6. "Диоклетиановское гонение"
Как я радуюсь, что в Русской Церкви конца ХХ века так много наполовину христианских семей! Неверующие люди, живущие в семьях рядом с христианами, - это гарант успеха дела Церкви. Мне кажется, что им Промыслом Божиим вручено наитруднейшее дело: сдерживать излишнюю резвость столь похожих на меня людей - современных христиан, малоопытных, наивных, экзальтированных. Ведь оставь они свое неверие, в какие бы эмпиреи мы вдруг залетели! В какую бы ямину провалились! Какие бы страшные увечья нанесли своим детям! Невер, живущий рядом с современным христианином (или христианкой) достоин гимна.
Вот одно из моих любимых размышлений. Опять же, вспомнив Апостола Павла, подобно ему - "в безумии говорю": возьмет Господь Иисус Христос на Страшном Суде меня с детьми и поставит одесную Себя. Но кто же в мире, кроме нашего любимого неверующего папочки, сделал нам столько добра?! Он деньги на семью зарабатывал, кормил-поил нас, заботился, гвозди, где надо, прибивал, утюги да розетки чинил. И где же он сейчас? Это все, конечно же, как бы понарошку сказанные слова, но здесь мое глубокое размышление. Мое недоумение. И моя надежда.
Мне кажется, что в глаза неверующего родного человека нужно смотреть неустанно, надеясь именно от него получить ответ на очень важный вопрос: правильно ли я живу? Преп. Силуан Афонский писал: "Брат мой - это моя жизнь". На челе родного неверующего человека мы читаем приговор себе - жить или умереть. Если он не счастлив уже сейчас, то зачем тогда весь этот огород городить? Его, бедненького, за неверие, может быть, лютый ад ждет, а я буду ему всякие неприятности в жизни земной ковать?! О, нет-нет, не буду, не буду! Я хочу эту душу унежить (вот розановское словечко!). Приласкать. Насытить счастьем. Кто меня поставил мучить его? Что-то отнимать? Ставить на колени? Наконец, судить его?
Как легко мы порой разбрасываемся словом "мученичество"! Нынешнюю православную прессу почитать (хотя бы мою первую повесть), так в Церкви живут одни мученики. "Жизнь среди неверов - добровольное мученичество", - эти слова я прочитала в такой период своей жизни, когда они могли вызвать у меня только улыбку. И хорошо, что не прочитала их раньше, а то бы возомнила! Сейчас вот говорю себе: "Да тьфу на тебя! Дура ты, а не мученица. Самая настоящая дура!" Мученичество-то, знаете, где начинается? Где бутылку из рук не выпускают, где на игле сидят, где матом малых детей на блуд предают. Здесь ведь есть прямая связь - между матом матери и блудом, который закогтит, закогтит ее несчастных детей. Ругай, ругай их по-матерному, неразумная дочь Вавилона! Ты увидишь, как будут разбиты о камень твои младенцы. Что такое этот камень, узнаешь тогда доподлинно. И, обратившись от дел своих, ты, вавилонянка, умоешься кровью, искупая от греха своих детей и внуков.
Множество тайн сексуальной жизни человека уходят своими корнями в этот детский кошмар. Обматеренного, проклятого матерью ребенка потащит через блуд с какой-то фатальной силой. Интимная область получит печать, смыть которую будет очень трудно.
Мученичество! Имеет ли это отношение к моей жизни? Я так понимаю: мученичество - это когда человеку попадает не за что. А у меня такого никогда не бывало: я все время находила у себя какой-то ляпсус, какую-то глупость, какой-то грех. Но однажды... Расскажу-ка я об этом поподробнее.
Шла я по своей дорожке и все время как бы старалась раздвинуть те рамки, в которых живет наша семья. Посмотрю-посмотрю вокруг да и отодвину какую-нибудь жердину в огородочке: чтобы, значит, посвободнее нам всем стало. А собой-то уж как я была довольна! Вроде бы никого не обременяю, на большое не замахиваюсь. "Ценно малое, но постоянное правило", - вот как учили св. отцы. Да я так и делаю. И вдруг - бац! Сверху падает шлагбаум. Едва отскочить успела. Стою на дороге, смотрю вперед и ничего не понимаю. Откуда взялся этот шлагбаум? Почему нам вперед дороги-то нет?
Мне казалось, что все недоразумения на религиозной почве остались в нашей семье позади. А оказалось - нет. Я столкнулась с таким сопротивлением, которое мне и не снилось. Одна старушка сказала мне как-то в церкви:
- А ты, доченька, ходи да ходи в церковь. Муж-то у тебя и смирится.
- Разве это смирение? - подумала я. - Это просто привычка. А смирение - оно другое.
И я оказалась права. Человек терпел-терпел, а потом вдруг как заговорил:
- Мне все это надоело! Не таскай больше детей в церковь. Ты уже их чему-то научила. Если захотят, пойдут туда сами. Они уже большие. И не молись с детьми. Они должны это делать сами, без тебя. Если захотят, конечно. А если им молиться не нужно, отвяжись от них. И убери Библию с глаз долой. Видеть ее больше не могу! Я запрещаю тебе читать ее детям. И еще: в нашем доме поста нет. Пост - это твое личное дело. У нас же с детьми его нет. Я не желаю о нем слышать!
Шла вторая неделя Великого Поста. Конечно, легче всего было списать все наши семейные неурядицы на козни сатаны. Вот как здесь, например. У маленькой девочки, играющей у кануна, загорелась на голове пушистая шапка. Ее быстренько затушили, и набожная женщина, кивая на испорченную шапочку, со значением сказала мне: "Время-то какое у нас нынче? Великий Пост. Особое время, необыкновенное! Вот рогатый и ходит вокруг нас, строя свои козни". Только у меня на такие вещи другой взгляд: за девчонкой мать не досмотрела. При чем же здесь сатана?
Итак, что произошло в нашей семье на второй неделе Великого Поста? Подумав, я решила так. Здесь роковую роль сыграл совет, некогда принесенный мною из храма: "А вы делайте так: как бы нечаянно готовьте постом только молочные и рыбные блюда. Мясо же исключите совсем. Вот и будет у всех вас пост". Вообще-то я знаю, что всякий совет должен быть взвешен и обдуман. Вроде бы я думала, и уступки делала, а попросту: хитрила. Только оказалось, что делала-то я все это зря. Вот подала бы вовремя мужу кусок жареного мяса, он бы у нас и Библию не отнял, и в церковь бы детей со мной отпустил, и молились бы мы по-прежнему все вместе. А так - запрет. Опущенный шлагбаум. Нету дороги вперед. И все из-за чего? Из-за мяса. Как тут не вспомнить Апостола Павла? "Если же за пищу огорчается брат твой, то ты уже не по любви поступаешь. Не губи твоею пищею того, за кого Христос умер. Да не хулится ваше доброе. Ибо Царствие Божие не пища и питие, но праведность и мир ирадость во Святом Духе. Кто сим служит Христу, тот угоден Богу и достоин одобрения от людей".
Побежала я со всех ног в магазин. Накупила кучу мясной еды. Забила ею холодильник сверху донизу. Но "мир и радость во Святом Духе" уже ушли из моего дома. В нем бушевала буря, и сладить с нею я не могла. Нужно было отступать. Я повернулась и пошла назад. По дороге я разрушала все, что со старанием и слезами строила своими собственными руками раньше. Временами я останавливалась и осматривалась вокруг себя в надежде увидеть мирную морскую гладь. Но буря не утихала, и я снова начинала отступать, отказываясь от всех своих приобретений.
Временами бушующее море выбрасывало из себя какие-то странные осколки, которые свидетельствовали мне о том, что я, по-видимому, просто не понимаю происходящего в его страшной глубине. Вот воскресный вечер. Самая Крестопоклонная Неделя. В комнате сидим мы двое и мирно беседуем. И вдруг я слышу:
- Я очень люблю вспоминать наше венчание. Какой красивый крест мы с тобой тогда поцеловали! Мне хочется посмотреть на него еще раз. И снова поцеловать.
"Вот тебе, бабушка, и Крестопоклонная Неделя!" - проносится у меня в голове. Человек-то ведь о ней ничего не знает, а что он говорит! О том, что подобные слова так просто не могут быть сказаны, я молчу: не та сейчас ситуация. Но не случайно же это произносится! Напряжение духовной жизни так называемых неверующих людей вызывает во мне порой не только восхищение, но и зависть. В самом деле: что для меня лично может означать Крестопоклонная Неделя? Вынесут крест. Нужно ему поклониться и - потуже затянуть пояс. И все это связано с "надо" и "должна". А вот у человека, который называет себя неверующим, совсем другие чувства: "люблю вспоминать", "хочу увидеть", "еще раз поцеловать"... Значит, сам того не подозревая, этот человек знает жизнь Церкви! Как бы сокровенно. Это дает ему Бог. А мне? Я тоже так хочу!
...Покатились, покатились дальше великопостные денечки. Бушует море вокруг меня. И пожаловаться-то мне, бедной, некому. Боюсь учительно поднятого предо мною перста. Начнут укоряюще кивать на меня головой: "Вот видишь... Вот видишь..." Волны бушуют, и я изнемогла в борьбе с ними. А в голове, как тихое "тик-так", тайная, не понятная мне самой мысль: "Я не виновата. Я не виновата..."
На Страстной Неделе я выползала из того поста на четвереньках. И удачно испеченные куличи меня не радовали, и солнце Великой Субботы не веселило. Пасхальной ночью мы пришли всей семьей к церкви. Решили просто полюбоваться праздничным шествием, встав к стенам храма рядом с крыльцом. Таким образом, мы оказались не за пределами, а как бы внутри круга, образовывающегося крестным ходом.
Я никогда не видела церковь такой красивой, как в ту ночь. Я смотрела на нее изнутри - глазами храма. Как просто, спокойно и мирно шли священники! На их лицах я читала: "Да, вот, иду впереди. Господь поставил сюда именно меня, и поэтому, только поэтому я иду впереди всех". Я видела пастырей, которые знали, откуда они вышли и куда идут. За ними также спокойно, мирно и доверчиво шло множество людей. Все они были необыкновенно красивы. Я видела совершенно ясно, что они шли к своему спасению. И я поняла, что в Церкви спасается много-много людей. Это только нам кажется, что таких людей мало, а на самом деле их великое множество.
Церковь обошла вокруг храма, привязав нас к нему накрепко. Потом мы толпились около крыльца, кричали "Воистину воскресе", целовались. Пошли домой. Дети, сытенькие, наконец-то рухнули в свои постели, и вот тут-то я, вернувшись на кухню, вдруг услышала:
- Я хочу причаститься. Давно думаю, как бы это сделать.
Так вот, что за лихорадка трясла нас Великим Постом! Вот откуда мое настойчивое: "Я не виновата"! Только за одну мысль о Святых Дарах что учинил со всеми нами лукавый! Какая же битва разыгрывается вокруг тех, для кого разжимается Державная Десница, маня их, маня за Собой. Тот пост в нашей семье я назвала "диоклетиановским гонением" на христиан. Я чуяла, что это было самое серьезное из всех испытаний, которое связывает нашу семью с жизнью Церкви. Именно поэтому я нарекла его именем императора Диоклетиана, во время правления которого (начало IV века) разыгралось самое страшное гонение на Церковь. Вслед за ним стремительно раздвинулись ее границы, и многие, очень многие смогли переступить черту заветного круга.
Гонение, пленение, наказание... Пронесся над нами "диоклетиановский" вихрь. Умирилось, наконец, море. Что же мне теперь делать? Вот именно: