4. Наши Молитвы
В книге об афонском старце Силуане я нашла такие слова: "Нет на свете ничего труднее молитвы". Прочитав это, я сочувственно вздохнула, но вздох этот относился даже и не ко мне лично, а к моим детям. Вот кого мне надо научить молиться, а это потруднее, чем преодолеть собственные леность, легкомыслие, гордыню, тщеславие. С детьми все становится намного сложнее, тем более если сама немощна и малоопытна.
Об Иисусовой молитве я много читала, пытаясь писания святых отцов приложить к себе лично. Конечно же, преуспеть в этом я не смогла. Потому, во-первых, что у меня, недостойной, нет духовника, а без его благословения в этом деле никуда не двинешься. А во-вторых, от четок, даже если они у меня в кармане и я куда-то иду, начинаю просто-напросто засыпать, едва миную границу семидесятой молитовки, и это - стоя на ногах. И без четок впадаю в то же сонное состояние, сопряженное к тому же с каким-то испугом: становится мне почему-то страшно от многократного повторения молитвы "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную".
Много облегчило меня чтение святителя Феофана Затворника. Его объяснение того, как надо хранить памятование о Боге в течение дня, приложилось к моей жизни как нельзя лучше. Доля жены, матери такова, что от кучи мелких дел, забот, слов, которые надо сказать, мельчаешь характером, погрязаешь до самой до макушки в каком-то бездонном месиве: дела домашние делать не переделать, и конца им нет. Стала я приспосабливать к этому свою душу, стараясь держать ее повыше, и получилось это у меня так. О всех мелких-мелких домашних делах молюсь словами, по возможности самыми простыми, причем заметила, что о самых-самых незначительных вещах молитва получается едва ли не детской, какой-то очень уж простой... Суп варю - о супе молюсь, чтоб он вкусный получился, пол мою - прошу у Бога сил, чтобы домыть его до конца и не растянуться от этого в полном изнеможении (я от природы очень слаба физически - силы мои явно меряны). И не то чтобы я это делала исключительно ради собственного благополучия (хотя и на успех всех моих домашних дел я очень надеюсь и желаю его), мне важно другое. Я очень благодарна апостолу Павлу за слова о молитве, включенные им в послание к Филиппийцам: Господь близко. Не заботьтесь ни о чем, но всегда в молитве и прошении с благодарением открывайте свои желания пред Богом, и мир Божий, который превыше всякого ума, соблюдет сердца ваши и помышления ваши во Христе Иисусе. Вот этого я и ищу, вот поэтому я и молюсь над кастрюлями, магазинными авоськами да бесконечными рубашками, большими, поменьше и совсем маленькими: чтобы "мир Божий", о котором мне, женщине, невозможно и помыслить, накрепко заключил меня во Христе Иисусе. Иначе молиться я не умею. Где уж мне, грешной, творить молитву Иисусову по образцу святых отцов наших...
Есть у меня еще одна, помимо хозяйственных забот, отрадная возможность для памятования о Боге. Детки мои, поскольку мать их женщина современная, то есть работающая, должны посещать соответствующие казенные заведения: детсад, школу, начальную и музыкальную, порой и продленку. И вот никогда-то меня не покидает чувство вины перед ними... Миллион раз я с пристрастием разглядывала нашу семейную жизнь, а рассмотрев, выносила о себе оправдательное решение: иначе и быть у нас не может. И все-таки совесть не перестает упрекать меня в том, что я оставляю своих детей на чужих руках. Я не обольщаюсь на свой счет, будто бы мое материнское присутствие наиполезнейшее для детей. Сколько я встретила на своем веку удивительных педагогов, специалистов разного рода, врачей, одаривших моих детей различными умениями, познаниями, излечивших их от серьезных болезней! Все мы ходим под Богом, Который печется о детях Своих, приводя на наш путь и людей не родственных, чужих, но делающих нам столько добра. Ну, раз для меня столь заметна польза от посещения детками моими детсадов да школ, что ж так печалюсь я? Всегдашняя материнская боязнь гнетет сердце: упадут неловко, обидит их взрослый или приятель, будут плакать горько, а утешить некому... Да мало ли что может случиться! Вот и стараюсь я молитвой поддержать их, когда они вдали от меня, не рядом. Вышел ребенок за порог - я молюсь: "Господи, избави его от встречи с лютым, лихим человеком. Господи Иисусе Христе, помоги рабу Божьему, сыночку моему, через дорогу перейти благополучно. Помоги, Господи, защити его от всякого зла". Весь распорядок дня я знаю и в садике, и в школе, и на продленке, и день длится, а моя молитва сменяется другой: "Господи, да будет учение сына моего во славу Божию. Господи, сохрани дитя мое от простуды на прогулке. Господи, пошли ему крепкий сон и сохрани от грешной привычки" и далее, далее, далее - весь день. И всегда вместе с этой молитвой другая - о себе: "Господи, прости меня, грешную, и сохрани дитя мое от всякого зла".
А как научить молиться ребенка? Дело это очень не простое и в огромной степени зависит именно от матери, потому что ребенок и здесь будет повторять то, что видит перед собой. В этом деле потребно время, многие годы, поэтому надо трудиться терпеливо, готовя себя к длительному усилию. Я не буду повторять прекрасную книжку священника А. Владимирова "Молитвослов для самых маленьких" (на мой взгляд, кстати, это одна из лучших современных книжек, посвященных проблемам христианской педагогики: другие в большей степени грешат некоторой оторванностью от реальной жизни и написаны как будто специально для семей целиком воцерковленных, а таких у нас еще очень и очень мало).
Научить детей молиться можно только в ежедневном общении с ними: какие-то маленькие реплики и советы матери, сказанные как бы кстати, между делом, жизненные примеры, различные случаи, разъясненные в нужном нам плане. Причем основным здесь является совет, который, несмотря на всю его простоту, нужно неизменно варьировать, дабы не надоесть своему ребенку до смерти: "А ты помолись перед началом дела, и у тебя получится намного лучше". Через некоторое время у ребенка рождается на эту просьбу такой ответ: "А я молился, но мне не помогло". Этого пугаться не следует, напротив - стоит порадоваться самостоятельности первого молитвенного опыта маленького человека. Скорее всего, ответ матери не удовлетворит умненького малыша: "Может быть, ты плохо молился? А ты не думаешь, что исполнение твоего желания по молитве могло бы быть тебе не к добру? Давай разберемся вместе..."
Нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы за один раз объяснить такое ребенку. Как это может быть, недоумевает маленький христианин, молитва - не к добру? Как и следовало ожидать, убедить егов правильности такой точки зрения не удалось. Однако, слава Богу, в ребенке столько добродушия, что он довольно скоро внутренне примиряется со своей "неудачей". Попросту забывает о ней. Пропустив немного времени, вновь возвращаюсь к этому совету: "Помолись". И так длительное время (всегда!), дабы ребенок наживал собственный молитвенный опыт.
Чрезвычайно впечатляет детей, давая новый стимул на этом пути, чтение Евангелия, причем не в переложении. Переложения, прежде чем обратиться к самому Священному Писанию, мы с детьми прочитали раза три. Причем я обратила внимание на такую закономерность: лучше всего читать детскую Библию (то есть переложение) не с начала... Странно повторилось с моим вторым сыном то, что было и с первым: хождения во время богослужения вокруг большого распятия, стоящего за канунным столиком, так впечатляют маленьких детей, что у них возникает очень большое желание узнать об этих страшных ранах на руках и ногах Спасителя.
-Мама, а почему Иисуса Христа приколотили ко кресту? Кто это сделал?
-Хочешь, я тебе про это прочитаю в книге, в Библии?
-Хочу, - говорит ребенок, и с этого дня начинается его знакомство со Священным Писанием. Прочитав со страстей Господних детскую Библию до конца, можно теперь обратиться и к началу, причем лучше всего для первого раза взять переложение именно Нового Завета.
Чтение детской Библии чаще всего связано с укладыванием детей на ночь. Этот ритуал исключительно важен, и я взяла себе за правило не торопиться уходить от детей по вечерам. Долгое время у нас было заведено так: чтение какой-нибудь сказки, потом несколько страниц из детской Библии, наконец, вечерняя молитва. Когда дело дошло до настоящего Евангелия (мой выбор пал на евангелиста Марка), я была поражена тем, какое впечатление на маленьких детей (им было тогда 5 и 8 лет соответственно) производит подлинное, не переложенное Слово Божие. Кое-что, конечно, тут же в ходе чтения пришлось изменить. Изъяла из текста, например, о жене - "кровоточивая", причем старший, как будто почувствовавший некую лакуну, тут же переспросил: "А чем это она была так больна?" Когда же я по Марку прочитала о Тайной Вечере, Митя остался страшно недоволен:
-Мама, а почему ты так мало о ней прочитала?
Я объяснила, что у этого евангелиста о Тайной Вечере действительно написано об этом очень кратко, в другом же Евангелии (от Иоанна) словам Господа, произнесенным в тот вечер, посвящено три главы.
-Читай все! - последовал приказ. Без особого желания, думая, что дети заскучают или просто не поймут этого сложного текста, я начала чтение. Прочитала я это в два вечера, с перерывом и заметила, какое огромное впечатление на детей производит подлинное, не пересказанное и не переложенное применительно к их возрасту слово Господа. Это не идет ни в какое сравнение с материнскими призывами и наставлениями! Молитвенный опыт, который наживает маленький ребенок в самом начале своего жизненного пути, находится в сильнейшей зависимости от чтения Евангелия, поскольку слова Господа, переданные в нем, они воспринимают как непосредственный призыв, к ним обращенный, и следуют ему с большей охотой, нежели материнскому. Истинно, истинно говорю вам: о чем ни попросите Отца во имя Мое, даст вам. Вот тут мой старший сказал: "Ого!" А я удивилась: разве я ему про это не говорила? Да многократно! Но одно дело слово матери, а другое - Божие. Доныне вы ничего не просили во имя Мое; просите и получите, чтобы радость ваша была совершенна.
Кстати сказать, Евангелие (не по переложению) можно читать выборочно ребенку лет с четырех. При хорошем знании Нового Завета нетрудно выбрать небольшой отрывок, предварив им наступление какого-либо праздника. Чтение это чрезвычайно важно, поскольку так начинается христианская жизнь, неразлучная с великой книгой.
Я страшно сожалею о невозможности понимания детьми Евангелия, читаемого в церкви. Приучить стоять их в этот момент смирно и с опущенной головкой нетрудно, утешить словами вроде таковых: "Ничего, старайтесь вслушиваться и со временем научитесь понимать", тоже не сложно. Однако из моей памяти не выходит, тревожа ее, один случай, бывший с нами. Однажды мы всей тройкой забрели в церковь в неурочный час. В пустом храме священник, видимо, по просьбе тех нескольких человек, которые стояли рядом с ним, служил молебен. Вот батюшка открыл Евангелие и я с наслаждением выслушала знакомые слова о Мариам, которая "со тщанием иде во град Иудов и целова Елисавет". И вдруг я взглянула снизу вверх на своих детей, которые (я видела это по ним) опятьничегошеньки не поняли, и в моей голове родился вопрос: "А что бы изменилось, если бы сейчас батюшка прочитал нам эту главу из Евангелия по-русски?". И сама себе на это ответила: "Изменилось бы только одно. Вместо слов "Стойте смирно - читают Евангелие", я бы сказала: "Слушайте...". Вместо покорного исполнения материнской команды мои дети просто бы вслушивались в прекрасные, понятные и - слава Богу - уже довольно знакомые слова. Дети бы понимали то, что им читают в церкви".
В свое время я много усилий приложила к тому, чтобы приучить саму себя к церковнославянскому языку. Придя из церкви, тексты, оставшиеся непонятыми мною в пении или чтении, старалась найти в книгах, которыми разжилась к тому времени, дабы уразуметь их до конца. С церковным чтением Евангелия и Апостольских посланий у меня обстоит дело сложнее всего: ведь у нас дома нет Библии на славянском языке. В церкви для меня самое важное уловить начало - из какого Евангелия и Послание какого Апостола будут читать. Потом я стараюсь воспроизвести перед своими глазами русский текст, который знаю, и через него понять церковный.
Несомненно, определенное усилие и, главное, привычка к церкви дают свой добрый плод. Мой старший сын наделен чудесной музыкальностью, однако в церкви - я это вижу по нему - он музыкой наслаждаться не может и многое бы отдал, чтобы понимать, о чем в ней поют и говорят. Так или иначе, но постепенно дети все-таки начинают разбирать сначала отдельные слова, а потом и целые фразы, сказанные в алтаре, перед алтарем, пропетые на хорах. Колоссальное значение имеет здесь подсказка матери. Многое я произнесла и пропела им, прижав к себе и низко наклонившись к ним головой. То, что детям было непонятно в чужих устах, стало доступно от меня. Так, стоя где-то в уголке церкви, мы разбирали со старшим сыном "Блажени". Он меня попросил: "Повтори "Блаженства"". На хорах пели, а я просто проговаривала их, делая после каждого паузу, чтобы дать ему прослушать это в пении. По книжке же ("Закон Божий") разбирать ход богослужения намного сложнее, чем объяснять это самой в церкви. Я это поняла на собственном опыте, хотя и чтение по книжке на эту тему очень полезно. Прочитать это можно с перерывами дня за три и повторить по книжке спустя большой промежуток времени.
За прошедшие четыре года нашего церковного житья-бытья мой старший мальчик запомнил с десяток молитв. Произносит он их правильно, не коверкая церковно-славянские слова. Когда-то я придавала всем этим мелочам большое значение, однако со временем успокоила свою ревность на этот счет. Детей очень утомляет такой усложненный процесс: сначала читаем молитву, потом переводим, наконец, снова читаем на церковно-славянском. Детям, по моим наблюдениям, вполне доступна внутренняя красота молитвы - она их очень впечатляет. Если же проделать манипуляцию, описанную выше, то это очарование разрушается. Заметив это, я стала поступать иначе. Время от времени я прочитываю детям в добавку к вечернему правилу какую-нибудь новую, незнакомую им молитву - не для запоминания, а просто так, потому что она мне нравится. Читаю я ее, сразу же несколько спрямляя и сглаживая: огрубляю некоторые окончания, заменяю чересчур архаичные глагольные формы на более близкие к современным и т. д. Это не перевод, и дети не замечают моей хитрости, воспринимая новую молитву как самую обыкновенную церковную. Они могут тут же, по горячим следам, не забыв свой вопрос в процессе сложных переводческих манипуляций, задать его. Я им отвечу. И получается очень живо, как-то непосредственно! Только вот мое недоумение (зачем коверкать таким образом два языка - славянский и русский?) становится чем дальше, тем более тяжким...
Таким образом дети - я держу эту цель перед собой - набирают в свою память маленьких молитовок, учатся обращаться к Богу, раскрывать перед Ним свое сердце. Учатся этому на высоких молитвенных образцах.
В деле воспитания детей нет ничего простого, и вечерняя молитва не представляет здесь исключения. Были времена, когда я просто садилась на постель рядом с маленьким тогда старшим сыном и просила его прочитать молитвы: сначала "детские", коротенькие, потом "Отче наш", "Богородице Дево", "Достойно есть". Потом подрос младший, и вот на меня уже устремлены две пары пытливых детских глаз. Я привыкла к этим глазам, смотрящим мне прямо в лицо. И все-таки иногда на молитве становится от них как-то не по себе, но, припомнив, что я - экспонат, который детям нужно сохранить в своей памяти, смиряюсь. До сих пор не могу приучить детей стоять со мной рядом на молитве: то, как они это делают, вертя руками или приседая на пятки, выглядит так неблагопристойно, что я поскорей загоняю их в постель. Оттуда они читают по моей просьбе некоторые молитвы из вечернего правила. Старший знает все, что ячитаю вечером, а с младшим мучаемся, сбиваясь и в "Отче наш", и в "Богородице Дево, радуйся". Зато хорошо поем праздничные тропари и величания (на Рождество, Сретение, Пасху), воскресную молитву, и дети это очень любят. "Символ веры" тоже просто так пели-пели и, в конце концов, запомнили.
Мой старший сын, как я заметила, любит ту часть моей вечерней молитвы, которую я произношу своими словами.
-Мама, а кто это - Иоанн, Александра?
-Это мои бабушка и дедушка. Они умерли, когда я была еще школьницей.
-А воины Константин и Александр? Это кто?
-Это мои родной дядя и двоюродный дедушка. Они погибли в последнюю войну. Дядя Константин пропал без вести, ему было лет двадцать. Ты понимаешь, что это такое - пропасть без вести?
-Не понимаю...
-Это когда никто не знает, когда и где человек убит, где он похоронен. Может, его косточки так и остались поверх земли... Это грех, сынок: не знать могил своих родных, не знать дней их поминовения. Об упокоении их душ крепко молиться надо, со слезами. Вообще та война была такая страшная! 50 лет прошло, а я чем дольше живу, тем мне все горше и горше от памяти о ней. Столько мук, столько погибших, не оплаканных, не замоленных! Жалко мне их да и нас, грешных, жалко... А дядя Александр погиб в штрафных ротах, тоже не знаем, как и где.
-А что такое штрафные роты?
-А кто это - иерей Фотий?
-А кто младенец Татьяна?
-А почему ты о Варваре молишься и называешь ее несчастной?
И течет наша неспешная беседа - из одного вечера в другой, и зависит она от того, что своими чуткими ушками выхватили в моей молитве дети.
-Мой двоюродный дед был священником, настоятелем храма. Его арестовали в тридцатых годах, и он пропал... Может быть, отца Фотия убили, а может быть, он умер, замученный голодом, побоями, болезнями. За что, спрашиваешь? О, вина его была велика: он во Христа веровал, служил Ему. За это и убили! Так было всегда, и во времена апостольские: убивали за имя Христово. По слову Господа: "Да и все, верующие в Меня, будут гонимы". А дед мой, Иван, служил у Фотия в храме дьячком. Он бежал, скрывался, переменил фамилию. Так что фамилия, которая была у меня до папиной, не настоящая, выдуманная. А родовая-то наша фамилия вот какая - Соколовы.
И рассказываю, рассказываю - словами по-возможности проще, чтобы быть понятой ребенком.
-А младенец Татьяна - это моя родная сестра. Ей был годик, когда она умерла, это было еще до моего рождения. Она не была крещена. Молиться за некрещенных церковь не велит, но я ее очень жалею, потому и молюсь. А еще - я чувствую какую-то вину перед ней. А была раньше такой черствой, жестокой, ни одной слезиночки о ней не пролила, могилку ее в глаза не видывала. А потом вдруг начала так жалеть ее, маленькую! Стыдно мне стало, что я ее мало любила, и вот, через почти сорок лет после ее смерти, я вдруг заплакала о ней. Что же можно сделать, если человек уже умер, чтобы эта вина, эта мучительная жалость вышли из сердца? Только помолиться, и Бог облегчит тоскующее сердце.
На вопрос о "несчастной Варваре" я ответила сыну так:
-Это моя подруга. Она была больна - сошла с ума, а потом погибла в огне, сгорела. Церковь запрещает молиться за самоубийц, однако есть маленькая надежда, что это был все-таки несчастный случай. Доктора, выпуская ее из больницы, просили родных не оставлять ее одну. Вот, оставили, и сразу же случился этот пожар. Чья тут вина, чей это грех, лишь всеведущий Господь может рассудить. А суд Его праведен.
-Мама, а почему нельзя молиться за самоубийц?
-Самоубийство - страшный грех. Любой грех Господь волен простить человеку, если он сумеет от сердца покаяться в нем. Если безропотно снесет все Божие наказание за тяжкий грех свой. Самоубийца же покаяться не может, поскольку жизнь для него уже кончилась. А после такой страшной смерти - лишь расплата, воздаяние, конец.
-Мама, а Мария со чадом - это кто?
-Твоя учительница.
-А ты, что ли, и за нее молишься?
-Конечно. Она добрая и столько для тебя хорошего сделала. Я ее очень люблю. А кого любишь, за того молись обязательно. Это и есть любовь. Мне хочется сделать что-нибудь доброе твоей учительнице, чтобы не чувствовать себя должной. А что я могу? Только помолиться о ней и о ребенке ее. Вот я и молюсь о них, каждый вечер.
-А о моих воспитательницах молишься? - спросил сонный Ваня.
-А как же! И о них молюсь, и о нянечке твоей, и о логопеде, с которым занимаешься.
-А зачем?
-Апостол Павел учил: Носите тяготы друг друга. Вас, непосед, учить не так-то просто, я думаю. Вот я и хочу, чтобы моя молитва хоть немного вашим наставникам помогла, если не в их служении, так в житейских тяготах. А потом какое это счастье, когда о нас кто-то молится! Бог все молитвы слышит, и они возвращаются к нам благом. И вы не забывайте о своих учителях молиться. За всякое добро нужно стараться отплатить добром. А если кто-то из ваших наставников и зол с вами, все равно молитесь о нем. Деться от такого человека некуда, раз уж он попался вам в жизни. Надо его перетерпеть год-два-три. Помолитесь о нем, и Бог защитит вас от злобы такого человека.
Позднее всего старший сын расслышал и уразумел группу имен, произносимых в конце моей вечерней молитвы.
-Мама, а ты что, и за священников наших молишься?
-Да как же за них не молиться! Ты подумай, какая через них нам радость дается Богом! Священники в церкви отпускают нам грехи, подают совет, допускают нас, грешных, до причастия. Из их рук мы приобщаемся Тела и Крови Христовой. Ведь никто, кроме них, это сделать не может. А на церковь нашу посмотри! Ты вот ее не помнишь ободранной да почерневшей, а я хорошо помню. Какая теперь в храме нашем красота! Ты, Митенька, в других церквах почти не бывал, а я тебе так скажу: чище, чем в нашей церкви, нигде нет. Беленькая вся, ухоженная, красавица ненаглядная! Зайдешь в нее - сердце отдыхает в молитве, глядеть вокруг радостно. Как же за такое счастье не благодарить! Им, священникам, и всем, кто в храме нашем служит, сил много для их служения надобно, оно ведь очень трудное. Вот я о них и молюсь. И ты молись!
Память детская короткая. Сказала: "Помолитесь", - детки помолились, а на следующий день и не помнят об этом. Ну, ничего: придется к слову - напомню и раз, и два, и три... Вспомнится когда-нибудь все, и, даст Бог, будут исполнять то, чему их учила. Лишь бы молитвы детей не прекращались, хоть помалу, хоть какой-то молитвенный опыт прибывал бы и прибывал в них. Господь всему научит. Я-то, грешная, такая неумелая да неловкая, а Бог деток моих не оставит, соблюдет их в Себе.
Вот и пришла пора главной моей молитве. Она у меня одна: "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, даруй детям моим и мужу моему веру, соделай их участниками Царствия Небесного, не отвергни их, немощных, соблюди в Себе. Прости меня, грешную мать. Грехи мои прости в детях моих". Об этой молитве ребята никогда меня и не спрашивают, верно, думают, что я ее выучила по молитвеннику. Твержу ее многократно в течение дня, потому что не знаю более важного молитвенного прошения, возносимого мною, матерью и женой, к Богу.
Молитва за детей, материнская молитва должна быть крепкой - на века! Недаром в старину русские люди говорили: "Материнская молитва со дна моря достанет". И достает! Я это чувствую по себе, а иначе откуда в нас, советских людях, неумершее зерно веры? Я ощущаю его не как вновь насажденное, а как бывшее во мне от рождения. Кто молился обо мне, еще не рожденной, в каких страданиях и мучениях? Кто совершил подвиг, распахнув дверь перед стучащим в нее Господом, голодным, нагим, изнемогающим от ран? За чью добродетель и долготерпение вознаграждена я от Господа начатком веры в Него? О, сколь сладок плод в наследниках тех, кто надеялся, верил, любил, кто молился Христу! Все это я ощущаю как благодарность к тем, кто своей жизнью сделал для меня возможной молитву с верой к Богу.
Живых, с которыми соединена кровно, и умерших, всех, чьи имена сумела узнать, вспоминаю в вечерней молитве с признательностью и благодарностью. Причем с ее началом стала меняться моя душа - все они как бы приблизились ко мне, стали понятнее их боли и невзгоды. Молитва врачует, и вот оставило сердце "окамененное нечувствие", которое, оказывается, так сдавило его. Всех умерших перебрала в своей памяти, всех пожалела и, наконец, оплакала. И "несчастную Веру", о которой не могла думать без отвращения (бесноватая, сошла с ума от страсти к недостойному человеку!), с началом молитв о ней смогла пожалеть от всего сердца. Все, что любимо Богом, должно быть любимо и нами.
Грех нелюбви к какому-то конкретному человеку можно исправить и после его смерти, и это не поздно, если иметь в виду искреннее раскаяние, поэтому мне очень жаль тех христиан, которые с воинственностью отреклись от молитвы за умерших.
Я много читала об истинно христианском отношении к смерти. О том, с какой радостью христиане апостольских и последовавших за ним времен встречали смерть святых, воссоединившихся в другой жизни со Христом. "Не плакать, а молиться надо за умерших", - призывают многие духовные авторы. Иногда говорят и о прямом вреде слез для их сорокадневных мытарств и восхождения. Однако мне хотелось бы привести и пример другого рода.
Вот поэт Жуковский. Многое в его наследии может быть представлено как образец отношения истинного христианина к смерти родных и близких. Создается такое впечатление, будто он о них никогда и не плакал, а только светло и нежно радовался их переходу в мир иной. Жуковский любил всматриваться в лица умерших людей и по их выражению разгадывать некую великую тайну.
Так он смотрел на Пушкина: "Когда все ушли, я сел перед ним и долго один смотрел ему в лицо. Никогда на этом лице я не видел подобного тому, что было на нем в эту первую минуту смерти". А вот его "Воспоминание", дышащее не обыкновенным покоем:
О милых спутниках, которые наш свет
Своим сопутствием для нас животворили,
Не говори с тоской: их нет;
Но с благодарностию: были.
Казалось бы - какое светлое христианское чувство! Однако есть в нем что-то излишне легкое и чего-то в нем не хватает... Не слез ли?
Вот эта недостаточность скорби об ушедших из жизних людях отмстила поэту жестоко. Смерть научила его уважать себя, но - на смертном одре. Он сильно мучился именно страхом смерти, боялся ее и горько плакал. Так свидетельствовал о смерти Жуковского его духовник, бывший при нем в течение этого времени.
К чему я это пишу? К чему оправдываю слезы, которые так часто не соединены с молитвой? Мое поколение в силу условий, которые его сформировали, многое "пропустило" в своей жизни. Огромен помянник тех, кто ушли от нас неоплаканными и незамоленными. Молиться за них нас не учили. Надо это восполнить и всех, отдаленных уже десятилетиями, оплакать и молить Бога простить им и нам, детям их, все множество грехов наших.
Я наследница всего, что сделано моими родителями, дедами и прадедами, и дети мои также унаследуют мое, как и я свое взяла упредшествующих десятилетий и веков. Поэтому и молиться о них, детях, нужно матерям крепко, горячо, со дерзновением. Не пропадет у Бога, не забудется материнская молитва. Вот мы, казалось бы, с такой любовью всматриваемся в родные черты, но Бог, сотворивший неповторимость драгоценных черт, любит это лицо неизмеримо громаднее, нежели мы. И этот душевный склад, когда человеку даровано единственным образом, не похожим ни на кого другого, любить, веровать, молиться, Он знает и любит сильнее немощной, грешной матери. Однако и эту любовь, материнскую любовь, надо в себе умножать и не давать ей иссякнуть! Уж, казалось бы, куда больше? Но эта аксиома ("Мать любит дитя свое") мнимая, потому что и она, любовь эта, куда-то исчезает, когда усаживается мать перед телевизором, отправляет детей в садик или на улицу погулять. И у этой любви также есть вспышки, затухания, приливы и отливы... Но так не должно быть! Если уж мать перестает молиться о своих детях, кто будет это делать? Материнская молитва о детях учит любить их, и нельзя отдавать себя разного рода развлечениям, вроде телевизора да легкого чтива. Детей жалко...
Куда бы ни отправлялись мои дети - в школу ли, на прогулку или к соседскому мальчику в гости, я обязательно благословляю их с краткой молитвой. Старший и сам уже привык перед выходом за порог креститься на иконку, висящую в прихожей.
Про себя я думаю: "Невозможно всюду сопровождать детей. Да и какие они вырастут, привязанные к материнской юбке? Сильный защищает себя сам, а слабого - Бог. Крест Христов оградит их от лютого человека, от неосторожности на улице, от похабной картинки, которую протянет им приятель, вытащив из кармана, от дружеской драчки, когда детей порой так жестоко бьют. Меня рядом с ними не будет, а Господь крестом Своим защитит их от зла. Царица Небесная сокроет их под Своим покровом. Это моя непостыдная надежда. Потому и благословляю их перед выходом за родной порог".
А как нужно детям благословение матери перед сном! Чтоб дурные сны не снились, чтоб нечисть ночная бессильна оказалась в своем желании поиграть невинной детской душой...