К.Г. Юнг - Инстинкт и бессознательное

Тема этого симпозиума затрагивает проблему, представляющую огромное значение для биологии, равно как для психологии и философии. Но если мы собираемся обсуждать отношение между инстинктом и бессознательным, нам необходимо начать именно с ясного определения наших терминов.

Что касается определения инстинкта, то я хотел бы подчеркнуть в этой связи важность реакции по принципу "все или ничего", как он был сформулирован Риверсом. Действительно, мне кажется, что эта особенность инстинктивной деятельности имеет особое значение для психологической стороны обсуждаемой проблемы. Разумеется, я должен ограничиться именно этой стороной вопроса, потому что не считаю себя вправе трактовать проблему инстинкта в биологическом аспекте. Но при попытке дать психологическое определение инстинктивной деятельности я обнаруживаю, что не могу полагаться исключительно на критерий реакции "все или ничего", предложенный Риверсом, и вот по какой причине. Риверс определяет эту реакцию как процесс, который демонстрирует отсутствие градаций интенсивности относительно вызывающих его условий. Такая реакция неизменно обладает своей собственной, "видовой" интенсивностью при всех условиях и несоразмерна возрастающей интенсивности стимула. Но когда мы исследуем психологические процессы сознания с целью установить, есть ли среди них такие, сила которых несоразмерна величине стимула, то с легкостью обнаруживаем великое их множество у любого человека, например: несоразмерные аффекты, впечатления, преувеличенные порывы, заходящее слишком далеко намерения и т. д. Все эти процессы, вероятно, не могут быть отнесены к классу инстинктивных, из чего следует, что мы должны поискать другой критерий для определения инстинкта.

В обыденной речи мы весьма часто употребляем слово "инстинкт". Мы говорим об "инстинктивных действиях", подразумевая под этим такой способ поведения, при котором ни мотив, ни цель совершенно не сознаются и которое вызывается только скрытым внутренним принуждением. Эту особенность уже давно подметил английский автор более старшего поколения, Томас Рейд, который писал: "Под инстинктом я понимаю естественный импульс к определенным действиям, без малейшего представлен о результате, без обдумывания и понимания того, что мы делаем". Таким образом, инстинктивное действие характеризуется бессознательностью стоящего за ним мотива в противоположность подлинно сознательным процессам, отличающимся сознаваемой непрерывностью их мотивов. Инстинктивное действие выглядит более или менее внезапным психическим явлением, своего рода разрывом непрерывности сознания. Из-за этого оно ощущается как внутреннее принуждение, которое, фактически, и составляет существо определения инстинкта, данного И. Кантом.

В соответствии с этим инстинктивную деятельность нужно было бы включить в число собственно бессознательных процессов, доступных сознанию только через посредство своих результатов. Но если бы мы удовлетворились этой концепцией инстинкта, то вскоре обнаружили бы ее недостаточность: она лишь отграничивает инстинкт от сознательных процессов и квалифицирует его как бессознательный процесс. Однако, если мы даже бегло посмотрим на совокупность бессознательных процессов в целом, то сочтем невозможным классифицировать их все как инстинктивные, даже если с обыденной речи между ними не делается никаких различий. Когда вы неожиданно наталкиваетесь на змею и сильно пугаетесь, вы можете с полным основанием назвать этот импульс инстинктивным, потому что он ничем не отличается от инстинктивной боязни змей у обезьян. Именно единообразие феномена и регулярность его повторения составляют самые характерные свойства инстинктивного действия. Как удачно заметил Ллойд Морган, держать пари на инстинктивную реакцию было бы так же неинтересно, как на завтрашний восход солнца. С другой стороны, может случиться и так, что кого-то постоянно охватывает страх при встрече с совершенно безобидной курицей. И хотя механизм испуга в этом случае представляет собой абсолютно такой же бессознательный импульс, каким является инстинкт, мы все же должны разграничивать эти два процесса. В первом случае боязнь змей - это целесообразный и широко распространенный процесс; в последнем же случае боязнь куриц, несмотря на свой привычный, автоматический характер, - всего лишь фобия, а не инстинкта поскольку встречается только у отдельных лиц и не носит универсального характера. Существует много других бессознательных компульсий такого рода, например: навязчивые мысли и музыкальные мотивы, внезапные идеи и настроения, импульсивные аффекты, депрессии, тревожные состояния и т. д. Эти феномены встречаются не только у душевнобольных, но и у нормальных людей. А поскольку они встречаются только у отдельных лиц и не повторяются регулярно, их нужно отличать от инстинктивных процессов, даже если кажется, что их психологический механизм соответствует механизму инстинкта. Такие феномены могут даже характеризоваться реакцией типа "все или ничего", как это легко можно наблюдать в патологических случаях. В психопатологии существует множество таких случаев, когда на заданный стимул следует определенная и относительно несоразмерная реакция, сравнимая с инстинктивной.

Итак, все эти процессы нужно отделять от инстинктивных. Только те бессознательные процессы, которые являются врожденными и отличаются единообразием и регулярностью протекания, можно назвать инстинктивными. В то же время они должны демонстрировать признак непреодолимого принуждения или рефлекторного характера того типа, на который указывал Г. Спенсер. Такой процесс отличается от простого сенсомоторного рефлекса только большей сложностью. Поэтому У. Джемс не без оснований называет инстинкт "простым порождающим движение (excito-motor) импульсом вследствие предсуществования определенной "рефлекторной дуги" в нервных центрах". Инстинкты объединяет с рефлексами их единообразие и регулярность, а также бессознательность их мотиваций.

Вопрос о том, откуда инстинкты ведут свое происхождение и как они были приобретены, - чрезвычайно сложный вопрос. Тог факт, что они устойчиво наследуются, ничуть не объясняет их происхождения, а лишь отодвигая проблему в прошлое, к нашим предкам. Широкую поддержку получила точка зрения, будто инстинкты зародились в индивидуальных - позднее ставших общими - актах воли, которые часто повторялись. Это объяснение звучит правдоподобно, поскольку мы каждый день можем наблюдать, как некоторые, с трудом выучиваемые действия постепенно становятся автоматическими в результате постоянной практики. Но если мы обратимся к тем удивительным инстинктам, которые встречаются в мире животных, то должны будем согласиться, что элемент научения здесь иногда начисто отсутствует. В отдельных случаях просто невозможно себе представить, как вообще какое-либо научение и упражнение могло здесь иметь место. Давайте в качестве примера возьмем невероятно утонченный инстинкт размножения у Pronuba yuccasella. Как известно, цветы юкки распускаются только на одну ночь. Эта бабочка собирает пыльцу с одного из цветков и лепит из нее маленький шарик. Затем она перелетает на другой цветок, проделывает отверстие в пестике, откладывает яйца между семяпочками и, в завершение процедуры, затыкает воронкообразное отверстие в пестике заготовленным ею шариком из пыльцы. Только раз в своей жизни бабочка производит эту сложную операцию.

Такие случаи трудно объяснить с помощью гипотезы научения и упражнения. Поэтому недавно были предложены иные, берущие начало в философии Бергсона объяснения, придающие особое значение фактору интуиции. Интуиция - это бессознательный процесс, результатом которого является внезапное вторжение в сознание неосознаваемого содержания, неожиданной идеи или "предчувствия". Интуиция имеет сходство с процессом перцепции, но в отличие от сознаваемой деятельности органов чувств и интроспекции, интуиция бессознательна. Вот почему мы говорим об интуиции как об "инстинктивном" акте постижения. Интуиция - процесс, аналогичный инстинкту, с той, однако, разницей, что если инстинкт является целесообразным импульсом к выполнению довольно сложного действия, то интуиция представляет собой бессознательное целесообразное "схватывание" (apprehension) весьма сложной ситуации. Таким образом, в известном смысле интуиция - это обратная сторона инстинкта, и не менее, хотя и не более, удивительна, чем он. Но нам никогда не следует забывать, что вещи, называемые нами сложными или даже удивительными, для природы не только не удивительны, а скорее даже, наоборот, ординарны. Мы всегда склонны проецировать на все, что нас окружает, наши собственные трудности понимания и называть сложным то, что в действительности просто, - причем объекты таких проекций обычно даже не подозревают, о наших интеллектуальных проблемах.

Обсуждение проблемы инстинкта безотносительно к понятию бессознательного было бы неполным, потому что именно инстинктивные процессы придают дополнительному понятию бессознательного статус необходимого. Я определяю бессознательное как всю совокупность психических явлений, которые не обладают качеством сознательности. Соответственно, эти психические содержания можно было бы назвать "подпороговыми", исходя из предположения, что каждое психическое содержание должно обладать определенным уровнем энергии для того, чтобы стать сознательным. Чем ниже падает энергетический потенциал сознательного содержания, тем легче оно уходит за порог сознания. Из этого следует, что бессознательное является вместилищем всех утраченных воспоминаний и всех содержаний, которые еще слишком слабы, чтобы проникнуть в сознание. Эти содержания представляют собой продукты бессознательной ассоциативной деятельности, дающей, кроме того, начало сновидениям. Помимо этих содержаний, мы должны включить сюда все более или менее намеренные вытеснения причиняющих страдание мыслей и чувств. Я называю сумму всех перечисленных содержаний "личным бессознательным". Однако, в добавление к нему, мы обнаруживаем в бессознательном еще и такие, качественно отличающиеся от только что названных, элементы, которые не при обретаются индивидуально, а наследуются, - например, инстинкты как импульсы к выполнению действий по принуждению, без сознательной мотивации. В этом "более глубоком пласте" бессознательного мы также находим априорные, врожденные формы "интуиции", а именно, архетипы восприятия и понимания, являющиеся необходимыми априорными детерминантами всех психических процессов. Так же как инстинкты принуждают человека к специфически человеческому способу существования, так архетипы принудительно приводят его способы восприятия и понимания в соответствие со специфически человеческими шаблонами (patterns). Вместе, инстинкты и архетипы образуют "коллективное бессознательное". Я называю его "коллективным", потому что в отличие от личного бессознательного оно составлено не из индивидуальных и более или менее уникальных содержаний, а из содержаний, представляющих собой универсальные и закономерные явления. Инстинкт является, по существу, коллективным, то есть универсальным и закономерно повторяющимся феноменом, который не имеет ничего общего с индивидуальностью. Архетипы тоже обладают этим общим с инстинктами качеством и также представляют собой коллективные феномены.

С моей точки зрения вопрос об инстинкте не может рассматриваться в психологической плоскости без принятия во внимание архетипов, поскольку они (инстинкт и архетип), в сущности, определяют друг друга. Однако, эта проблема крайне трудна для обсуждения, так как мнения о роли инстинкта в психологии человека крайне расходятся. Так, по мнению У. Джемса, человек буквально кишит инстинктами, тогда как другие авторы сводят их число до минимума. Говоря о процессах, едва отличимых от рефлексов, например, о некоторых движениях младенца, специфических реакциях его рук и ног, глотки, пользовании правой рукой и слоговой организации звуков. По моему мнению, это ограничение заходит слишком далеко, хотя оно весьма характерно для человеческой психологии вообще. Прежде всего, нам не следует забывать, что, обсуждая инстинкты человека, мы говорим о себе и потому, несомненно оказываемся предубежденными.

Мы находимся в значительно лучшем положении, когда наблюдаем за инстинктами животных или дикарей, чем если бы мы наблюдали за своими собственными инстинктами. Это обусловлено тем, что у нас выработалась стойкая привычка тщательно анализировать свои действия и искать им рациональное объяснение. Однако нет никакой гарантии в том, что наши объяснения выдержат критику, - на самом деле вероятность этого ничтожно мала. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы проникнуть сквозь поверхностный слой большинства наших рационализаций и раскрыть стоящий за ними подлинный мотив - неодолимый инстинкт. В результате наших искусственных рационализации нам может казаться, будто нас побуждал не инстинкт, а сознательные мотивы. Разумеется, я не хочу этим сказать, что благодаря упорным упражнениям человек совсем не преуспел в частичном преобразовании своих инстинктов в акты воли. Инстинкт был "приручен", но основной мотив все же остается инстинктом. Одно бесспорно: мы дошли в окутывании множества инстинктов рациональными объяснениями уже до той точки, когда стало невозможно распознать скрытый под таким количеством покровов изначальный мотив. Потому нам и кажется, что мы, практически, лишены инстинктов. Но если применить предложенный Риверсом критерий несоразмерной реакции по типу "все или ничего" к человеческому поведению, то обнаружится масса случаев, в которых встречаются преувеличенные реакции. Преувеличение - это поистине универсальная человеческая особенность, хотя каждый из нас упорно пытается объяснить свои реакции с точки зрения рациональных мотивов. Никогда не бывает недостатка в хороших аргументах, но факт преувеличения остается. Тогда почему человек делает или говорит, дает или берет не столько, сколько нужно, разумно или позволительно в данной ситуации, а зачастую много больше или много меньше? Да потому, что у него высвобождаются бессознательные процессы, которые протекают своим ходом, без помощи разума, и поэтому осуществляются ниже или, наоборот, выше уровня рациональной мотивации. Этот феномен настолько единообразен и регулярен, что нам ничего не остается, как только назвать его инстинктивным, хотя никому в таком положении не хочется признавать инстинктивную природу своего поведения. Поэтому мне представляется, что инстинкты влияют на человеческое поведение в гораздо большей степени, чем это обычно допускается, и что мы склонны к многочисленным искажениям суждений по этому вопросу, опять-таки в результате инстинктивного преувеличения рационалистической позиции.

Инстинкты - это типичные способы действия, и где бы мы ни встречали единообразно и регулярно повторяющиеся способы действия и реакции, мы имеем дело с инстинктом, независимо от того, связывается он с сознательным мотивом или нет.

Подобно тому, как позволительно спросить, обладает ли человек значительным или незначительным числом инстинктов, так нужно поставить и еще один не обсуждавшийся вопрос: обладает ли человек большим или небольшим количеством изначальных форм психических реакций, или архетипов? Здесь мы сталкиваемся с той же трудностью, о которой я уже упоминал: мы настолько привыкли оперировать общепринятыми и самоочевидными понятиями, что уже не сознаем, в какой степени они основываются на архетипических способах перцепции. Подобно инстинктам, изначальные образы оказываются затененными чрезвычайным разрастанием нашего мышления. Совсем как отдельные биологические концепции приписывают человеку незначительное число инстинктов, теория познания сводит архетипы к немногим, ограниченным логикой, категориям разума.

Платон, однако, необычайно высоко ценит архетипы как метафизические идеи, как "парадигмы" или модели, тогда как реальные вещи считает лишь копиями этих образцовых идей. Средневековая философия - от св. Августина, у которого я позаимствовал идею архетипа, до Мальбранша и Бэкона - в этом отношении все еще стоит на платформе Платона (однако, сам термин "архетип" встречается также у Дионисия Ареопагита). В схоластике мы находим мнение, что архетипы - это естественные образы, запечатленные в уме человека и помогающие ему образовывать суждения. Так, Герберт Шербургский пишет: "Естественные инстинкты суть, выражение тех способностей, которые обнаруживаются в каждом нормальном человеке и посредством которых общие понятия, касающиеся внутреннего сходства вещей, такие как причина, состояние и назначение вещей, хорошее, плохое, прекрасное, приятное и т. д. ...приводятся в соответствие независимо от дискурсивного мышления".

С продвижением вперед от Декарта и Мальбранша метафизическая ценность "идеи", или архетипа, неуклонно снижается. "Идея" становится "мыслью", внутренним условием познания, как это ясно сформулировал Спиноза: "Под идеей я разумею понятие, образуемое душой в силу того, что она есть вещь мыслящая". Кант окончательно свел архетипы к ограниченному набору категорий рассудка. Шопенгауэр пошел в этом упрощении еще дальше, одновременно наделяя оставшиеся архетипы почти платоновским значением.

В этом чересчур конспективном очерке мы еще раз можем увидеть в действии те самые психологические процессы, которые скрывают инстинкты под маской рациональных мотивировок и превращают архетипы в рациональные понятия. Лишь с огромным трудом удается распознать архетипы под этой маской. И все же та манера, в какой человек рисует мир про себя, оказывается, независимо от различий в деталях, столь же единообразной и регулярной, как и его инстинктивные действия. Так же как мы были вынуждены постулировать понятие инстинкта, определяющего или регулирующего наши сознательные действия, так для объяснения единообразия и регулярности наших перцепций нам нужно прибегнуть к помощи соотносительного понятия некоего фактора, детерминирующего способ понимания. Именно этот фактор я и называю архетипом, или изначальным образом. Изначальный образ вполне можно охарактеризовать как самовосприятие инстинкта или как автопортрет инстинкта в том самом смысле, в каком сознание является умственной перцепцией (inward perception) объективного хода жизни. Как сознательное понимание придает нашим действиям форму и направление, так и бессознательное "схватывание" - посредством архетипа - определяет форму и направление инстинкта. Если уж мы называем инстинкт "утонченным", то тогда "интуиция", приводящая инстинкт в действие, или, иначе говоря, "схватывание" посредством архетипа, Должно быть чем-то невероятно точным. Так, Pronuba yuccasella, о которой выше шла речь, должна нести в себе, скажем так, образ ситуации, "запускающей" ее инстинкт. Этот образ дает ей возможность "узнать" цветок юкки и "понять" его строение.

Предложенный Риверсом критерий реакции по типу "все или ничего" помог нам обнаружить действие инстинкта во всех областях человеческой психологии. Возможно, понятие изначального образа будет выполнять аналогичную функцию в отношении актов интуитивного "схватывания". Интуитивную деятельность легче всего наблюдать у дикарей. Здесь мы постоянно встречаемся с рядом типичных образов и мотивов, составляющих основу их мифологий. Эти образы являются автохтонными и встречаются с замечательной регулярностью: повсюду мы находим идею волшебной силы или субстанции, представление о духах и их проделках, а также представление о героях и богах и их подвигах. В великих мировых религиях мы видим высшую ступень развития этих образов и, в то же время, их прогрессирующее обрастание корой рациональных форм. Они появляются даже в науках, - в качестве основы ряда таких вспомогательных понятий, как энергия, эфир и атом, без которых не обойтись. В философии Бергсон дает пример возрождения изначального образа своим понятием "созидательного дления" ("duree creatrice"), которое можно найти у Прокла и, в его исходном виде, у Гераклита.

Аналитическая психология ежедневно имеет дело с нарушениями сознательного понимания (у здоровых, равно как и у больных), вызываемыми примесью архетипических образов. Преувеличенные вследствие вмешательства инстинкта действия причиняются интуитивными способами "понимания", приводимыми в активное состояние архетипами; по всей видимости, тот же механизм лежит в основе чрезвычайно сильных и зачастую искаженных, впечатлений.

Архетипы - это типичные способы "понимания", и где бы мы ни встречали единообразно и регулярно повторяющиеся способы "понимания", мы имеем дело с архетипом, независимо от того, распознается его мифологический характер или нет.

Коллективное бессознательное состоит из суммы, инстинктов и их коррелятов, архетипов. Так же как каждый человек обладает инстинктами, так он обладает и запасом архетипических образов. Самым впечатляющим доказательством этого служит психопатология душевных расстройств, характеризующаяся внезапным вторжением коллективного бессознательного. Такое случается при шизофрении, когда мы часто можем наблюдать появление архаических импульсов вместе с легко узнаваемыми мифологическими образами.

По-моему, невозможно сказать, что приходит вперед - "схватывание" ситуации или импульс к действию. Мне кажется, это две стороны одной и той же жизненно важной деятельности, о которой мы вынуждены размышлять как о двух отдельных процессах просто в целях лучшего понимания.