К.Г. Юнг - Айон: феноменология самости
I Эго
Исследование психологии бессознательного поставило меня перед необходимостью сформулировать новые понятия для объяснения установленных фактов. Одно из этих понятий - самость. Подразумевается, что объект этого понятия не занимает места другого объекта, который был всегда известен под именем эго, но включает его в супраординатное понятие. Мы понимаем эго как сложный фактор, к которому относятся сознательные содержания. Эго образует, так сказать, центр поля сознания, и поскольку оно охватывает эмпирическую личность, постольку выступает субъектом всех личных актов сознания. Отношение психического содержания к эго составляет критерий его сознательности, ибо содержание не может быть сознательным, если оно не дано непосредственно субъекту.
Этим определением мы охарактеризовали и отграничили сферу субъекта. Теоретически, нельзя положить пределы полю сознания, так как оно способно к неограниченному расширению. Однако, эмпирически, сознание всегда обнаруживает свой предел, когда подходит к неизвестному. Неизвестное составляет все то, чего мы не знаем, и что, таким образом, не связано с эго как центром поля сознания. Неизвестное распадается на две группы объектов: те, что являются внешними и могут быть познаны с помощью органов чувств, и те, что являются внутренними и переживаются непосредственно. Первая группа охватывает все неизвестное во внешнем мире, вторая - все неизвестное во внутреннем мире. Эту последнюю область мы и называем бессознательным.
Эго, как специфическое содержание сознания, оказывается не простым (или элементарным), но именно сложным фактором, который, по существу, не поддается исчерпывающему описанию. Опыт показывает, что эго опирается на две с виду различных основы: соматическую и психическую. Наличие соматической основы выводится из той совокупности эндосоматических перцепций, которые со своей стороны уже имеют психическую природу и ассоциируются с эго, а значит оказываются сознательными. Они производятся эндосоматическими стимулами, вернее лишь теми из них, которые превышают порог сознания. Значительная же часть этой стимуляции происходит бессознательно, то есть на подпороговом уровне. То, что эти стимулы являются подпороговыми, вовсе не обязательно свидетельствует об их чисто физиологическом статусе, ибо еще немного - и они могли бы обрести истинно психологическое содержание. Время от времени они оказываются способными пересечь этот порог, то есть стать перцепциями. Бесспорно, однако, что значительная часть этой эндосоматической стимуляции просто не способна стать сознательной и настолько элементарна, что нет основания приписывать ей психическую природу, если, конечно, мы не придерживаемся той философской позиции, что все процессы жизни так или иначе одушевлены. Главное возражение против этой едва ли доказуемой гипотезы состоит в том, что она расширяет понятие психики сверх всякой меры и понимает под процессом жизни нечто абсолютно не подкрепленное фактами. Слишком широкие понятия обычно оказываются негодными инструментами, потому что очень уж неопределенны и туманны. Поэтому я и раньше предлагал использовать термин "психический" исключительно в тех случаях, где налицо очевидность воли, способной к смягчению рефлекса или инстинктивных процессов. Здесь я должен отослать читателя к моей статье "On the Nature of the Psyche", в которой я рассмотрел это определение "психического" значительно подробнее.
Итак, соматическая основа это состоит из сознательных и бессознательных факторов. То же самое справедливо и в отношении его психической основы: с одной стороны, это опирается на все поле сознания, а с другой - на общую сумму бессознательных содержаний. Эти содержания распадаются на три группы: во-первых, временно подпороговые содержания, которые могут быть произвольно воспроизведены (память); во-вторых, бессознательные содержания, которые не могут быть произвольно воспроизведены; и в-третьих, содержания, которые вообще не способны стать сознательными. Существование второй группы можно вывести из спонтанного вторжения подпороговых содержаний в сознание. Третья группа является гипотетической и получена путем логического вывода из фактов, составляющих основу второй группы. Третья группа вмещает те содержания, которые, еще не прорвались в сознание, или те, что никогда не прорвутся в него.
Когда я сказал, что эго "опирается" на все поле сознания, я не имел в виду, что эго состоит из него. Будь это так, эго не удалось бы отличить от поля сознания как целого. Эго всего лишь исходная точка последнего, основанная на описанном выше соматическом факторе и им же ограниченная.
Хотя сами по себе основы эго относительно неизвестны и бессознательны, оно представляет собой сознательный фактор преимущественно. Эмпирически говоря, оно равномерно приобретается в процессе всей жизни индивидуума. По-видимому, впервые эго возникает из столкновения между соматическим фактором и средой и, учредившись однажды в качестве субъекта, продолжает развиваться в последующих столкновениях с внешним и внутренним миром.
Несмотря на неограниченное протяжение своих основ, эго есть не более и не менее чем самосознание в целом. Как сознательный фактор, эго можно было бы, по крайней мере, теоретически, описать полностью. Но это описание никогда не достигло бы большего, чем изображение сознательной личности; все те черты, которые не известны субъекту или не сознаются им, оказались бы упущенными. Полная картина должна была бы включать и эти черты. Однако, полное описание личности даже в теории оказывается совершенно невозможным, потому что ее бессознательная часть не может быть охвачена когнитивно. Между тем, этой бессознательной частью личности, как показал опыт, вовсе не следует пренебрегать как чем-то неважным. Напротив, имеющие решающее значение для конкретного человека качества часто не сознаются их обладателем и могут восприниматься только другими людьми, или же их приходится с трудом открывать с посторонней помощью.
В таком случае, личность как полный феномен явно не совпадает с эго, то есть с сознательной личностью, а образует объект познания, который надобно отличать от эго. Конечно, такая надобность возникает только у психологии, считающейся с действительностью бессознательного, но зато для такой психологии это разграничение представляет первостепенную важность. Даже для юриспруденции должно иметь определенное значение то обстоятельство, являются ли некие психические факты сознательными или нет, например, при решении вопроса об ответственности за содеянное.
Я предложил называть эту полную личность, которая, хотя и имеется в наличии, но не может быть целиком познана, самостью. Эго, по определению, находится в субординатном отношении к самости и относится к ней, как часть к целому. В пределах поля сознания эго обладает, как мы говорим, свободой воли. Под этим я не имею в виду ничего философского, только хорошо известный психологический факт "свободы выбора", или скорее даже субъективное чувство свободы. Но точно так же как наша свобода воли сталкивается с необходимостью внешнего мира, так и за пределами поля сознания, в субъективном внутреннем мире, где воля вступает в конфликт с фактами самости, она тоже обнаруживает границы своих возможностей. И совсем как обстоятельства или внешние события "случаются" с нами и ограничивают нашу свободу, так и самость действует на эго подобно объективным происшествиям, на которые свобода воли может повлиять лишь в очень незначительной степени; Действительно, хорошо известно, что эго не только не может ничего поделать с самостью, но иногда фактически ассимилируется бессознательными компонентами личности, возымевшими власть в ходе развития, и существенно изменяется ими.
В силу самой его природы, невозможно дать какую-то общую характеристику эго, кроме формальной. При любом другом подходе пришлось бы принимать в расчет индивидуальность, которая закрепляется за эго в качестве одной из его главных характеристик. Хотя сами по себе многочисленные элементы, составляющие этот сложный фактор, остаются всюду одинаковыми, они все же бесконечно варьируют в отношении своей ясности эмоциональной окрашенности и масштабов. Поэтому результат их соединения - это - оказывается, насколько мы можем судить, индивидуальным и уникальным, а также сохраняет свою идентичность до определенной поры. Его стабильность относительна, поскольку время от времени могут происходить важные по своим последствиям изменения личности. Такого рода перемены не обязательно должны быть патологическими; они также могут быть связаны с развитием и, таким образом, относиться к области нормы.
Поскольку эго служит опорной точкой для поля сознания, оно будет и субъектом всех успешных попыток адаптации, коль скоро эти попытки совершаются по воле человека. Поэтому эго суждено играть значительную роль в психической организации. Его положение настолько важно, что дает достаточно оснований для появления предвзятого мнения, будто эго образует центр личности, а поле сознания и есть психика в чистом виде. Если не принимать в расчет некоторые наводящие на размышления идеи Лейбница, Канта, Шеллинга и Шопенгауэра, а также философские экскурсы Каруса и фон Гартмана, то лишь с окончанием XIX столетия современная психология с ее индуктивными методами открыла основы сознания и эмпирически доказала существование психики за его пределами. С этим открытием положение эго, до тех пор абсолютное, превратилось в относительное; то есть, хотя эго и сохраняет за собой высокое качество центра поля сознания, его статус как центра личности теперь подвергается сомнению. Эго представляет собой часть личности, но не всю личность. Как я уже говорил, просто невозможно оценить, насколько велика или мала его доля, насколько свободно или зависимо эго от качеств этой "внесознательной" психики. Можно только сказать, что его свобода ограничена, а его зависимость доказана в тех отношениях, которые часто имеют решающее значение. По моему опыту было бы полезней не позволять себе недооценивать зависимость эго от бессознательного. Разумеется, нет надобности говорить это тем, кто и так переоценивает важность последнего. Отчасти критерий должной меры дают психические последствия неверной оценки - вопрос, к которому мы вернемся попозже.
Мы видели, что с позиции психологии сознания бессознательное можно разделить на три группы содержаний. Однако, с позиции психологии личности получается двойное деление: "вне-сознательная" психика, чьи содержания носят личный характер, и "внесознательная" психика, чьи содержания носят безличный или коллективный характер. Первая группа охватывает содержания, являющиеся интегральными компонентами личности индивидуума, которые с равным успехом могли бы быть сознательными. Вторая группа образует, так сказать, вездесущее, неизменное и всюду одинаковое качество или субстрат души per se. Это, конечно, не более чем гипотеза. Но нас приводит к ней специфический характер эмпирического материала, не говоря уже о высокой вероятности того, что общее сходство психических процессов у всех индивидуумов должно основываться на столь же общем и безличном принципе, который соответствует закону, так же как инстинкт, проявляющийся у индивидуума, есть лишь частное проявление инстинктуального субстрата, общего всем людям.
II Тень
Тогда как содержания личного бессознательного приобретаются в течение всей жизни индивидуума, содержаниями коллективного бессознательного неизменно оказываются архетипы, имевшиеся в наличии с самого начала. Их отношение к инстинктам обсуждалось в другом месте. С эмпирической точки зрения самую ясную характеристику получили те архетипы, которые оказывают наиболее частое и беспокоящее влияние на эго. Это - тень, анима и анимус. Самым доступным из них - и легче всего познаваемым на собственном опыте архетипом - является тень, ибо выводы о ее природе можно сделать исходя в значительной мере из содержаний личного бессознательного. Единственными исключениями из этого правила будут те довольно редкие случаи, когда вытесняются положительные качества личности и, в результате, эго играет по существу отрицательную или неблагоприятную роль.
Тень - это моральная проблема, бросающая вызов всей эго-личности, ибо никто не может осознать тень без значительного нравственного усилия. Опознавание тени требует признания темных сторон личности реально существующими. Этот акт составляет необходимое условие всякой разновидности самопознания и потому, как правило, встречает значительное сопротивление. И действительно, самопознание как психотерапевтическая мера часто требует весьма кропотливой работы, растягивающейся на длительный период.
Более тщательное исследование этих темных характеристик - то есть негативных свойств, образующих тень, - показывает, что они имеют эмоциональную природу, обладают частичной автономией и, соответственно, качеством навязчивости или, лучше сказать, одержимости. Эмоция, между прочим, - это не активность индивидуума, а нечто такое, что с ним случается. Аффекты обычно появляются там, где адаптация наиболее слаба, и в то же время они показывают причину ее слабости, именно, некоторую степень неполноценности и существование на более низком уровне личности. На этом нижнем уровне, с его неподдающимися контролю или едва контролируемыми эмоциями, человек ведет себя наподобие дикаря, который оказывается не только пассивной жертвой своих аффектов, но и удивительно неспособным к моральным суждениям.
Хотя, благодаря инсайту и доброй воле, тень может быть до известной степени ассимилирована в сознательную личность, опыт показывает, что есть отдельные черты, которые оказывают чрезвычайно упорное сопротивление моральному контролю и оказываются почти недоступными для воздействия. Эти сопротивления обычно связаны с проекциями, не признаваемыми в качестве таковых, и их признание представляет собой незаурядное нравственное достижение. Несмотря на то, что некоторые черты, специфичные для тени, могут быть без особых затруднений признаны как свои собственные, личные качества, в данном случае и инсайт, и добрая воля бесполезны, поскольку создается впечатление, будто причина эмоции кроется, вне всяких сомнений, в другом человеке. И неважно, насколько очевидным может быть для стороннего наблюдателя тот факт, что это всего лишь проекции; практически, нет никакой надежды, что сам субъект осознает это. До него должно дойти, что отбрасываемая им тень очень длинна, прежде чем он будет готов забрать назад свои эмоционально окрашенные проекции из их объекта. Предположим, что некто и не собирается признавать свои проекции. Тогда производящему проекцию фактору предоставляется полная свобода действий, и он может осуществить свою цель (если таковая имеется) или вызвать к жизни какую-то другую ситуацию, сообразно своей мощности. Как известно, не сознательный субъект, а именно бессознательное совершает это проецирование. Следовательно, он только сталкивается с проекциями, а не создает их. Результат проекции - изоляция субъекта от его окружения, поскольку вместо подлинной связи со средой отныне существует лишь иллюзорная связь. Проекции заменяют реальный мир репродукцией собственного неизвестного лица субъекта. Поэтому, в конечном счете, они приводят к аутоэротическому или аутистическому состоянию; в таком состоянии человек выдумывает мир, реальность которого остается навсегда недосягаемой. Возникающие в результате чувство неполноценности и еще более тяжелое ощущение бесплодности, в свою очередь, объясняются - благодаря проекции - недоброжелательностью окружения, что, по механизму порочного круга, ведет к дальнейшему усилению изоляции. Чем больше проекций втискивается между субъектом и окружением, тем труднее эго видеть сквозь собственные иллюзии, что же в действительности происходит. Сорокапятилетний пациент, страдающий неврозом навязчивости с двадцатилетнего возраста и оказавшийся, в результате, полностью отрезанным от мира, однажды заявил мне: "Да я никогда не соглашусь, что потратил впустую свои лучшие двадцать пять лет жизни!"
Часто печально наблюдать, как вопиюще человек портит свою жизнь и жизни других людей и, вместе с тем, остается совершенно неспособным понять, что вся эта трагедия порождается в нем самом и что он беспрестанно подпитывает ее и не дает ей прекратиться. Не сознательно, конечно, ибо сознательно он оплакивает и проклинает вероломный мир, все больше и больше удаляющийся от него. Скорее это бессознательный фактор прядет иллюзии, скрывающие его мир. А то, что прядется, становится коконом, который в конце концов полностью окутывает его.
Вероятно, кто-то мог бы предположить, что такие и подобные им проекции, которые так трудно, если не невозможно, ликвидировать, принадлежат царству тени - то есть, негативной стороне личности. Это предположение оказывается несостоятельным после некоторого уточнения, поскольку появляющиеся в этом случае символы относятся уже не к одному с субъектом полу, а к противоположному: у мужчин - к женскому, у женщин - к мужскому. Теперь источником проекции является уже не тень, которая всегда имеет тот же пол, что и субъект, но фигура противоположного пола. Здесь мы встречаемся с анимусом женщины и анимой мужчины, двумя корреспондирующими архетипами, чья автономия и бессознательность объясняют неподатливость их проекций. Хотя тень - столь же известный в мифологии мотив, как анима и анимус, она представляет в первую очередь личное бессознательное, и потому ее содержания можно без особых затруднений сделать достоянием сознания. Этим она отличается от анимы и анимуса, ибо тогда как тень можно относительно легко разглядеть и признать, анима и анимус находятся значительно дальше от сознания и в нормальных условиях редко, если вообще когда-либо, осознаются. В тех случаях, когда природа тени имеет личный характер, немного самокритики - и у человека появляется реальная возможность разглядеть ее. Но когда тень проявляется как архетип, мы сталкиваемся с теми же трудностями, как в случае с анимой и анимусом. Другими словами, осознание относительного зла своей натуры находится в пределах возможностей обычного человека, но весьма редким и губительным для него опытом оказывается попытка вглядеться в лицо абсолютного зла.
III Сизигия: анима и анимус
Что же, тогда, представляет из себя этот производящий проекцию фактор? Восток называет его "Кружащейся женщиной" - майей, которая создает иллюзию своим танцем. Не знай мы этого давным-давно из символизма сновидений, намек с Востока навел бы нас на правильный след: окутывающая, обнимающая и поглощающая стихия безошибочно указывает на мать, то есть на отношение сына к реальной матери, к ее образу и к той женщине, которая станет для него, скажем так, матерью. Его Эрос пассивен как у ребенка, и он надеется быть захваченным, всосанным, объятым и поглощенным. Он стремится, так сказать, в защищающую, питающую, успокаивающую сферу матери, к состоянию младенца, освобожденного от всех забот, в котором внешний мир молится на него и даже силой навязывает ему счастье. Неудивительно, что в этом случае реальный мир исчезает из поля зрения!
Если эта ситуация драматизируется, как ее обычно драматизирует бессознательное, тогда перед вами на психологической сцене появляется человек, живущий регрессивно, стремящийся вернуться в свое детство, к своей матери и бегущий из холодного жестокого мира, отказывающего ему в понимании. Часто рядом с ним на этой сцене выступает мать, которая не проявляет ни малейшей - заботы о том, чтобы ее маленький сын со временем стал мужчиной, но без сна и отдыха, жертвуя собой, с неутомимой энергией делает и использует все, что могло бы помешать его взрослению и женитьбе. Вы замечаете тайный сговор между матерью и сыном и наблюдаете, как один помогает другому обманывать жизнь.
На ком лежит вина? На матери или на сыне? Вероятно, на обоих. Неудовлетворенное стремление сына к жизни и миру следовало бы воспринимать серьезно. В нем есть желание соприкоснуться с реальностью, обнять землю и оплодотворить поле мира. Но он делает лишь несколько судорожных рывков, ибо его инициатива, так же как и его неизрасходованная сила, сломлены тайным воспоминанием о том, что мир и счастье могут' быть получены в дар - от матери. Тот фрагмент мира, с которым он, подобно любому мужчине, должен сталкиваться снова и снова, никогда не будет вполне подходящим, поскольку он не падает к его ногам и не идет ему на уступки, но постоянно сопротивляется, подчиняется только силе и должен быть завоеван. Эта сторона жизни требует от мужчины мужских качеств, пыла и, прежде всего, храбрости и решительности в тех случаях, когда случается ставить на карту все, что у тебя есть. Для этого ему и нужен бы был неверный Эрос, дабы он стал способным забыть свою мать и перенести боль утраты первой в своей жизни любви. Мать, предвидя эту опасность, заботливо прививает ему добродетели верности, преданности, лояльности, чтобы защитить от морального разрушения, составляющего риск любого жизненного приключения. Он очень хорошо усвоил эти уроки, и сохраняет верность своей матери. Разумеется, это вызывает у нее глубочайшую тревогу (когда, к ее вящей славе, он оказывается, например, гомосексуалом), но в то же самое время доставляет ей бессознательное удовлетворение, безусловно мифологическое. Ибо, в царящих теперь между ними отношениях находит свое завершение самый древний и священный архетип тесного союза матери и сына. Что, в конце концов, банальная реальность с ее отделами записи актов гражданского состояния, конвертами с жалованием и ежемесячной квартплатой способна предложить, чтобы превзойти мистическое благоговение священного брака? Может быть, жену в венце из звезд, которую преследует дракон? Или ханжеские покровы недомолвок, окутывающие бракосочетание Агнца (Здесь, вероятно, намек на мотивы Откровения Иоанна Богослова)?
Этот миф лучше всего прочего иллюстрирует природу коллективного бессознательного. В его плоскости мать Одновременно стара и молода, Деметра и Персефона, а сын - супруг и довольно посапывающий во сне грудной младенец, уютно устроившийся на руках у матери. Несовершенство реальной жизни, ее утомительным приспосабливанием к ней и множеством разочарований, естественно, не может сравниться с таким состоянием неописуемого совершенства.
В случае сына, производящий проекцию фактор тождествен образу матери, и потому считают, что это и есть реальная мать. Проекция может быть аннулирована лишь тогда, когда сын сознает, что у него в душе находится образ не только матери, но и дочери, сестры, возлюбленной, небесной богини и хтонической Баубо (Baubo - в греческой мифологии жительница Элевсина, отличавшаяся "веселым" нравом. Связана с хтоническими и растительными культами Элевсина и Деметры). Каждая мать и возлюбленная, без исключения, вынуждены стать носителями и воплощениями этого вечного образа, соответствующего самой глубинной сущности всякого мужчины. Он родом из него, этот опасный образ Женщины. Она олицетворяет верность, которую он, в интересах жизни, иногда должен нарушать; Она - очень нужная компенсация риска, борьбы, жертв, которые обычно заканчиваются обманутыми надеждами; Она - утешение за всю горечь жизни. И, в то же время, Она - великий иллюзионист, обольстительница, которая втягивает его в жизнь своей майей, причем вовлекает не только в благоразумные и полезные занятия, но и в ужасные парадоксы и противоречия, где добро и зло, успех и гибель, надежда и отчаяние уравновешивают друг друга. Так как Она представляет для него величайшую опасность, то и требует от мужчины всего его величия, - и если оно в нем есть, Она его получит.
Этот образ и есть то, что Шпиттелер назвал "My Lady Soul".
Я предложил взамен этого выражения термин "анима", как указывающий на нечто специфическое, для чего слово "soul" (душа) оказывается чересчур общим и неопределенным. Эмпирическая реальность, суммированная в понятии "анима", составляет крайне драматическое содержание бессознательного. Можно, конечно, описать это содержание и рациональным, научным языком, но в этом случае полностью теряется его живой характер. Поэтому при описании жизненных процессов души я обдуманно и сознательно отдаю предпочтение драматическому, мифологическому способу, мышления и говорения, поскольку этот способ не только выразительнее, но и точнее абстрактной научной терминологии, которая по обыкновению тешит себя надеждой, что ее теоретические формулировки могут в один прекрасный день свестись к алгебраическим уравнениям.
Итак, производящим проекцию фактором является анима или, вернее, бессознательное в том виде, как оно представлено анимой. Всякий раз, когда она появляется в сновидениях, видениях и фантазиях, она принимает персонифицированную форму, тем самым демонстрируя, что олицетворяемый ею фактор обладает всеми характерными чертами женского существа. Анима - не изобретение сознания, а спонтанный продукт бессознательного. Не является она и замещающей мать фигурой. Наоборот, вполне вероятно, что нуминозные качества, делающие образ матери столь угрожающе могущественным, унаследованы от коллективного архетипа анимы, который воплощается заново в каждом ребенке мужского пола.
Так как анима - архетип, обнаруживаемый у мужчин, разумно предположить, что равноценный архетип должен быть в наличии у женщин; ибо так же как мужчины компенсируются женским началом, так женщины компенсируются мужским началом. Я не хочу, однако, этим аргументом создавать впечатление, будто до этих компенсаторных отношений мы додумались путем дедукции. Напротив, понадобился длительный и разносторонний опыт, чтобы эмпирически понять природу анимы и анимуса. Поэтому все, что здесь говорится об этих архетипах, либо допускает прямую проверку, либо получает, по крайней мере, вероятный статус за счет имеющихся фактов. В то же время я полностью сознаю, что мы обсуждаем пионерскую работу, которая по сути своей может быть только предварительной.
Так же как для сына первым носителем производящего проекцию фактора становится мать, так для дочери таковым, по-видимому, становится отец. Практическое знание этих отношений складывается из множества индивидуальных случаев, представляющих всевозможные вариации на одну и ту же основную тему. Поэтому их краткое описание может быть лишь схематичным.
Женщина компенсируется мужским началом, и потому ее бессознательное несет на себе, так сказать, мужской отпечаток. Результат - значительное психологическое отличие женщин от мужчин, и, в соответствии с этим, я назвал производящий проекцию фактор у женщин анимусом, что означает ум (mind) или дух (spirit). Анимус соответствует отцовскому Логосу, так же как анима - материнскому Эросу. Но я вовсе не хочу здесь, да и не предполагаю вообще давать этим двум интуитивным понятиям очень точное определение. Я использую слова Эрос и Логос просто как концептуальные вспомогательные средства для описания того факта, что сознание женщины характеризуется в большей степени соединительным качеством Эроса, чем различительной и познавательной способностями, связанными с Логосом. У мужчин Эрос - функция взаимосвязи - обычно менее развит, чем Логос. У женщин, наоборот, Эрос есть выражение их истинной природы, тогда как их Логос - это часто, лишь достойная сожаления случайность. Именно он приводит к размолвкам и вызывающим раздражение объяснениям в семейном кругу и среди друзей. Это потому, что женский Логос состоит не из размышлений, а из мнений, под которыми я имею в виду априорные предположения, притязающие на абсолютную истинность. Такие предположения, как известно, могут вызывать крайнее раздражение. Поскольку анимус неравнодушен к спору, наблюдать его в действии можно лучше всего в диспутах, когда обе стороны твердо знают, что они правы. Мужчины могут спорить в самой что ни на есть женской манере, - так и бывает, когда они одержимы анимой и таким образом превращены в анимус своей собственной анимы. У них обсуждаемый вопрос становится вопросом личного тщеславия и обидчивости (как если бы они были женщинами); у женщин же - вопросом мести, либо вопросом справедливости, истины или какого-то "изма", - ибо портниха и парикмахер уже позаботились об удовлетворении их тщеславия, "Отец" (то есть сумма общепринятых мнений) всегда играет огромную роль в женской аргументации. Каким бы дружелюбным и услужливым ни был Эрос женщины, нет на свете такой логики, которая может поколебать женщину, если ею правит анимус. Часто у мужчины возникает ощущение - и он не столь уж неправ, - что в такой ситуации только обольщение, взбучка или насилие возымели бы необходимую силу убеждения. Он не подозревает, что эта драматическая ситуация весьма банально и неинтересно закончилась бы, покинь он поле сражения и позволь другой женщине довести битву до конца (скажем, своей жене, если, конечно, она и не была той самой горячей боевой лошадью). Увы, эта здравая мысль редко когда приходит ему в голову, потому что мужчина не может и пяти минут пообщаться с анимусом без того, чтобы не стать жертвой собственной анимы. Всякий, у кого еще осталось достаточно чувства юмора, чтобы объективно вслушаться в развертывающийся вслед за этим диалог, был бы ошеломлен огромным количеством банальностей, без меры употребляемых трюизмов, газетных и литературные штампов, сальных пошлостей, перемежаемых грубой бранью, и полнейшим отсутствием логики. Именно такой с позволения сказать диалог, безотносительно к его участникам, повторяется миллионы и миллионы раз на всех языках мира и всегда остается по существу одним и тем же.
Сей поразительный факт обусловлен следующим обстоятельством: когда встречаются анимус и анима, то первый обнажает свой меч власти, а последняя выпускает свой яд иллюзий и соблазна. Исход этой встречи, не обязательно должен быть всегда негативным, так как оба ее участника с той же вероятностью могут влюбиться друг в друга (особый случай любви с первого взгляда). Язык любви отличается удивительным единообразием, используя избитые формулировки с величайшей преданностью и верностью, так что снова оба партнера оказываются в банальной коллективной ситуации. Тем не менее, они живут в заблуждении, будто относятся друг к другу крайне индивидуально.
Как в своих положительных, так и в своих отрицательных выражениях взаимоотношения анима/анимус всегда изобилуют "анимозностью", то есть они эмоциональны, а значит и коллективны. Аффекты снижают уровень взаимоотношения и приближают его к общей инстинктуальной основе, которая уже не содержит в себе ничего индивидуального. Весьма часто эти взаимоотношения идут споим естественным ходом, безо всякого внимания к ним их исполнителей - людей, которые впоследствии не понимают, что же с ними случилось.
Тогда как облако "анимозности", окружающее мужчину, состоит главным образом из сентиментальности и чувства обиды, у женщины "анимозность" выражается в форме чрезмерно самоуверенных взглядов и объяснений, инсинуаций и неверных истолкований, причем все это имеет целью (иногда достигаемой) разрыв взаимоотношений между двумя людьми. Женщина, подобно мужчине, оказывается окутанной пеленой иллюзий не без помощи своего приятеля-дьявола и, как дочь, которая только и понимает своего отца (то есть, вечно права во всем), она переносится в страну овец, где пасется под присмотром пастуха своей души - анимуса.
Как и анима, анимус также имеет положительную сторону.
Через фигуру отца он выражает не только общепринятые мнения, но, в равной степени, и то, что мы называем "духом", - в частности, философские или религиозные идеи, а вернее, вытекающую из них позицию. Таким образом, анимус - это психопомпа, посредник между сознательным и бессознательным, и персонификация последнего. Так же как анима, благодаря .интеграции, становится Эросом сознания, так анимус становится его Логосом; и таким же образом, как анима придает связующий характер сознанию мужчины, анимус наделяет сознание женщины способностью к размышлению, взвешиванию "за и против" и самопознанию.
Воздействие анимы и анимуса на эго, в принципе, то же самое. Это воздействие чрезвычайно трудно исключить, потому что, во-первых, оно необыкновенно сильно и немедленно наполняет эго-личность непоколебимым чувством правоты и праведности. Во-вторых, причина воздействия проецируется и кажется заключенной в объектах и объективных ситуациях. Обе эти особенности можно, я полагаю, проследить назад до характерных свойств архетипа. Ибо архетип, конечно, существует a priori, что может, по-видимому, объяснять часто абсолютно неразумное и все же неоспоримое (да и не оспариваемое) существование некоторых настроений и мнений. Возможно, на подобные настроения и мнения так трудно влиять из-за мощного суггестивного воздействия, исходящего от архетипа. Сознание уступает его чарам, пленяется им, как бы гипнотизируется. Довольно часто эго испытывает смутное чувство морального поражения и тогда начинает вести себя все более оборонительно, вызывающе и, в общем-то, лицемерно, тем самым создавая порочный круг, только усиливающий чувство неполноценности. В этом случае из-под человеческих взаимоотношений выбивается сама основа, ибо, как и мегаломания, чувство неполноценности делает взаимное признание невозможным, а без него нет и взаимоотношений.
Как я сказал, гораздо легче интуитивно понять тень, чем аниму или анимус. В отношении тени мы обладаем тем преимуществом, что в какой-то степени подготовлены к ее пониманию нашим воспитанием, которое всегда старалось довести до сознания людей, что они сделаны не из чистого золота. Поэтому каждый сразу понимает, что подразумевается под словами "тень", "низкая личность" и т. д. А если бы кто-то вдруг забыл смысл этих слов, то воскресная проповедь, жена или сборщик налогов легко могли бы освежить его память. Однако, с анимой и анимусом дело обстоит отнюдь не так просто. Во-первых, нравственное воспитание не касается этого аспекта и, во-вторых, большинство людей довольствуется уверенностью в собственной правоте и предпочитает взаимное поношение (если не хуже!) признанию своих проекций. В самом деле, кажется вполне естественным делом для мужчин - обладать безрассудными настроениями, а для женщин - неразумными мнениями. По-видимому, такое положение дел основывается на инстинкте и должно оставаться таким как есть для обеспечения вечного продолжения эмпедокловой игры любви и ненависти стихий. Природа консервативна и не позволяет без труда переменить свой естественный ход, упорно защищая неприкосновенность тех заповедных мест, где бродят анима и анимус. Отсюда нам гораздо труднее осознать проекции анимы/анимуса, чем признать свою теневую сторону. И в последнем случае, конечно, приходится преодолевать некоторые препятствия морального порядка, такие как тщеславие, честолюбие, самонадеянность, злопамятность и т. д.; но в случае проекций прибавляются всевозможные затруднения интеллектуального порядка, не говоря уже о содержаниях проекции, с которыми человек просто не знает, как совладать. И в добавление ко всему этому возникает серьезное сомнение: а не слишком ли мы вмешиваемся в дела природы, подталкивая к сознанию то, что лучше было бы оставить спящим.
Хотя, как мне известно по опыту, изрядная доля людей способна без особых интеллектуальных или моральных затруднений понять, что подразумевается под анимой и анимусом, все же испытывающих огромные трудности в визуализации этих эмпирических понятий как чего-то конкретного оказывается гораздо больше. Это показывает, что понятия анимы и анимуса отчасти выходят за пределы обычных рамок человеческого опыта. Они потому и не являются общедоступными, что выглядят непривычными. Вследствие чего они мобилизуют предубеждение и становятся табу, как и все, что не удается предвидеть.
Итак, если мы выдвигаем в качестве своего рода необходимого условия аннулирование проекций, поскольку такой путь оказывается безопасным и в любом отношении более выгодным, мы вступаем на новую землю. До сих пор каждый был уверен в том, что такие представления, как "мой отец", "моя мать" и т. д. являются не более чем точными отражениями действительного родителя, соответствующими во всем оригиналу, - так что когда кто-то говорит "мой отец", то имеет в виду не больше и не меньше того, каков его отец на самом деле. Он имеет в виду именно то, что предполагает, но предположение тождественности никоим образом не вызывает самой этой тождественности. Вот где оказывается полезным софизм enkekatyinmenos ("Человек под покрывалом"). Если некто Х включит в психологическое уравнение собственное представление о своем отце, принимаемое им за настоящего отца, это уравнение не будет решаться, потому что введенная им неизвестная величина не является точной копией действительности. Х не учел того, что его представление о конкретном человеке состоит, во-первых, скорее всего из очень неполного образа этого реального человека, и, во-вторых, из субъективных поправок, внесенных им в этот образ. Представление Х о своем отце - сложная величина, за которую настоящий отец несет лишь частичную ответственность, тогда как несравнимо большая ее доля падает именно на сына. А если это так, то всякий раз, когда Х критикует или хвалит своего отца, он, не сознавая того, попадает и в себя, вызывая тем самым психические последствия, застигающие врасплох как раз тех людей, которые привыкли относиться к себе с пренебрежением или, наоборот, перехваливать себя. Однако, если Х внимательно сопоставит свои реакции с действительностью, у него есть шанс заметить, что он где-то просчитался, давно не сознавая по поведению отца, что тот образ отца, который у него есть, ложен. Но, как правило, Х уверен в своей правоте, а ежели кто и не прав, так этим заблуждающимся должен быть другой человек. Если, к тому же, Х наделен плохо развитым Эросом, он или будет проявлять безразличие к неадекватным отношениям, установившимся между ним и отцом, или же будет испытывать раздражение от общей непонятности и несообразности отцовского поведения, которое, фактически, никогда не соответствует представлению Х о своем отце. А потому Х думает, что имеет все основания считать себя обиженным, неправильно понятым и даже преданным.
Можно представить себе, насколько желательно было бы в таких случаях разрушить проекцию. И всегда есть оптимисты, верящие в то, что для наступления золотого века достаточно просто поведать людям о правильном образе действия.
Но предоставим им самим попробовать объяснить этим людям, Что они действуют наподобие собаки, гоняющейся за собственным хвостом. Чтобы заставить человека увидеть недостатки своей позиции, нужно значительно больше, чем просто "поведать" о правильной позиции, ибо проблема гораздо сложнее того, что обычный здравый смысл может себе позволить. То, с чем здесь сталкивается человек, представляет собой роковое недоразумение такого рода, которое при обычных обстоятельствах остается навсегда недоступным инсайту. Это, пожалуй, все равно, что ждать от среднего почтенного гражданина признания себя преступником.
Я упоминаю все это лишь с одной целью - проиллюстрировать порядок величины, к которой относятся проекции анимы/анимуса, а также моральные и интеллектуальные усилия, потребные для аннулирования этих проекций. Однако, далеко не все содержания анимы и анимуса проецируются. Многие из них спонтанно появляются в сновидениях и т. п., но еще большую часть их можно осознать через посредство активного воображения. Именно таким путем мы обнаруживаем, что в нас живут мысли, чувства и аффекты, которые мы никогда не сочли бы возможными. Разумеется, возможности такого рода кажутся крайне фантастичными всякому, кто не испытал их сам, ибо нормальному человеку "известно, о чем он думает". Такая детская установка со стороны "нормального человека" есть просто норма, так что без опыта в данной области ни от кого не следует ожидать понимания действительной природы анимы и анимуса. С этими рефлексиями человек входит в совершенно новый мир психологического опыта, при условии, конечно, что он преуспевает в его осуществлении на практике.
Тех, кто действительно преуспевает в этом, едва ли оставит равнодушным все то, чего эго не знает и никогда не знало. Эта прибавка к знанию о себе еще чрезвычайно редко встречается в наши дни и, обычно, оплачивается авансом в виде невроза, если не чего-то худшего.
В фигурах анимы и анимуса выражается автономия коллективного бессознательного. Они персонифицируют те его содержания, которые, при извлечении их из проекции, могут быть интегрированы в сознание. В этих пределах обе фигуры исполняют роль функции, фильтрующих содержания коллективного бессознательного для сознательного ума. Они выглядят таковыми или ведут себя как таковые, однако, лишь до тех пор, пока тенденции сознательного и бессознательного не слишком сильно расходятся. Стоит возникнуть какому-либо напряжению, как эти функции, до того момента совершенно безвредные, начинают противостоять - в персонифицированной форме - сознательному уму и вести себя скорее как системы, отделившиеся от личности, или как парциальные души. Это сравнение несовершенно, поскольку ничто ранее принадлежавшее эго-личности не отделилось от нее; напротив, эти две фигуры репрезентируют некое беспокоящее разрастание. Причина их такого поведения заключается в том, что хотя содержания анимы и анимуса могут быть интегрированы в сознание, сами они сознанию недоступны, поскольку являются архетипами. Как таковые, они служат фундаментными камнями психической структуры, которая во леей своей полноте превосходит границы сознания и потому никогда не может стать объектом непосредственного познания. Хотя результаты воздействия анимы и анимуса можно сделать достоянием сознания, сами они являются факторами, выходящими за пределы сознания и находящимися вне досягаемости перцепции и воления. Следовательно, они остаются автономными, несмотря на интеграцию их содержаний, и по этой причине их нужно постоянно иметь в виду. Это крайне важно с терапевтической точки зрения, поскольку постоянное наблюдение отдает дань бессознательному, что гарантирует, в большей или меньшей степени, его сотрудничество. С бессознательным, как мы знаем, невозможно "покончить" раз и навсегда. На самом деле, одной из важнейших задач психической гигиены является уделение постоянного внимания симптомалогии бессознательных содержаний и процессов, хотя бы потому, что сознательному уму всегда угрожает опасность оказаться односторонним, ищущим проторенных путей и попадающим в тупики. Комплементарная и компенсирующая функция бессознательного обеспечивает возможность в какой-то мере избежать этих опасностей, которые особенно велики при неврозе. Только в идеальных условиях, когда жизнь еще проста и бессознательна настолько, чтобы без колебаний и опасений следовать извилистой тропой инстинкта, такая компенсация действует е полным успехом. Чем цивилизованнее, сознательнее и сложнее человек, тем меньше он способен следовать своим инстинктам. Его сложные условия жизни и влияние его окружения звучат настолько сильно, что заглушают тихий голос природы. Вместо нее на первый план выступают мнения, убеждения, теории и коллективные тенденции, которые и поддерживают все заблуждения сознательного ума. В таком случае бессознательному следует уделять преднамеренное внимание с той целью, чтобы можно было задать работу компенсации. Отсюда особенно важно представлять себе архетипы бессознательного не как внезапно захватывающую фантасмагорию мимолетных образов, а как постоянно действующие, автономные факторы, каковыми они и являются в действительности.
Оба эти архетипа, как показывает практический опыт, обладают фатальностью, что, при случае, может вызывать трагические последствия. Они в буквальном смысле слова являются отцом и матерью всех гибельных ловушек судьбы и уже давно признаны таковыми всем миром. Вместе они образуют божественную пару, в которой один, в соответствии со свойственным ему Логосом, характеризуется пневмой и нусом, и довольно похож на Гермеса с его беспрестанно меняющимися цветами, тогда как другая сторона этой пары, в соответствии со свойственным ей Эросом, носит черты Афродиты, Елены (Селены), Персефоны и Гекаты. Обе стороны этой пары - бессознательные силы - и в самом деле "боги", как совершенно верно представлял себе их существование древний мир. Назвать их "богами" - значит уступить им центральную позицию на шкале психологических ценностей, которая, впрочем, всегда оставалась за ними, независимо от того, признавался ли этот факт сознательно или нет, - ибо их сила возрастает пропорционально той степени, в какой они остаются бессознательными. Те, кому они неведомы, находятся в их руках, так же как эпидемия сыпного тифа буйно разрастается, когда ее источник не раскрыт. Даже в христианстве эта божественная сизигия не атрофировалась, но, напротив, занимает самое высокое место в качестве Христа и его невесты Церкви. Подобные этим параллели оказываются чрезвычайно полезными для наших попыток найти правильный критерий оценки значимости этих двух архетипов. То, что мы можем узнать о них с сознательной стороны, настолько незначительно, что почти и незаметно. И только когда мы освещаем темные глубины души и разведываем неведомые и извилистые троны человеческой судьбы, постепенно становится ясно, сколь безмерно то влияние, каким обладают эти два фактора, дополняющие нашу сознательную жизнь.
Подводя итоги, я хотел бы подчеркнуть, что интеграция тени, или осознание личного бессознательного, отмечает первый этап в аналитическом процессе, и что без него опознание и признание анимы и анимуса невозможно. Тень можно осознать только через отношение к партнеру, тоща как аниму и анимус можно распознать только через отношение к партнеру противоположного пола, поскольку лишь в таком отношении их проекции становятся действующими. У мужчины признание анимы дает начало триаде, одна треть которой трансцендентна: мужской субъект, противостоящий ему женский субъект и трансцендентная анима. У женщины эта ситуация изменяется на противоположную. Опущенным четвертым элементом, который превратил бы триаду в четверицу, у мужчины оказывается архетип Мудрого старца (который я здесь не обсуждал), а у женщины - архетип хтонической Матери. Эти четыре элемента образуют полуимманентную и полутрансцендентную четверицу, архетип, который я назвал marriage quaternio. Marriage quaternio снабжает нас схемой, подходящей не только для самости, но для структуры примитивного общества с его кросскузенным браком, брачными классами и разделением поселений на четверти. С другой стороны, самость есть образ Бога или, по крайней мере, самость невозможно отличить от него. В отношении этого ранний христианский дух не оставался в неведении, иначе Климент Александрийский никогда не смог бы сказать, что тот, кто знает себя, знает Бога.