидном одиночестве. Вот и получается, что немногие современные люди видятся близорукими массами только сквозь мрачную пелену этих призраков, псевдоновых людей, и, конечно же, смешиваются с ними. Пожалуй, тут вряд ли чем-то можно помочь: "современный" человек подозрителен и подозреваем, и так было во все времена, начиная с Сократа и Иисуса.

Искренне принять современность означает не меньше, чем объявить себя банкротом, дать обет бедности и воздержания, В ином смысле, и, что еще более мучительно, отказаться от ореола святости, даруемого историей. Быть "неисторическим" - прометеев грех, и в этом смысле современный человек грешен. Более высокий уровень сознания подобен бремени греха. Однако, как я уже говорил, только тот способен достичь полного сознания настоящего, кто перерос стадии сознания, принадлежащие прошлому, и в достаточной мере исполнил обязанности, предписанные ему обществом. Чтобы совершить все это, человек должен быть здоровым и опытным в лучшем смысле слова, достигшим того же, что и другие, и даже немного больше. Именно эти качества дают ему возможность достигнуть следующего, высшего уровня сознания.

Я знаю, что идея опытности особенно невыносима для псевдосовременных людей, ибо она неприятно напоминает им об их ловкой подделке. Но это не должно помешать нам выбрать опытность в качестве нашего критерия современного человека. Мы даже вынуждены это сделать, поскольку если человек, претендующий на то, чтобы быть современным, не является опытным, то, скорее всего, он просто плуг. Современный человек должен быть опытным, умелым, искусным в самой высшей степени, ибо если он не в состоянии возместить творческой способностью свой разрыв с традицией, тогда он просто предает прошлое. Отрицать прошлое ради того, чтобы сознавать только настоящее, было бы абсолютно бесполезным занятием. "Сегодня" имеет смысл лишь тогда, когда оно находится между "вчера" и "завтра". Настоящее представляет собой процесс перехода, который образует связь между прошлым и будущим. Только тот, кто сознает настоящее в этом смысле, может называть себя современным.

Многие люди считают себя современными, в особенности псевдосовременные. Поэтому действительно современного человека часто можно обнаружить как раз среди тех, кто называет себя старомодным. Во-первых, они делают это для того, чтобы как-то компенсировать свой греховный разрыв с традицией посредством все большего подчеркивания прошлого, и во-вторых, чтобы избежать несчастья быть принятыми за псевдосовременных. Всякое хорошее качество имеет свою плохую сторону, и ничто хорошее не может появиться на свет, не порождая соответствующего ему зла. Этот огорчительный факт превращает в иллюзию чувство восторга, столь часто сопровождающее сознание настоящего, - чувство, будто мы являем собой кульминацию всей истории человечества, осуществление чаяний и конечный продукт несчетных поколений. В лучшем случае это было бы надменным признанием нашего оскудения: мы также являем собой неоправдавшиеся надежды и несбывшиеся желания целых эпох. За мечтами почти двух тысячелетий христианского идеализма последовало не возвращение Мессии и наступил не божественный золотой век, а мировая война между христианскими народами, с колючей проволокой и ядовитыми газами. Какая катастрофа на небесах и на земле!

Очень возможно, что перед лицом такой картины мы вновь обретем смирение. Верно, что современный человек являет собой кульминацию развития, но ведь завтра он будет превзойден. Он, действительно, продукт многовекового развития, но, в то же самое время, он являет собой самое большое крушение надежд человечества. Современный человек сознает это. Он видел собственными глазами, сколь благотворно влияние науки, техники и организации, но видел и сколь губительным оно может быть. Он также видел, как все преисполненные добрых намерений правительства настолько основательно прокладывали путь к миру по принципу "Если хочешь мира, готовься к войне", что Европа едва не погибла. Что же касается идеалов, то ни христианская церковь, ни братство народов, ни международная социал-демократия, ни экономическая солидарность не выдержали серьезного испытания действительностью. Сегодня, через десять лет после войны, мы снова наблюдаем тот же самый оптимизм, те же самые организации, те же политические устремления, те же фразы и лозунги в действии. Как можно не опасаться, что они неизбежно приведут к дальнейшим катастрофам? Взаимные договоренности покончить с войнами оставляют нас скептически настроенными, даже если мы от всей души желаем, чтобы каждая из них оказалась успешной. В сущности, за всеми такими паллиативными мерами кроется грызущее сомнение. Полагаю, не будет преувеличением, если я скажу, что современный человек испытал почти смертельное потрясение, в психологическом плане, и потому впал в глубокие сомнения.

Эти утверждения достаточно ясно указывают на то, что мои взгляды окрашены профессиональными пристрастиями. Врач всегда выискивает болезни, а я не могу перестать быть врачом. Однако для ремесла врача весьма существенно не отыскивать болезни там, где их нет. Поэтому я не стану утверждать, будто западный человек, и белый человек в особенности, болен или будто Запад стоит на краю гибели. Я вовсе не правомочен выносить такой приговор.

Всякий раз, когда кто-то заводит речь о проблеме культуры или даже человечества в целом, никогда не мешает выяснить, кем на самом деле является говорящий. Чем более общей представляется проблема, тем в большем количестве человек протаскивает контрабандой свою собственную, самую что ни на есть личную психологию, в то толкование, которое он ей дает. С одной стороны, это, несомненно, может привести к недопустимым искажениям и ложным выводам, чреватым самыми серьезными последствиями. С другой стороны, сам факт, что какая-то общая проблема схвачена и усвоена целиком неким конкретным человеком, служит гарантией того, что говорящий действительно выстрадал ее и, возможно, даже извлек нечто полезное из своих страданий. В этом случае он будет изображать нам эту проблему через свою личную жизнь, тем самым показывая нам правду. Однако, если он проецирует на проблему свою собственную психологию, то фальсифицирует данную проблему своими личными пристрастиями и под видом ее объективного представления настолько искажает, что вместо правды появляется вводящая в заблуждение фикция.

Разумеется, и я черпаю свое знание духовной проблемы современного человека лини, из собственного опыта, накопленного как в отношении других людей, так и самого себя. Мне кое-что известно об интимной душевной жизни многих сотен образованных людей, как больных, так и здоровых, из стран, расположенных во всех концах нашего цивилизованного, белого мира, и именно на этом опыте основаны мои утверждения. Несомненно, я могу набросать лишь одностороннюю картину, ибо все, что я наблюдал, относится к душе, то есть находится целиком внутри. Я должен сразу же добавить, что этот факт замечателен сам по себе, поскольку душу не всегда и не везде можно отыскать внутри. Существуют народы и эпохи, для которых душа находится снаружи, во внешнем мире, потому что они полностью непсихологичны. В качестве примера можно взять любую из древних цивилизаций, и особенно - цивилизацию древнего Египта с ее монументальной объективностью и наивной исповедью в несовершенных грехах. Однако нам вряд ли удастся сколько-нибудь больше проникнуть в душевные проблемы, скрывающиеся за гробницами Аписа и за великими египетскими пирамидами, чем мы способны это сделать в отношении проблем, таящихся за музыкой Баха.

Всегда, когда существует некая внешняя форма, будь то идеал или ритуал, посредством которой адекватно выражаются все чаяния и надежды каждой живой души, - как например, в живой религии, - тогда мы можем утверждать, что душа как психика находится вовне и что никакой душевной проблемы нет и быть не может, так же как нет и быть не может бессознательного в нашем смысле этого слова. Созвучно этой истине и то, что открытие психологии приходится целиком на последние десятилетия, хотя задолго до этого человек был достаточно интроспективным и интеллектуальным, чтобы осознать те факты, которые составляют предмет психологии. Точно так же обстояло дело и с техническими знаниями. Древние римляне были знакомы со всеми принципами механики и физическими фактами, дававшими им возможность построить паровую машину, но все, что из этого вышло, оказалось игрушкой, сделанной Героном Александрийским. Причина же заключается в том, что просто не было настоятельной потребности продвигаться дальше. Такая потребность возникла только с чрезвычайным разделением труда и ростом специализации с XIX столетии. И точно так же духовная нужда вызвала в наше время "открытие" психологии. Разумеется, психические факты преспокойно существовали и раньше, но они не привлекали внимания, - и никто их не замечал. Люди вполне обходились без них. Однако сегодня мы уже не можем жить, не уделяя внимания душе.

И первыми, кто усвоил эту истину, были медики. Для священника душа может быть лишь чем-то таким, что нужно втиснуть в признаваемую форму или систему веры, чтобы обеспечить ее спокойное функционирование. Пока эта система позволяет правдиво выражать жизнь, психология остается всего лишь особым вспомогательным средством ведения здорового образа жизни, а душа не может считаться фактором особого рода. Пока человек живет под присмотром пастыря, как стадное животное, он не владеет своей душой и не нуждается ни в чем, кроме собственной веры в бессмертную душу. Но как только он перерастает рамки какой-либо распространенной в его местах и принятой им формы религии, как только эта религия больше не может вместить его жизнь во всей ее полноте, так душа становится фактором особого рода, с которым нельзя справиться привычными мерами. Именно по этой причине у нас сегодня есть психология, основанная на опыте, а не на догматах веры или постулатах какой-либо философской системы. Сам факт, что мы имеем такую психологию, является для меня симптомом глубокого потрясения коллективной души. Ибо коллективная душа демонстрирует тот же характер изменений, что и душа отдельного человека. Пока все идет хорошо и наша психическая энергия находит выход адекватными и урегулированными способами, нас ничто не беспокоит изнутри. Неуверенность и сомнения не осаждают нас и мы в принципе не можем испытывать внутренний разлад. Но стоит перекрыть хотя бы некоторые из каналов психической активности, как тут же дают о себе знать явления закупорки. Поток устремляется назад, против течения, - внутреннему человеку хочется совсем не того, что хочет внешний, - и мы вступаем в войну с собой. Именно тогда, в этом бедственном положении, мы и открываем душу как нечто перечащее нашей воле, чужое и даже враждебное нам, как то, что несовместимо с нашей сознательной позицией. Усилиями Фрейда этот процесс получил в психоанализе наиболее яркое освещение. Самое первое, что он обнаружил, - это существование противоестественных сексуальных и преступных фантазий, совершенно несовместимых, при их внешней оценке, с сознательным взглядом цивилизованного человека. Всякий, принявший позицию этих фантазий, был бы не иначе, как бунтарем, преступником или сумасшедшим.

У нас нет оснований полагать, что бессознательное, или глубокий тыл человеческого разума, проявило эту свою сторону только в последнее время. Вероятно, это было всегда, в каждой культуре. Но хотя каждая культура и имела своего разрушителя, своего Герострата, сжигавшего дотла ее храмы, ни одна из них, кроме нашей, никогда не была вынуждена относиться к этим подводным течениям со всей серьезностью. Душа была просто частью метафизической системы того или иного рода. Однако сознательный, современный человек больше не в состоянии удерживаться от признания могущества души, несмотря на самые энергичные и упорные усилия защитить себя. Этим и отличается наша эпоха от всех других эпох. Мы больше не можем отрицать, что эти темные шевеления бессознательного являются на самом деле активными силами и что есть такие душевные силы, которые, по крайней мере пока, невозможно приспособить к нашему рациональному устройству мира. Мы даже возвысили их до предмета науки, - еще одно доказательство того, насколько серьезно наше к ним отношение. Все предшествующие столетия могли отбрасывать их незамеченными; для нас же они подобны хитону Геракла, пропитанному отравленной кровью Несса, который просто так не снимешь и не отбросишь за ненадобностью.

Крутая ломка наших сознательных видов на будущее, вызванная катастрофическими последствиями мировой войны, проявляется в нашей внутренней жизни тем, что подрывает веру в себя и в свою ценность. В прежние времена к инородцам относились как к политическим и моральным нечестивцам, но современный человек вынужден признать, что и в политическом, и в моральном отношении он почти ничем не отличается от любого другого человека. Тогда как прежде я считал своим непременным долгом призывать к порядку других, то теперь я должен согласиться, что нуждаюсь в этом не меньше других и что мне было бы лучше сначала навести порядок в собственном доме. Я признаю это тем более легко, поскольку очень хорошо сознаю, что моя вера в разумную организацию мира, - ту древнюю мечту о золотом веке, где царят мир и гармония, - сильно потускнела. Скептицизм современного Человека в этом отношении охладил его энтузиазм, обычно связанный с политикой и улучшением мира; больше того, такой скептицизм оказывается самой неблагоприятной основой для беспрепятственного прилива душевной энергии во внешний мир, - так же как сомнение в моральных качествах друга непременно наносит ущерб взаимоотношениям и препятствует их развитию. По причине своего скептицизма современный человек откатывается к самому себе; его энергетические потоки устремляются в обратном Направлении, к своему истоку, и столкновение течений вымывает на поверхность те психические содержания, которые существуют во все времена, но лежат скрытыми в наносах, пока поток душевной энергии спокойно течет по своему руслу. Насколько иным казался мир средневековому человеку! Земля была неподвижной и вечно покоилась в центре Вселенной; вокруг нее вращалось Солнце, которое заботливо одаривало ее теплом. Люди всецело принадлежали Богу, были Его детьми и находились под любящим попечением Всевышнего, который готовил их к вечному блаженству. И все точно знали, что им делать и как себя вести для того, чтобы, покинув тленный мир, воскреснуть для нетленного и счастливого существования в раю. Такая жизнь больше не выглядит для нас настоящей, даже в сновидениях. Наука давно сорвала эту красивую завесу с наших глаз. То время отстоит от нас так же далеко, как и детство, когда собственный отец бесспорно был самым щедрым и самым сильным человеком на земле.

Современный человек утратил все метафизические опоры своего средневекового брата, а на их месте воздвиг идеалы материальной обеспеченности, всеобщего благоденствия и гуманности. Однако тем, кому удалось в наши дни сохранить эти идеалы незыблемыми, должно быть, впрыснули излишнюю дозу оптимизма. Даже безопасность пошла за борт, ибо современный человек начал понимать, что каждый шаг вперед по пути материального "прогресса" неуклонно увеличивает угрозу еще более громадной катастрофы. Воображение в ужасе отшатывается от такой картины. Что нам остается думать, когда сегодня огромные города совершенствуют защитные меры против газовых атак и даже отрабатывают их в генеральных репетициях? Это может означать только одно: что эти атаки уже спланированы и подготовлены, опять же по принципу "Если хочешь мира, готовься к войне". Дайте человеку только накопить достаточное количество орудий уничтожения, и дьявол внутри него не сможет устоять против их предопределенного применения. Ружья, как известно, стреляют сами собой, стоит лишь их собрать в достаточном количестве.

Пугающее знание того ужасного закона, что правит слепым случаем, названного Гераклитом правилом перехода в спою противоположность, постепенно прокрадывается к современному человеку из малоизученных областей его души, наполняя леденящим страхом и парализуя веру в сколько-нибудь длительную эффективность социальных и политических мер перед лицом этих чудовищных сил. Если он отвернется от ужасающего вида слепого мира, где созидание и разрушение, сменяя друг друга, определяют исход событий, и вглядится с тайники собственной души, то обнаружит там такие хаос и тьму, существование которых любой из нас с удовольствием бы проигнорировал. Наука уничтожила даже это последнее убежище; то, что некогда было укрывающей от житейских бурь гаванью, стало выгребной ямой.

И все же, столкнувшись с таким количеством зла в глубинах собственной души, мы испытываем почти что облегчение. Ибо теперь мы воображаем, что по крайней мере здесь находятся корни всего зла в человечестве. Даже если поначалу мы испытываем потрясение и разочарование, то затем у нас появляется чувство, - именно потому, что это часть нашей души, - что мы держим так или иначе это зло в своих руках и потому в, состоянии исправить его или, во всяком случае, способны его эффективно сдерживать. Нам нравится тешить себя мыслью, что если бы мы преуспели в этом, то уничтожили бы, по крайней мере, хоть какую-то частицу зла в этом мире. При широко распространенном знании бессознательного каждый сумел бы увидеть, например, когда какого-то государственного деятеля сбивают с нуги его собственные дурные мотивы. Те же газеты одернули бы его: "Соблаговолите пройти психоанализ. Вы страдаете от вытесненного отцовского комплекса".

Я намеренно выбрал этот гротескный пример, чтобы показать, к каким нелепостям приводит нас иллюзия типа "раз нечто является психическим, значит, оно находится под нашим контролем". Тем не менее, верно, что много зла в этом мире происходит по той причине, что человек в общем и целом безнадежно бессознателен, как, впрочем, верно и то, что возрастание инсайта позволяет нам бороться с этим злом в нас самих, так сказать, в его истоках, аналогично тому, как наука дает нам возможность эффективно справляться с вредными влияниями, которым мы подвергаемся извне.

Наблюдающийся во всем мире на протяжении двух последних десятилетий быстрый рост интереса к психологии неопровержимо доказывает, что современный человек перемещает внимание с внешних материальных вещей на свои внутренние процессы. Экспрессионизм в искусстве пророчески предвосхитил это субъективное развитие, поскольку всякое искусство интуитивно схватывает наступающие перемены в коллективной бессознательности. Нынешний интерес к психологии есть свидетельство того, что современный человек ожидает от души чего-то такого, что ему не дал внешний мир: вероятно, чего-то такого, что должна была бы содержать в себе наша религия, но больше не содержит, по крайней мере, для современного человека. Ему уже не кажется, что различные формы религии зарождаются внутри, в душе; скорее, они напоминают ему отдельные предметы из описи внешнего мира. Никакой святой дух не удостаивает его внутренним откровением; вместо этого, современный человек примеряет на себя множество религий и верований словно праздничные наряды, и лишь для того, чтобы снова сбросить их как поношенную одежду.

Однако его почему-то зачаровывают почти патологические проявления из глубоких тылов души, хотя довольно трудно объяснить, каким образом то, что на протяжении всех предыдущих столетий отвергалось, вдруг стало теперь интересовать нас. Существование общего интереса к этим вопросам вряд ли можно отрицать, если он даже и грешит против хорошего вкуса. Я имею в виду не просто интерес к психологии как науке, или еще более узкий интерес к психоанализу Фрейда, а все нарастающий интерес ко всякого рода душевным феноменам, включая спиритизм, астрологию, теософию, парапсихологию и т. д. Мир не видел ничего подобного с конца XVII столетия. Пожалуй, это можно сравнить только с расцветом гностической мысли в I и II веках н. э. Духовные течения нашего времени, действительно, имеют глубокое родство с гностицизмом. Существует даже Гностическая церковь Франции, и мне известны два течения в Германии, которые открыто объявляют себя гностиками. Наиболее впечатляющим в численном отношении Движением является, несомненно, теософия, вместе с ее континентальной сестрой - антропософией. Оба представляют собой чистейшей воды гностицизм, ряженный в индусские одежды. Сравнительно с ними, интерес к научной психологии можно даже не принимать в расчет. Привлекают же эти гностические системы как раз тем, что они основываются исключительно на проявлениях бессознательного и что их моральные учения глубоко проникают с темную сторону жизни, как ясно демонстрирует очищенная от ржавчины европейская версия кундалини-йога. То же самое справедливо в отношении парапсихологии, с чем согласится любой знаток этого предмета.

Страстное увлечение этими движениями, без сомнения, проистекает от душевной энергии, которая больше не может облачаться в устаревшие религиозные формы. По этой причине такие движения имеют подлинно религиозный характер, даже если они принимают вид научных. Ведь по сути ничего не меняется, когда Рудольф Штейнер называет свою антропософию "духовной наукой", или когда миссис Эдди Блау изобретает "христианскую науку". Эти попытки маскировки просто показывают, что религия стала почти столь же подозрительным делом, как политика и переустройство мира.

Я не думаю, что захожу слишком далеко, когда утверждаю: современный человек, в противоположность своему брату из XIX столетия, обращается к душе с самыми большими надеждами и делает это безотносительно к какому-либо традиционному вероучению, а, скорее, с целью получения гностического опыта. То, что все упомянутые мной движения придают себе научный облик, является вовсе не гротескной карикатурой или маскарадом, но позитивным признаком того, что они действительно стремятся к "науке", то есть к знанию вместо веры, составляющей сущность западных форм религии. Современный человек питает отвращение к вере и основанным на ней религиям. Он признает их лишь постольку, поскольку суть их знания согласуется с его собственным опытом постижения своей душевной основы. Он хочет знать - жить по собственному опыту и ради себя самого.

Эпоха географических открытий завершилась как раз в наши дни, когда на земле уже не осталось ни одного неисследованного места; началась же она тогда, когда люди перестали верить, что гипербореи были одноногими уродами или чем-то подобным, и захотели узнать и увидеть собственными глазами то, что существовало за границами знаемого мира. Наша эпоха, по-видимому, намеревается открыть то, что существует в душе по ту сторону сознания. "Что происходит после того, как медиум утратил сознание?" - вот вопрос, который задают в каждом спиритическом кружке. "Что я испытаю на более высоких уровнях сознания?" - спрашивает себя каждый теософ. "Каковы действительные силы, которые определяют мою судьбу вопреки моим сознательным намерениям?" - спрашивает астролог. И всякий психоаналитик хочет знать: "Каковы бессознательные побуждения, стоящие за неврозом?"

Наша эпоха стремится познать душу ради нее самой. Ей нужен подлинный опыт, а не предположения, хотя она охотно использует все существующие предположения в качестве средства достижения этой цели, включая предположения признанных религий и истинных наук. Европеец старого закала, видимо, чувствует мелкую дрожь, пробегающую по спине, когда глубже заглядывает в эти изыскания. Не только сам предмет этих, с позволения сказать, исследований кажется ему темным и вызывающим содрогание, но и используемые в них методы выглядят, с его точки зрения, возмутительным злоупотреблением самыми высокими интеллектуальными достижениями человечества. Что может сказать профессиональный астроном в ответ на то, что сегодня составляется по крайней мере в тысячу раз больше гороскопов, чем триста лет назад? А что скажет педагог и защитник философского просвещения по поводу того, что сегодняшний мир не стал беднее ни на одно суеверие по сравнению с античностью? Сам Фрейд, основатель психоанализа, приложил величайшие усилия, чтобы выставить на самый яркий свет грязь, мрак и зло заднего плана души и истолковать это таким образом, что у нас должна была бы пропасть всякая надежда отыскать за этим что-то еще, кроме отбросов и непристойностей. Однако он не преуспел в этом, а его попытка устрашения вызвала прямо противоположный эффект - восхищение всей этой мерзостью. Ибо даже такое порочное явление, как эсхатологические привычки, которое обычно оставляли без объяснения, попало в фокус внимания благодаря тайному очарованию души.

Не может быть никаких сомнений в том, что с начала XIX века, - того самого, что знаменит Французской революцией, - душа все больше и с неуклонно возраставшей силой притяжения выдвигалась на передний план интересов человека. Для западного мира возведение на престол богини Разума в Нотр-Дам было, по-видимому, символическим жестом огромного значения, - весьма напоминающим срубание дуба Вотана христианскими миссионерами. В обоих случаях божественная стрела возмездия не сразила богохульников.

Несомненно, это больше чем забавный каприз истории, когда именно в эпоху Французской революции француз, Анкетиль Дюперрон, оказался в Индии и в начале XIX века возвратился в Европу со своим переводом собрания 50 упанишад, дав Западу возможность впервые глубоко проникнуть в ускользающий дух Востока. Для историка это просто случайное совпадение, не зависящее от исторической причинно-следственной связи. Однако мой медицинский склад ума мешает мне увидеть в этом простой случай. Все произошло в соответствии с психологическим законом, неизменно действующим на уровне личной жизни: когда что-то важное обесценивается в нашей сознательной жизни и потому безвозвратно погибает, тогда в бессознательном возникает та или иная компенсация. Можно усмотреть в этом законе аналогию с законом сохранения энергии в физическом мире, ибо наши психические процессы также имеют количественный, энергетический аспект. Ни одна психическая величина не может исчезнуть без того, чтобы не быть замененной другой величиной равной интенсивности. Это - фундаментальное правило, которое постоянно подтверждается в каждодневной работе психотерапевта и никогда не обманывает ожиданий. Врач во мне полностью отказывается рассматривать жизнь народа как нечто такое, что не подчиняется психологическим законам. Для врача душа народа - это всего лишь несколько более сложное образование, чем душа индивидуума. Кроме того, разве поэт не говорил о "народах его души"? И, кажется мне, был совершенно прав, ибо в одном из своих аспектов душа не индивидуальна, а, наоборот, унаследована от народа, от коллективности и даже от всего человечества. Так или иначе, мы являемся частью единой, всеобъемлющей души, или "Великого человека", если процитировать Сведенборга.

Итак, мы можем провести параллель; подобно тому, как во мне, отдельном человеке, сама темнота вызывает готовый прийти на помощь свет, то же происходит и в душевной жизни народа. В тех толпах, что стекались в Нотр-Дам, обуянные жаждой разрушения, действовали темные и безымянные силы, уничтожавшие индивидуальность каждого отдельного человека; эти же силы действовали и на Анкетиля Дюперрона - и вызвали в нем ответ, ставший достоянием истории и передаваемый нам устами Шопенгауэра и Ницше. Ведь именно он принес восточную мысль в дар западному сознанию, и влияние этого дара на нас мы пока не можем измерить. Остережемся же от его недооценки! Действительно, сейчас мало что из этого влияния можно заметить на интеллектуальной поверхности западного мира: кучка ориенталистов, несколько рьяных поклонников буддизма, несколько мрачноватых знаменитостей, вроде мадам Блаватской и Анни Безант с ее Кришнамурти, - вот, пожалуй, и все. Эти проявления похожи на крошечные, разбросанные в человеческом море островки, хотя на самом деле они являются вершинами подводных горных цепей. Образованные обыватели до последнего времени считали, что с астрологией давным-давно покончено и над ней можно безопасно потешаться. Но сегодня она, поднимаясь из социальных низов, стучится в двери тех самых университетов, откуда ее изгнали лет триста тому назад. То же можно сказать; и в отношении идей Востока: они пускают корни в нижних слоях и медленно прорастают на поверхность. Откуда взялись пять или шесть миллионов швейцарских франков для антропософского храма в Дорнахе? Конечно же, их не пожертвовал какой-то одиночка. К сожалению, отсутствует статистика, которая могла бы поведать нам точное число лиц, открыто признающих себя теософами, не говоря уже о количестве скрытых симпатий к теософии. Но мы можем быть уверены, что их не меньше нескольких миллионов. А к ним еще можно добавить несколько миллионов спиритуалистов христианского или теософского толка.

Великие новшества никогда не приходят сверху, они неизменно возникают снизу, - так же как деревья никогда не растут с неба вниз, а всегда из земли вверх. Перевороты в нашем мире и в нашем сознании суть одно и то же. Все стало относительным, и потому сомнительным. В то время как человек, в нерешительности и сомнении, взирает на мир, обезумевший от мирных договоров и пактов о ненападении, от демократии и диктатуры, от капитализма и большевизма, его дух рвется к решению, которое уменьшило бы хаос сомнения и неопределенности. И именно люди из более темных слоев уступают бессознательному напору души, - тот самый, много раз осмеянный, безмолвный народ, который менее заражен академическими предрассудками, чем блистательная элита. Разглядываемые сверху, эти люди часто представляют собой довольно печальное или смешное зрелище, однако они столь же впечатляюще просты, как те галилеяне, которых некогда прозвали блаженными (Галилеяне - жители палестинской области Галилеи. Простые иудеи, гордясь большей чистотой крови, относились к галилеянам с высокомерным пренебрежением. Талмуд так характеризует галилеян и отличие от иудеев: "Галилеянин любит честь, а иудей - деньги". Галилеяне ориентировались на греческое образование и своим выговором резко отличались от южных иудеев, вследствие чего равнины относились к ним как к провинциальным неучам, "людям земли". Кроме того, Галилеяне - иудейская секта, получившая название от имени своего вождя Иуды Галилеянина. Полагают, что секта образовалась для противодействия закону о податях, наложенному на иудеев Римским правительством. Галилеяне утверждали, что их единственный владыка есть Господь Бог и что все требования земных царей незаконны).

Разве не волнительно видеть все отбросы души человеческой, собранные вместе в толстенных компендиумах? Мы обнаруживаем сущий вздор, дичайшие фантазии, со скрупулезным вниманием записанные, тогда как люди типа Хэвелока Эллиса и Фрейда рассматривают похожие вопросы в серьезных трактатах, которым были оказаны все научные почести. Читающая же их публика рассеяна по всему цивилизованному миру. Чем можно объяснить это рвение, это почти фанатичное поклонение всему отвратительному? Именно тем, что все эти вещи - психологические, они относятся к содержанию души и потому так же драгоценны, как 4рагменты рукописи, извлеченные из кучи древнего хлама и тем самым спасенные для человечества. Даже тайные и зловонные продукты души ценны для современного человека, потому что служат его цели. Но какой цели?

Фрейд предпослал своему "Толкованию сновидений" эпиграф: "Если небесных богов не склоню - Ахеронт я подвигну". А для чего, собственно говоря?

Те боги, которых нас вынуждают свергать с престола, - это всего лишь боготворимые нами ценности сознательного мира. Как известно, ничто так не дискредитировало древних богов, как их любовные скандалы, и вот теперь история повторяется. Народ разоблачает сомнительные основы наших превозносимых добродетелей и несравненных идеалов и призывает нас восторжествовать над ними: "Ваши рукотворные боги - просто силки и ловушки, оскверненные человеческой низостью, гробы повапленные, которые красивы снаружи, а внутри полны мертвых костей и всякой мерзости". Мы узнаем здесь хорошо знакомый стиль, - и слова Евангелия, которые мы не удосужились усвоить на конфирмации, оживают вновь.

Я глубоко убежден, что это вовсе не отдаление аналогии.

Слишком много людей, которым фрейдистская психология дороже, чем Евангелие, и для которых большевизм значит больше, чем гражданское достоинство. И, тем не менее, все они - наши братья, и в каждом из нас имеется по крайней мере один голос, который поддерживает их, вторит им, ибо в конечном счете существует одна душа, которая заключает в себе всех нас.

Непредвиденный результат этого развития выражается в том, что мир еще больше обезображивается. Он становится настолько безобразным, что уже никто не в состоянии любить его; мы не способны больше любить даже себя и, в конечном счете, во внешнем мире не остается ничего, что могло бы отвлечь нас от неподдельности внутренней жизни. В чем, собственно, и состоит истинное значение всего этого развития. В конце концов, чему еще теософия, с ее учениями о карме и реинкарнации, пытается учить, кроме как идее, что этот призрачный внешний мир есть лишь временное пристанище для морально несовершенных на их вечном пути к совершенству? Теософия умаляет внутреннюю ценность сегодняшнего мира не менее радикально, чем это делает современный человек, но с помощью другого приема: она не поносит наш мир, а лишь придает ему относительное значение тем, что обещает иные и более высокие миры. В обоих случаях достигается один и тот же результат.

Я допускаю, что все эти идеи крайне далеки от академических, - по правде говоря, они затрагивают современного человека с той стороны, где он менее всего сознателен. Опять-таки, можно ли считать простым стечением обстоятельств, что современная мысль была вынуждена прийти к согласию с теорией относительности Эйнштейна и атомными теориями, уводящими нас от детерминизма и граничащими с невероятным? Даже физика и та испаряет наш материальный мир. Тогда, на мой взгляд, нет ничего удивительного в том, что современный человек отступает к реальности душевной жизни и ожидает от нее той несомненности и определенности, в которых отказывает ему внешний мир.

В духовном отношении, западный мир находится в опасном положении, и эта опасность становится тем больше, чем больше мы затемняем беспощадную правду иллюзиями о красоте нашей души. Западный человек живет в густом облаке фимиама, который он воскуряет себе, - с тем, чтобы скрыть в нем свое истинное лицо от самого себя. Но какое впечатление мы производим на людей с другим цветом кожи? Что думают о нас Китай и Индия? Какие чувства мы вызываем у чернокожего человека? И что думают о нас все те, кого мы лишаем их земель и истребляем спиртным и венерическими болезнями?

Среди американских индейцев пуэбло у меня есть друг, вождь племени. Однажды, когда мы доверительно беседовали о белых людях, он сказал мне: "Мы не понимаем белых. Белые всегда чего-то хотят, они всегда беспокойны, всегда ищут чего-то. Что они ищут? Мы не знаем. Мы не можем их понять. У них такие острые носы, такие тонкие, жестокие губы, такие напряженные лица. Мы думаем, что они все сумасшедшие".

Мой друг распознал, не сумев дать ей название, арийскую хищную птицу с ее ненасытной жаждой командовать во всех странах, даже в тех, к которым она не имеет никакого отношения. Заметил он и нашу мегаломанию, заставляющую нас считать, помимо всего прочего, что христианство - это единственная истина, а белый Христос - единственный Спаситель. После приведения всего Востока в беспорядок своими научно-техническими достижениями и еще взыскания с него за это дани мы направляем своих миссионеров аж в Китай. Поистине достойна сожаления христианская комедия к Африке. Уничтожение здесь полигамии, несомненно угодное Богу, породило проституцию в таких масштабах, что в одной только Уганде тратится двадцать тысяч фунтов на профилактику венерических заболеваний. А добропорядочный европеец платит своим миссионерам за эти плоды трудов на ниве просвещения неверных к истинному свету! Надо ли еще напоминать об истории страдания народов Полинезии и благах опиумной торговли?

Вот как выглядит европеец, когда его выводят из облака собственного морального фимиама. Неудивительно, что раскалывание души походит на крупномасштабные канализационные работы. Только большой идеалист, наподобие Фрейда, мог бы посвятить целую жизнь такой грязной работе. И вовсе не он был причиной дурного запаха, а все мы - те, кто мнит себя таким чистым и порядочным из-за полнейшего невежества и грубейшего самообмана. Таким образом, наша психология, наше знакомство со своими собственными душами, начинается во всех отношениях с самого омерзительного дна, то есть со всех тех вещей, которые мы не желаем видеть.

Но если бы наша душа состояла исключительно из дурного и никчемного, то никакая сила на земле не могла бы заставить нормального человека считать ее привлекательной. Вот почему люди, которые видят в теософии лини. прискорбную интеллектуальную поверхностность, а во фрейдовской психологии лишь замешанную на чувственности сенсацию, пророчат скорый и бесславный конец этим движениям. Они не замечают того, что такие движения получают свою силу от очарования души и что душа будет выражать себя в этих формах, пока их не заменят чем-то лучшим. Теософия и психоанализ суть лишь переходные или эмбриональные стадии развития, из которых со временем появятся новые и более зрелые формы.

Мы все еще не осознали, что западная теософия является по сути своей дилетантским, весьма грубым подражанием Востоку. Мы только начинаем снова заниматься астрологией, которая для жителя Востока есть хлеб насущный. Нашим исследованиям сексуальной жизни, начатым в Вене и в Англии, соответствуют (или даже превосходят их) индийские учения об этой стороне человеческой жизни. Восточные тексты почти тысячелетней давности знакомят нас с философским релятивизмом, тогда как принцип неопределенности, начавший недавно обсуждаться на Западе, составляет самую основу китайской науки. Что касается наших открытий в психологии, то Рихард Вильгельм показал мне, что некоторые сложные душевные процессы вполне узнаваемо описаны в древних китайских текстах. Сам психоанализ и те направления мысли, которым он дает начало, - явления, как мы считаем, сугубо западные, - всего лишь попытки новичка в сравнении с тем искусством, что существует на Востоке с незапамятных времен. Едва ли можно не знать, что Оскар Шмиц уже провел параллели между психоанализом и йогой.

Другая вещь, которую мы еще не осознали, заключается в следующем: в то время как мы переворачиваем вверх дном материальный мир Востока своей технической мощью, Восток приводит в смятение наш духовный мир своим превосходящим душевным опытом и искусством. До нас все еще никак не дойдет, что в то время как мы одерживаем верх над Востоком снаружи, он, возможно, прочно захватывает нас изнутри. Такая идея почти что поражает нас своим безумием, поскольку мы имеем зоркий глаз только в отношении очевидных каузальных связей и не способны увидеть того, что мы должны возложить вину за душевное смятение нашего интеллектуального среднего сословия на Макса Мюллера, Ольденберга, Дейссена, Вильгельма и им подобных. Чему учит нас пример Римской империи? После завоевания Малой Азии Рим стал азиатским: Европа была заражена Азией и остается таковой и поныне. Из Киликии пришел культ Митры, религия римских легионов, и распространился от Египта до туманного Альбиона. Нужно ли мне указывать на азиатское происхождение христианства?

У теософов есть занятная идея, будто некие махатмы, сидя где-то в Гималаях или Тибете, вдохновляют и направляют каждую мыслящую душу в этом мире. Влияние восточной веры в магию, на самом деле, может быть настолько сильным, что здравомыслящие европейцы уверяли меня в том, будто все стоящее из того, что я говорю, без моего ведома внушается мне Махатмами, а мое собственное вдохновение или влияние не имеет никакого значения. Этот широко распространенный на Западе миф о Махатмах, в который люди верят самым искренним образом, далек от бессмыслицы и, как всякий миф, представляет собой важную психологическую истину. Похоже, что именно Восток является причиной того духовного изменения, через которое мы проходим в наши дни. Только Восток этот находится вовсе не там, где стоит тибетский монастырь, полный махатм, а сокрыт, по существу, внутри нас самих. Это наша собственная душа, которая неустанно трудится, создавая новые духовные формы и духовные силы, - они-то, возможно, и помогут нам обуздать беспредельную страсть арийского человека к наживе. Возможно, нам допечется также изведать отчасти ту ограниченность горизонтов, которая на Востоке превратилась в сомнительный квиетизм, и в какой-то степени ту стабильность, которую человеческое существование приобретает в тех случаях, когда требования духовного начала становятся такими же настоятельными, как и насущные потребности социальной жизни. Однако, в век американизации, мы еще далеки от чего-то подобного, ибо, как мне кажется, мы находимся только на пороге новой духовной эпохи. У меня нет никакого желания изображать из себя пророка, но вряд ли можно сколько-нибудь наглядно обрисовать духовную проблему современного человека, не упоминая при этом о страстном желании обрести покой в период смуты или о стремлении к безопасности в век ненадежности. Ведь новые формы существования возникают из нужды и страдания, а не из идеалистических требований или одних только желаний.

С моей точки зрения, суть духовной проблемы современности кроется в том очаровании, благодаря которому душа пленяет человека нашего времени. Если мы пессимисты, то назовем это скорее признаком декаданса; если же мы настроены оптимистически, то увидим в нем обещание духовных перемен в западном мире, имеющих самые серьезные последствия. В любом случае, это знаменательное явление. Оно тем более заслуживает внимания, потому что коренится в более глубоких социальных слоях, и тем более важно, потому что имеет отношение к иррациональным?", как показывает история, не поддающимся учету психическим силам, преображающим жизнь народов и цивилизаций в непредвиденных и непредвидимых направлениях. Это и есть те силы, которые, все еще оставаясь невидимыми для многих живущих ныне людей, составляют причину сегодняшнего "психологического" интереса. Очарование душой никоим образом нельзя отнести за счет болезненной извращенности; ее привлекательность настолько сильна, что не убавляется даже от того, что она обнаруживает свои отвратительные стороны.

Вдоль главных путей мира все выглядит заброшенным и обветшалым. Инстинктивно, современный человек сходит с проторенных путей, чтобы разведывать менее людные дороги и тропинки, совсем как человек греко-римского мира покинул своих вымерших олимпийских богов и обратился к полным тайн культам Азии. Наш инстинкт направляется наружу и присваивает восточную теософию и магию; но он также обращается и внутрь, заставляя нас рассматривать темный задний план души. И делает это с таким же скептицизмом и такой же безжалостностью, какие побудили Будду отринуть два миллиона богов, чтобы он смог достичь того самобытного опыта, который один только и убеждает.

А теперь мы должны задать решающий вопрос. Является ли то, что я говорил о современном человеке, на самом деле верным или, возможно, это очередное заблуждение? Не может быть никаких сомнений, что для многих миллионов представителей западной культуры представленные мною в качестве доказательства факты выглядят совершенно неуместными и случайными, а многим образованным людям покажутся прискорбными заблуждениями. Но разве иначе думал образованный римлянин, когда наблюдал распространение христианства среди низших классов? Сегодня, для громадного большинства людей, Бог Запада все еще остается живой персоной, так же как и Аллах по ту сторону Средиземного моря, и один верующий считает другого ущербным еретиком, которого остается лишь жалеть и терпеть за неимением ничего иного. Проблема осложняется еще и тем, что просвещенному европейцу присуще мнение, будто религия истому подобные вещи достаточно хороши для народных масс и женщин, но практически не сопоставимы по важности с безотлагательными экономическими и политическими вопросами.

Итак, похоже, я разбит по всем статьям, подобно тому, кто предсказывает грозу, когда на небе нет ни облачка. Возможно, что гроза еще за горизонтом; возможно, она никогда и не дойдет до нас. Однако то, что имеет существенное значение в психической жизни, всегда находится за горизонтом сознания, и когда мы говорим о духовной проблеме современного человека, то ведем речь о вещах, которые едва видны, - о предметах самых сокровенных и хрупких, о цветах, распускающихся только однажды ночью. При свете дня все ясно и осязаемо, но ночь длится не меньше, чем день, а мы живем и в ночное время. Есть люди, которым дурные сны портят всю дневную жизнь. А для многих дневная жизнь оказывается таким дурным сном, что они с нетерпением ждут ночи, когда пробуждается дух. Я полагаю, что в наше время живет огромное множество таких людей, - вот почему я почти уверен, что духовная проблема современного человека примерно такова, как я ее здесь изобразил.

Однако я должен признать себя виновным в грехе односторонности, ибо обошел молчанием дух времени, о котором каждому есть что сказать, поскольку он слишком хорошо заметен всем живущим в ту или иную эпоху. В наши дни дух времени проявляется в идеале интернационализма и наднационализма, воплощенном в Лиге Наций и тому подобных вещах; кроме того, мы обнаруживаем его в спорте и, вполне ощутимо, в кино и джазе. Все эти проявления - характерные симптомы нашего времени, распространившего гуманистический идеал даже на тело. Спорт придает исключительную ценность телу, и эта тенденция еще более подчеркивается в современных танцах. Кино, подобно детективным романам, дает нам возможность пережить без всякой опасности для самих себя все те волнения, страсти и фантазии, которые приходится подавлять в гуманистическую эпоху. Нетрудно увидеть сцепление этих симптомов с нашей психологической ситуацией. Очарование душой вызывает новую самооценку, переоценивание нашей фундаментальной человеческой природы. Тогда неудивительно, что это приводит к открытию тела заново после его долгого подчинения духу, - так и подмывает сказать, что плоть берет свое. Когда Кейзерлинг саркастически выбрал шофера в качестве "героя нашего времени", он, как у него часто бывает, попал точно в цель. Тело притязает на равное признание, наряду с душой, и пытается достичь такого же очарования, как душа. Если мы до сих пор в плену у идеи противоположения духа и тела, такое положение дел должно казаться почти невыносимым противоречием. Но если мы сможем примириться с таинственной истиной, что дух - это жизнь тела, узнаваемая изнутри, а тело - это наружное проявление жизни духа, что эти две вещи суть одно, тогда мы поймем, почему стремление превзойти нынешний уровень сознательным путем принятия бессознательного должно воздать телу по его заслугам и почему признание тела не допускает философии, которая отвергает его во имя духа. Эти требования физической и психической жизни, ставшие в наши дни несравнимо более сильными, чем когда-либо прежде, могут казаться признаком декаданса, но они также могут предвещать омоложение, восстановление духовных и физических сил, ибо как говорит Гёльдерлин: "Там, где опасность, однако, там и спасение".

И действительно, мы видим, как западный мир начинает набирать темп - американский темп, - то есть обнаруживает прямую противоположность квиетизму и отвергающему мир смирению. Возникает небывалое напряжение между внешним и внутренним, между объективной и субъективной реальностью. Возможно, это финальное состязание в скорости между стареющей Европой и молодой Америкой, а возможно, это связанная с выздоровлением или, наоборот, последняя и отчаянная попытка избежать тайного влияния естественного закона и вырвать еще одну великую, еще более героическую победу бодрствующего сознания под сном народов. На этот вопрос может ответить только история.