2. День после причастия
Как давно я делала эти записи! Прошло два года, и многое изменилось в нашей жизни. Если бы я тогда не записала в дневнике о том, как в возрасте 2-3 и 5-6 лет соответственно мы с детьми проводили дни после причащения, ни за что бы себе не поверила, запамятовав, что была когда-то способна на такое напряжение своих сил. Сейчас все стало ровнее и, возможно, естественнее. Но тогда, когда и в семье было некое противодействие мне - слава Богу, сейчас угасшее - и сама я была ох какая маловерная, подобное усилие, возможно, было наинужнейшим. Поэтому я и решила в своем рассказе не опускать эту страничку из жизни вновь обращенных.
Долго я ломала себе голову над тем, что же делать дома с ребенком после причастия. Спрашивала об этом у людей, пыталась найти ответ в книгах. У Ушинского в "Родном слове" мальчик, отговев и причастившись с отцом на Страстной, проводит весь день на скамеечке рядом с креслом богомольной бабушки. Она ему читает Библию. Маленький герой Шмелева ("Лето Господне") день после причастия ходит как привязанный за Горкиным - и это в принципе все тот же вариант, что и у Ушинского: времяпрепровождение вне привычных для ребенка прогулок со сверстниками на улице и игр с ними. Мне это явно не подходит, поскольку в нашей семье нет набожных старичков, которым можно было бы передать маленького причастника.
Что еще я выяснила из разговоров с людьми? "Причастник должен носить себя как драгоценную вазу - и так целый день", - сказала одна христианка моему старшему сыну. Красиво звучит, но я знаю, что в его семилетнюю тогда голову это поместиться не смогло. "Нужно читать детям Библию, жития, беседовать с ними на духовные темы". Своим торопыгам я могу почитать такую книгу полчаса, ну чуть больше, а дальше никак дело не идет! День же такой длинный...
Я решила: день причастия должен быть для детей днем праздничным. Праздник может сделать только мать и только тогда, когда она не загружена разными важными делами (их я старательно сдвигаю на предыдущий или последующий дни). Я должна быть все время рядом с детьми, и тогда они не раздерутся из-за какой-нибудь игрушки и не начнут обзывать друг друга разными обидными словами. Не нужны нам в этот день и их приятели - вместе со мной, думаю, они будут вести себя приличнее и не согрешат, назвав кого-нибудь дураком. И еще: причащались мои дети почти исключительно в будние дни, когда все домашние были на работе и не могли смутить меня своим насмешливым взглядом.
В день, когда я привожу своих детей из церкви после принятия ими Святых Даров, я слежу за собой: не хмурюсь, не выказываю неудовольствия и не грущу! Обед у нас в этот день вкусный-превкусный, из числа самых любимых моими детьми. После обеда я им что-нибудь дарю - так, какую-нибудь пустяковину: вытаскиваю из своей особой материнской прятки какие-нибудь раскраски или, на худой конец, просто чистые тетрадки, которые так приятно исчеркать в два дня! Могу не пожалеть даже пачку фломастеров.
Если я не пекла с вечера пирогов, то мы затеваем другое ужасно интересное и вкусное занятие. Я развожу массу для вафель и вытаскиваю электровафельницу. Вот наступает вожделенный момент выпечки этого лакомства! Пока я пеку вафли, моих детей не оттащить от меня за уши даже самым замечательным мультиком. Они зачарованно следят за тем, как из жидкого теста получается такая вкусная, зажаристая вафелька. Вафли поглощаются тут же, теплыми и еще не затвердевшими. Потом мы предпримем с ними какую-нибудь интересную прогулку, почитаем веселую сказку. Мои дети очень звонко хохочут, когда книжка этого стоит. В отличие от меня, то ли утратившей со временем чувство юмора, то ли им никогда и не обладавшей, у ребят с этим полный порядок. И меня их жизнерадостность очень радует.
Как и всегда, ребятки в этот день не отказывают себе в удовольствии помотать мне нервы: то своими капризами, то своим непослушанием, то взаимными небольшими драчками. Свое собственное самочувствие в момент, когда их нужно призвать к порядку, необходимо строго контролировать. Если речь приходится вести о наказании (скажем, стояние в углу), нужно сделать это без раздражения и
озлобления ("гневаясь, не согрешайте"), а очень спокойно. Видишь, что спустить содеянное нельзя, возьми ребенка за ручку и отведи туда, где он уже носом в обоях дырку протер. А слезы, крик сами собой сойдут на нет - и вот, с прощающим поцелуем, мы начинаем праздник сызнова.
Я неслучайно здесь особо оговорила возможность наказания маленького шалуна в радостный для него день приобщения Святых Даров. Что такое Святые Дары для малыша, не могущего еще здраво размыслить о них? Я частенько смотрю на маленьких причастников со стороны, пытаясь разрешить для себя этот вопрос. Сопоставляю, раздумываю, делаю какие-то умозаключения... Взрослому причастнику состояние причастности Телу и Крови Христовой помогает "сохраниться от греха". Не то с ребенком. Можно много и сладко говорить ему о причастии, а дитя не поймет, поскольку его голова еще мала или просто неподготовлена к восприятию таких слов. И вот он шалит, толкает брата, завидует новой игрушке в руках приятеля, плачет, требуя себе лакомство.
Одну очаровательную маму я спросила:
-Ты часто носишь свою кроху к причастию?
Она смутилась:
-Знаешь, не часто... Ты ведь слышала, какая у нас церковь? Я думаю, может быть, там что-то не так делают.
И дальше пошел привычный текст о священниках, которые по каким-то параметрам не удовлетворяют прихожан маленького провинциального городка, о слухах относительно богослужения в храме и пр. При этом - странное дело! - она сослалась на мнение одной молодой женщины, буквально живущей при церкви и знающей ее жизнь раз в десять лучше, чем, например, я: "Нужно делать так и так, а у нас делают не так и не так!"
-Постой, постой! - сказала я подружке. Я почувствовала в ее словах то же сомнение, которое долго грызло мое сердце, хотя я из другого прихода. Поведение детей после принятия Святых Христовых Тайн - для многих соблазн, толкающий их, маловерных, на путь хулы Духа Святого. Все здесь так не просто и в силу своей непростоты давно уже обросло уродливыми предрассудками и чудовищными, еретическими по своей сути мнениями. Этот злокозненный клубок я, ломая в кровь ногти и порой просто приходя в отчаяние, распутывала долгое время сама. И вот наконец размотала- и обрела с помощью Божией покой, найдя ряд ответов на поставленные самой жизнью вопросы. Этим личным багажом я и поспешила поделиться со своей подругой.
Начну издалека. Всю свою жизнь, не ходя в церковь и не будучи знакомой ни с одним верующим человеком, я знала, что верую в Бога. Это не мешало мне расти как-то вкось и приобщаться совсем не церковной мудрости. Однажды на сельхозработах, куда нас послали на третьем курсе института, полеживая в полумраке за печкой и прислушиваясь к болтовне моих попивающих чаек однокурсниц, я подумала, обращаясь неведомо к кому - видимо, к Кому-то:
-Я Твоя, Господи. Я в Тебя верую. Я Твоя. Твоя. Ты это знай.
Потом я заснула и увидела сон. Какой-то огромный белый лист, весь испещренный подписями, и я его вижу откуда-то сверху, скольжу по нему взглядом. Полумрак... И вдруг луч света осветил часть этого листа - и я увидела свою подпись в окружении чужих. Проснувшись, я поняла, что меня услышал Бог. Строки о "Книге Жизни" мне стали известны спустя года три - именно тогда я впервые прочитала Новый Завет. А в двадцать пять лет я впервые увидела, как в храме причащались молящиеся, и мне стыдно вспомнить о тех выражениях, в которых я об этом рассказывала своим приятелям. Одна из моих слушательниц, преподавательница кафедры марксизма-ленинизма, сказала мне при этом:
-А, это вот как называется - причастие.
Надо же! А я и не знала...
Лет в двадцать восемь я впервые, забыв, кстати, исповедаться и, кажется, не натощак, причастилась Святых Даров. Потрясение же, взрыв, катастрофа, просто-таки обвал, который я в себе предчувствовала много лет назад, произошел позднее, и связано это было с первым причастием моего младшего сына.
Сынок этот не мог спать ни ночью, ни днем, зачастую даже и на улице, в покойной коляске. Я настояла, чтобы кроватка малыша была переделана в качалку, - так он меня измучил своим криком. Ночью он просыпался пять-шесть раз, и каждый раз его надо было успокоить, укачать, зачастую на руках. Ванька измучил меня страшным, постоянным недосыпом, и этому, казалось не будет конца. И вот, наконец преодолев собственную лень и некоторое внутрисемейное противление, я отнесла его окрестить в нашу церковь, напоминавшую тогда изнутри новостройку. "Вдруг Ванюшка научится послекрещения спать?" - таила я в себе некоторую надежду. Окрестили, не причастив (попросили для этого прийти в другой день) - сынок продолжал по ночам вопить по-прежнему... "Ну что ж, нет мне облегчения, и ждать, видно, нечего. Такой уж он у меня уродился", - решила я.
Протекло две недели, и, не питая никаких надежд, я понесла своего Ванечку к причастию. Обедню служил священник, который лично мне ужасно не нравился и которого мой муж за его внешность прозвал "саксофонистом". Этот батюшка причастил мое покорное в тот миг дитя, и мы побрели домой. День прошел как обычно: ели, немного спали, ходили за ручку. Ничего не ожидая, я уложила своего сына на ночь и легла сама. Проснулась я поздним утром. Муж с удивлением посмотрел на часы, на улыбающегося, выспавшегося Ванечку и изрек:
-Может быть, эта ночь нам всем просто приснилась?
Впервые за всю свою жизнь длиною ровно в год мой мальчик проспал ночь крепким детским сном. Он не просыпался и не плакал! "Помогло, помогло!" - ликовала я. Однако следующая ночь принесла мне новую загадку: Ванечка вновь плохо спал, кричал и плакал. И потом кричал, и дальше этого "потом", и все хуже и хуже обстояли наши с ним дела. Промучившись так месяца два, снова потащилась с Ванюшкой в церковь к причастию. И вновь - вырванная у кошмаров ночь, в течение которой дитя спало безмятежным сном как ангел.
И началась эта, как я говорила тогда, наша домашняя мистерия: ночи покоя после приобщения Святых Христовых Тайн среди моря ночных страданий ребенка и матери.
С первого же Ваниного причастия передо мной встал мучительный вопрос: а что, собственно, с ним произошло? Не то чтобы я не знала о Теле и Крови Христовой, которой приобщаются христиане в церкви в конце литургии... Я об этом знала, и спроси меня кто-нибудь по дороге в церковь, зачем иду туда со своими детьми, я бы ответила, не уронив своего образованного достоинства. Я бы украсила свой ответ цитатой из Нового Завета, припомнила бы молитву перед причастием... Не исключаю, однако, что этот кто-то мог догадаться по моим глазам о самом важном. Он сказал бы мне:
-Да ты не веруешь в это!
Ах, как бы я обиделась:
-Как это не верую? С чего вы взяли?
И подумала бы при этом, что это все жуткие наговоры на меня, крещеную, русскую... А между тем, оказавшись перед необходимостью дать прямой ответ на чудо, свидетельницей которого я стала, я не нашла в себе сил сказать прямо, от сердца, ничего не цитируя и не выказывая свою замечательную осведомленность: "Да! Это истинное Тело и Кровь Иисуса Христа, и это, оказывается, единственное лекарство, в котором нуждался мой больной ребенок".
Полгода я мучилась вопросами, которые поставила перед собой сама: что такое Святые Дары? Почему мой сын блаженствует ровно одну ночь после причастия? Чем отличен день после причастия от всех остальных? Если бы Бог судил иначе и послал облегчение Ванечке сразу и насовсем после первого же его причастия, я бы, наверно, не так мучилась всеми этими вопросами. Но эта головоломка была мне послана, и я впала в какое-то странное состояние.
В те полгода я не могла взглянуть на телевизор, взять в руки газету. Меня жгла изнутри "жажда духовная" - я хотела узнать, понять, постигнуть. Я вытащила из домашней библиотеки те книги, которые могли мне помочь найти вожделенную жемчужину: это оказался "Катехизис", один из томов "Добротолюбия", дедовская старообрядческая Псалтирь, "Размышления о Божественной Литургии" Гоголя. И конечно же, Новый Завет! Как я в него вцепилась! За полгода я умудрилась прочесть его "от доски до доски", все подряд и без перестановок, раза три. И все что-то меня не удовлетворяло. Думала, размышляла, сопоставляла - как сумасшедшая, которая ни о чем уже, кроме одного-единственного предмета, думать не в состоянии. Такой я была тогда. Мудрено же мне было найти нужные слова... Потому что искала я тогда не слов, а веры. Это был мой исход из египетского пленения, и страшно мне было видеть впереди себя огненный столп до самых до небес.
Как песчинки ссыпаются в одно место, и неведомо которая из них образует заметный на глаз холм, так и страницы, мелькавшие перед моими глазами, сделали свое дело. И вот я отложила очередную книжку в сторону и подумала... О чем? Не стесняясь, отвечу так: слова тогдашние, пришедшие мне в голову, можно найти где угодно, и например в "Катехизисе". Ничего нового я не надумала. Я просто поняла, что Иисус Христос действительно воскрес и что все, что обещал Он, живя среди людей, свершилось. Есть Церковь, в которой сбылось это все. Врата адовы бессильны затворить свет, льющийся из нее, и поэтому мой мальчик, принявший в себя каплю истинной Крови Христовой, оказывается недосягаем для нечисти, мучившей его дни и ночи.
Но если это так, думалось мне, какое же это счастье - иметь такую Церковь! Вот бранят ее многие, христиане и нехристиане, выговаривая за грех отступничества. Дескать, дурны были в годы советского нашего прошлого все - и иерархи, и иереи, и миряне. Вера их не была горяча; они, покупаясь за сребреники, предавали Христа, боялись мученического венца, идя на сговор с властями... Кругом мы, мытари, блудники, разбойники, грешны пред Богом, но сколь милостив суд Его! Он нас Себя не лишил, Церкви Своей не отнял! Потому что Церковь наша всегда была живой! И всегда в ней сияло Тело Христово и творилось страшное, не постижимое умом приобщение ему нас, жалких грешников. Если за грехи Бог не лишил нас Своего хлеба насущного, за что же судить нас будете вы, такие же грешники, как и мы?
Когда за великой ектеньей я слышу имена патриархов Сергия, Алексия и Пимена, поминаемых за упокой, всей душой молюсь о них. Молюсь, как о себе... Их стараниями она, Церковь наша, жила рядом со мной, увы, тогда чужой для меня жизнью. О, как я была несчастна, что так долго ее не знала! Но она была рядом со мной, и я так благодарна людям, трудившимся в ней в те безбожные годы. Не бросали они нас, неприкаянных, тайком от партийных отцов крестили по просьбам матерей, и Господь давал нам зачаток веры, делающей для нас возможным путь во Христе. Все сохранила для нас Церковь святая, и она пребывает непорочна, как и в день Святой Пятидесятницы. Все то же, ничего не изменилось за протекшие века. Только одежды на нас другие, а Христос пребывает тот же, вовек! И может ли быть иначе, если Дух Святой, делая хлеб и вино Телом и Кровью Христа, очищает все в ней, подобно огню?
За полгода таких раздумий я поняла, что полное исцеление моего мучимого ночными кошмарами ребенка придет из Церкви. Во мне родилось какое-то очень большое доверие ко всему, что происходит там, и я мучительно перебирала в памяти, что же еще я должна сделать ради своего ребенка. Наступил Рождественский пост, и я начала поститься. Постилась я, как и всегда у меня это бывает, со множеством отступлений и нарушений. Эта неполнота пощения связана прежде всего с тем, что в семье, кроме меня, никто не постится. В первый раз, когда я решила соблюдать пост, я объявила в семье:
-Очень прошу не обращать внимания на то, что я буду есть. И не заботьтесь о пище для меня и не жалейте меня. О себе не беспокойтесь: буду готовить вам как всегда.
-Ну, тогда ладно, - получила я в ответ.
Пост осложняется для меня еще и тем, что я, воспитанная попросту, не могу выбрасывать пищу. Дети оставили на тарелке кашу - мама, как обычно, доедает ее сама. А иногда, бывает, неудачно приготовишь, да еще не рассчитаешь в объеме, и пожалуйста - приходится самой доедать из кастрюльки не очень вкусную еду, которую второй раз все решительно отказались есть. Утешаю я себя во дни поста любимым своим изречением: "Понеси, сколько сможешь". Вот и стараюсь: как-нибудь, да дотянуть пост до конца.
Вот так, через пень-колоду, но все-таки очень стараясь, попостилась я и наконец решительно объявила дома:
-Завтра ухожу на несколько часов в церковь, к причастию.
С крикуном Ванюшкой даже папа родимый отказывался остаться на пару часов, но тут, вздохнув, согласился. По дороге я вспомнила давний совет одного своего приятеля: "Твой ребенок (речь шла о старшем) испуган чем-то? Отнеси его к причастию, а не можешь, отдай в церкви записочку. Напиши в ней: "О здравии болящего младенца такого-то". И верь, что все у него пройдет". Так я и сделала. В церкви в тот день я молилась изо всех сил о своем полуторагодовалом младенце и просила простить мои в нем грехи... С последовавшей за этим днем ночи Ваня перестал кричать и плакать.
Вот я иногда думаю: как просто и даже - если посмотреть сугубо внешним взглядом - примитивно это чтение записочек и списков клиром пред иконой, диаконом пред алтарем, иереем пред престолом. Вот скользят глазами по листочкам, не разжимая губ, мальчики в стихарях. И что же из этого следует, что нам ожидать? Однажды я видела, как два таких маленьких служки, передав назад свои листочки, начали затем незаметно попихивать да пощипывать друг друга - соскучились, видно, родимые, поиграть захотелось. Для глаз картинка эта (молебен о здравии или упокоении) простая, а для души? Вера - вещь ужасно сложная. Нет ее, и взять негде. Нету ее, и никакое явное чудо не поможет. Пожмет человек плечами и скажет: "Да, видел. Да, помню. Ну, не плакал. И что же дальше?" И пойдет себе человек дальше. Нету веры. Пусто. Так ничего не значит и церковный обряд для многих из-за сердечной пустоты там, где ей места не должно бы быть. Однако все это, надо думать, до поры. Как в одной русской песне поется: "Нет поры - вот и нету жены. Будет пора - будет жена". Так и о вере: нет поры, вот и веры нет. Даст Бог - будет.
...Памятуя обо всех этих событиях в своей жизни, я не просто крайне осторожна в оценке поведения ребенка после причастия, но и чаще всего просто отказываюсь от каких-либо попыток такого рода. С детьми в церкви только кажется все простым, а на самом деле они приносят с собой туда и огромные сложности, и соблазны, и искушения. Вот в католичестве не причащают детей до конфирмации, до семи лет, прикрываясь односторонним толкованием одного из мест Нового Завета.
Евангелист донес до нас слова Иисуса Христа о том, что ангелы-хранители младенцев невозбранно видят лицо Бога. Отсюда и было выведено, что безгрешным этим существам, раз им открыто подобное великое благо, не надобна и пища Христова. Думаю, что когда-то, в первые века христианства, и в Риме приобщали детей Телу и Крови Христовой и лишь потом отказались от этого. Странная мысль не покидает меня: может быть, потому это произошло, что поведение многих маленьких детей после причастия представляет собой соблазн для взрослых христиан? Дети-причастники ведут себя зачастую очень плохо: плачут, капризничают, ссорятся, кричат, дерутся... Взрослый, в миллион раз более грешный, чем какой-нибудь трехгодовалый ребенок, может совладать с собой и вести себя несравненно приличнее, чем этот маленький сорванец. Как объяснить себе это? Однако не проще ли, не ища объяснений, убрать с глаз долой из церкви маленьких несмышленышей? Вот подрастут, научатся владеть собой, тогда пусть и пожалуют наконец пред Святую Чашу!
Не искала для себя простых путей моя Церковь. Никого из детей своих не отвергла она, и тех безгрешных существ, которые несут на себе лишь грехи отцов и матерей, врачует Церковь Православная в таинстве Святого Причащения по безграничной милости Божией.
Ребенок, приобщившийся Святых Христовых Тайн, открыл мне особость дня после причастия, в его безмятежном, воистину ангельском лице воссияла мне правда Христова.
Иван Ильин писал о дне после причастия: "Сердце поет". Кто-то из моих знакомых сказал и так: "Такая тишина на сердце, когда идешь, приобщившись, из церкви домой". А что знаешь ты, дитя мое? Ты страшно устал, мой маленький, пришел из церкви едва живой. Раздеваться сам малыш отказывается, валяется себе на ковре и только хнычет. Старший тоже хорош: уселся в свою любимую позу на диване и о чем-то думает, глядя неотрывно в окно. Не до младшего брата ему, самому бы на себя где-то сил наскрести: раздеться, повесить аккуратно одежду, вымыть руки, сесть за стол. На такое сверхмедленное раздевание у детей может уйти полчаса, и все равно без материнской помощи обойтись они не могут. А я и сама без сил из церкви пришла.
И все-таки, глядя на своих малышей, я твердо знаю: им ведомо то, о чем я и не догадываюсь. "Таковых есть Царствие Небесное", - сказал Господь. Даже тот крик ужаса, которым предваряют некоторые младенцы приобщение Святых Христовых Тайн, свидетельствует с полной наглядностью о присутствии в храме Того, о Ком некоторые из взрослых причастников и не догадываются. Таким страшным криком, как в церкви, дети, смею вас уверить, не кричат даже в прививочном кабинете в ожидании укола. Может, и акустика виновата, только эти вопли, издаваемые некоторыми детьми перед причастием, свидетельствуют о благоговейном ужасе, который они переживают, приблизившись к святыне. Иногда я думаю, что самый закоренелый в неверии человек, вслушавшись в эти страшные крики, мог бы уверовать во Христа, только для этого надо иметь глаза и уши - видеть и слышать. Жаль, что иные из взрослых, стоящие со скрещенными руками за детьми, не могут издавать подобные же крики ужаса, как эти малыши. "Да не в суд и во осуждение..."
Да, есть дети, через которых в день их причастия открываются у взрослых глаза на чудеса Божии. Для других родителей, однако, эти ожидания остаются втуне, хотя и потребны их детям облегчение многих мук и душевных неустройств. Причащение Святых Христовых Тайн - не волшебство какое-нибудь и не чародейство, наводящее на ребенка гипнотический сон и повергающее его в состояние благостной покорности. Чудесные проявления Святого Духа, наблюдаемые в Православной Церкви, носят на себе черты какой-то замедленности, мягкости, неброскости: ты можешь по неизмеримому человеколюбию Божию их принять или же отвергнуть - все зависит от твоей веры. Верою можешь многое взять и многому научиться в день причастия. Может, однако, это и не произойти, несмотря на самый благочестивый твой настрой, потому что у Бога, для которого открыты все сердца, Своя мера и Своя оценка нашей любви к Нему.
Как рассудить о состоянии ребенка, приобщившегося Святых Христовых Тайн и вместе с тем такого капризного, такого неспокойного? Ничего рассудить здесь невозможно, поскольку нет и не было на земле человека, могущего уразуметь Святую Евхаристию. Мое нынешнее отношение к этому событию церковной жизни таково, что если бы меня сейчас спросили: "Вот будь ты мужчиной, решилась бы ты стать священником?", ответила бы не без ужаса: "Нет!" Внутренний страх (своего рода завеса) отделяют от меня Святую Евхаристию, и поэтому рассудить о достойных и недостойных, приносящих в храм своих детей для их причащения Христовой Крови, я не могу.
...Много и долго убеждала я молодую маму, так взволнованно рассказавшую мне о нестроениях приходской жизни в их городе:
-Нельзя сомневаться в истинности Святой Евхаристии! Об этом даже думать грешно. Ты полагаешься на правоту своих мнений и воззрений и вот - стоишь перед алтарем, перед тобой Сам Господь Иисус Христос, а ты, маловерная, говоришь Ему: "Нет, Ты не Господь и не Бог мой, потому что рядом с Тобой человек грешный. Я его знаю, много о нем наслышана. А значит, это не Ты, Господи. Я не узнаю Тебя". Подумай, как это страшно - не узнать Господа Иисуса Христа, отвергнуть Его! Это и есть хула на Духа Святого (ведь Евхаристия творится Его участием!), которая не простится ни в этом веке, ни в будущем.
Еще я ей сказала:
-Иуда Искариот был среди двенадцати и пил Кровь Христову и ел Тело Его в таинстве первой Евхаристии. И что же, от его нечистых уст и от одного его присутствия Кровь и Тело Христовы перестали быть истинными, стали менее святы? Нисколько! Никогда не смущайся маловерами, где бы они ни были - рядом с тобой, в толпе причастников или даже перед тобой. Христос все тот же вовек! И причащаемся мы в любом храме и от любого священника, кто бы он ни был - просто ли иерей или же сам патриарх, - одному и тому же - Телу и Крови Христовым. Их знали апостолы, знаем, по милости Божией, и мы. В храме по обе стороны иконостаса в равной степени грешные люди, а Церковь едина, свята и непорочна.
В другой раз мои сбивчивые речи такого рода услышала одна благочестивая женщина, живо возразившая мне:
-А как же пророчество святого Иоанна Кронштадтского? Он говорил, что придут времена, когда не во всех храмах можно будет причащаться и не у всех священников?
-Ну, во-первых, - сказала я, - думаю, что это пророчество уже давно исполнилось и имело прямое отношение к живоцерковникам (1920-30-е годы). Так что это уже история, и кстати, советская... А во-вторых... Может быть, тебе и дано какое-нибудь особое ведение, что ж, дерзай! А мне вот оно не дано. И я как представлю себе такую картину: наслушавшись ваших досужих разговоров да пересудов, отвернусь от священника со Святой Чашей (не буду, дескать, у него причащаться - грешник он из грешников), а в Чаше-то Святой что? Так как будто сама своими руками вновь терновый венец на главу Христа надела. Будто это и моими устами кричала толпа: "Нет у нас царя, кроме кесаря!" Страшно, страшно отвергнуться Христа! Уж я лучше приучу себя к смиренной мысли, что все православные храмы одинаковы и у всех священников один дар, и если согрешу на этом пути, Господь меня простит, потому что сделала я это из одного страха участия в еще одном распятии Его.
Как все гладко выглядит у меня на бумаге! Однако приучить себя к мысли о единстве и святости Церкви было делом очень и очень нелегким. Хотелось мне умолчать об одном случае в моей жизни, но придется, видно, рассказать и о нем. В те баснословные времена, когда мой Ваня еще кричал по ночам, а я не выпускала из рук Евангелие, как-то случилось у нас следующее событие. В ночь после причастия сын почему-то плакал едва ли не больше, чем обычно. Что случилось? Положа руку на сердце, говорю: не знаю что. И это - при моей любви к детальному анализу разного рода событий и житейских положений. Я совершенно потеряла в памяти тот день - я не помню его. Лишь одно запомнилось: литургию служил не тот священник, к которому я, слава Богу, успела уже привыкнуть. И тут в моей тогда совершенно темной голове замкнулось: вот из-за кого Ванюшке не "помогли" Святые Дары! Потому что и этот священник мне, конечно же, ужас как не нравился. Удовлетворившись этим объяснением, я расслабилась настолько, что позволила себе забыть тот день. А между тем запомнить его было бы мне совершенно необходимо... Прошло время, и я поняла свою ошибку, свою вину, свой грех хулы на Духа Святого и стала мучительно припоминать тот день. Уж не тогда ли я в сердцах прибила своего Ванечку? Когда, вся сотрясаясь от злобы, я изо всех сил лупила его, я ведьпомнила, что он нынче причастник. Знала это и тем не менее старалась шлепнуть побольнее. Может быть, это было именно в тот день?
Припоминается мне и другое: было в какой-то момент во мне отношение к Святым Дарам как к своего рода лекарству - этакое снотворное в моем обыденном пошлом сознании. "Вот свожу Ваньку в церковь к причастию и высплюсь", - думала я, совершенно измученная ночными борениями с ним. Вот за все это, наверно, и не сподобил Господь "неосужденно причаститься" младенцу, сидевшему на моих грешных руках.
Какой же связкой мы соединены с детьми! Как надо следить за собственными поступками и мыслями, которые опрокидываются на них и метят одной с нами краской: белой, золотой, голубой или же кровавым багрянцем да бурой грязью. Вот почему день после причастия - это серьезное испытание прежде всего для меня, матери. Я отношусь к этому с таким напряжением, что зачастую даже как будто радуюсь, если дела отодвигают еще на несколько дней наше с детьми посещение церкви.
Много соблазнов и преткновений ожидает в день причащения деток некрепкую в вере мать. Однажды, выйдя из церкви, я повернулась к своему старшенькому и буквально остолбенела, открыв рот. Лицо его было покрыто сыпью, которая, как оказалось, была первым проявлением угнездившейся в нем краснухи. А ведь дома надо уладить и недоразумения такого рода: "Вот видишь! Ребенок заразился в церкви". Нет, нет и нет! У Святой Чаши дети не могут получить какую-либо инфекцию и не могут ее передать другому. Пора наконец снять с себя пионерский галстук и забыть тот бред, который мы читали в учебнике по истории СССР.
В другой прекрасный день, когда Ванечка был причастником, он упал с качелей и ударился затылком об огромный камень, торчавший своим острием вверх. Матушки, наблюдавшие это падение со скамейки у песочницы, в ужасе отвернулись, ожидая, что от такого удара череп будет размозжен. Но произошло чудо: сынок отделался рассеченной на голове кожей и одной скрепочкой, стянувшей рану. Так закончился тот радостный денек: нашим бегом сломя голову с окровавленным ребенком на руках в травмпункт и мучительным стоянием перед дверью операционной, где захлебывался рыданиями бедный Ваня.
И болезни, и травмы, и разного рода беспокойства душевные - ни от чего не застрахован в день причащения Святых Даров ребенок. Это надо твердо усвоить, но "блажен не соблазнившийся о Мне"... Блажен не усомнившийся в Его присутствии, в Его всемогуществе, в Его безграничном милосердии и любви. Я кругом не успеваю в деле воспитания детей своих и, стараясь, вновь и вновь отступаю, идя на компромисс из-за своего внутреннего неустройства, неотложных дел, семейных обстоятельств. И только Господь устрояет храм Свой в душах детей моих, только Он утверждает и взращивает в них веру, то есть то, над чем я бессильна со всем своим грешным составом. В этом смысле нет для детей более необходимой пищи, чем Тело и Кровь Христова. Хорошо об этом, по-моему, сказала простая русская крестьянка со страниц книги удивительного писателя и фольклориста середины XIX века П.И. Якушина.
"Жар стоял страшный, дождя давно не было, даже душно было; но все-таки богомольцев на дороге было много, в особенности богомолок, и с детьми и без детей.
-Далеко ли до Бугаевки? - спросил я одну женщину, которая вела за руку сынишку лет четырех, возвращаясь от обедни.
-Недалеко, родной, недалеко; верст каких шесть будет, а то еще пять... больше пяти не будет.
Простой народ не любит обижать, всегда хочет порадовать хоть одним простым словом, так и теперь: от Челнского монастыря до Бугаевки верст пятнадцать... Я это знал и спросил женщину только, чтоб с нею заговорить. Она не хотела меня огорчать предстоящим длинным путем и потому хоть на словах да сократила дорогу. <...>
-Ты сама откуда?
-Из Любовни, родимой.
-А куда ходила?
-К обедне, родимой.
-И мальчишку, что ли, водила? Сынок, что ль, твой?
-Сынок, сынок мой, водила к обедне: причащала, надо с малых лет приучать Бога бояться.
-Правда, тетушка, правда твоя.
-Как не правда, родимой!
-Что, Васютка, уморились твои ноженьки? - обратилась она к своему сыну. - Дай возьму тебя на рученьки, ножки твои отдохнут.
Женщина взяла на руки мальчика, сняла с головы повязанный платок, закрыла голову сыну, и тот в ту же минуту заснул".
Прочитав те три странички, которые Якушин посвятил разговору с этой женщиной, я залилась слезами. И куска хлеба не было в ее доме ("И-и, родимой, откуда у нас хлеб!"), а значит, приведя туда своего маленького причастника, покормит она его да и больного мужа какой-нибудь болтушкой, огурцами... Но ведь не выгадывала, отправляясь в утомительную дорогу с сыном, покоя да богатства. Не задаривала сыночка игрушками да лакомствами, как мы, грешные. Искала мать для дитяти своего лишь страха Божия, чтобы знал он его как присутствие Божие, чтобы боялся противу Его воли и заповедей жить.
"Господи, всели в мя корень благих, страх Твой в сердце мое", - молится святой Иоанн Златоустый. Вот и я, не надеясь на успех собственных усилий, уповаю на присутствие Божие в детях моих в день приобщения Святых Христовых Таин и верую, что удержит Господь их сердца в Себе. И в день страшного суда узнают они Того, Кого знали с младенчества, и посмотрят в Его очи с верою, надеждою и любовью.