12. Баллада о жене блаженной
Над темным городом летел Ангел. Внизу тихо проплывали спящие дома. И вдруг Ангел замер над одним из них! Маленький скромный домик весь трепетал от множества ангельских крыльев, окружавших его. Они были похожи на лепестки сияющих, почти прозрачных хризантем, собранных в букет и положенных на черный бархат. Ах, как красив был этот розовеющий букет! Однако еще прекраснее было то, что видели ангелы за слабо мерцавшими стеклами дома. Огонь человеческой любви полыхал там с такой силой, что, казалось, вся небесная рать, замерев от восхищения, взирала на происходящее под кровлей того бедного домика.
В нем плакала вдова. Тишину ее жилища не нарушали сонные вздохи детей, хотя была она еще очень молода. Было тихо. На столе стоял гроб, а в нем лежал тот, кого завтра должны были унести на погост, - ее муж. Никого из причта Анна не пустила в дом, сказав, что псалтирь будет читать сама. Однако она и не начинала этого делать.
От слез Анны стало мокрым все вокруг - руки, платье на коленях и даже пол около гроба. Когда слезы иссякали, Анна смотрела в лицо Николая и замирала от какого-то тяжелого недоумения. Странное было у него лицо. Будто Николаша чего-то от Анны ждал... И было в его лице еще что-то, не вполне понятное Анне... Всмотревшись пристальнее, женщина вдруг вскочила! Она явно должна была что-то сделать для мужа! Но что?
- Может быть, покормить Николашу? Ах, нет...
Обхватила Анна свою болящую голову руками и так, покачавшись на коленях, опустила ее рядом с Николашиной домовиной. Она стала вспоминать свое былое счастье...
Когда Анна бывала в церкви, то думала, стоя в толпе: "Нет места на земле лучше, чем храм". Возвратившись же домой, она с удивлением обнаруживала: ей хорошо у себя - как в храме... Об этой тайне Анна никому не рассказывала. Да и можно ли было поведать кому-нибудь такое? Кто поверит цветущей молодой женщине и ее несвязному рассказу о благодати, которая будто бы неотступно живет в ее маленьком счастливом домике? Анна думала об этом робко, но чем дальше, тем ярче и ярче переживалось ею одно удивительное чувство.
Вот, сняв шляпку и мантилью, входила Анна в крошечную свою гостиную. Немного постояв, она начинала с удивлением оглядываться вокруг себя:
- Почему мне всегда так хорошо здесь? На душе радостно, будто я и не уходила из храма.
Подходила Анна к иконам, поправляла лампадку и думала:
- Вот что! Наверно, моя Троеручица - чудотворная икона. А иначе - откуда такая благодать? Будто я когда-то давным-давно вошла в речку. Вода обступила меня со всех сторон. Так я и плыву в этой реке: она меня покоит, нежит, моет. Несказанно приятна вода в ней! Теплая такая...
Анна подходила к окну и смотрела на дорогу, по которой возвращался со службы ее муж. Без него она скучала всегда - каждую минуту своей жизни. Анна думала, глядя на пустую улицу:
- Я не постница, не подвижница, не молитвенница... За что же Бог так милует меня? И всегда-то Он слушает мою молитву, от которой бы, наверно, отпрянул, узнав ее, любой человек. Батюшка отец Исакий и тот бы не одобрил!
Как Анна молилась? Даже сама она удивлялась этому. Завидев из окна возвращающегося мужа, Анна выскакивала на крыльцо со словами, конечно же, тайными, спрятанными в глубине ее сердца: "Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя, слава тебе, Боже". И так три раза - как в церкви.
- Ну, почему - аллилуйя? - думалось ей иногда. - Кто такой Николаша, чтобы встречать его подобным восклицанием?
Муж входил веселый. Целовал жену. Давал ей деньги, которыми награждали певчих в богатых домах. Клал на стол кулек -гостинцы с именинного стола. О чем-то рассказывал... Анна же смотрела на мужа, радуясь, что снова видит его.
- Глупая я глупая! - думала в такие минуты Анна. - Ну, и что здесь такого особенного - муж, видите ли, со службы вернулся! Живут же мужние женки покойно, тихо, важно, а мне все хочется от радости подпрыгнуть, увидев его. Прыгать-то нельзя - стыдно. Запеть тоже как-то неловко...
Задумалась Анна:
- Это перед людьми - стыдно. А перед Господом вовсе и не стыдно. Вот я перед Ним - скрытно так, чтоб никто не подсмотрел - и прыгаю, и веселюсь, и пою.
В Анне жило странное чувство благодарности к мужу за его любовь к ней. Дело было даже не в том, что она не была красива. К этому Анна никогда и не относилась как к горю. Очень рано она поняла, что ее, невзрачную лицом и телом, никто замуж и не возьмет. То, что Николай полюбил именно ее, было чудом, удивившим Анну на всю жизнь. Впрочем, он и сам-то был собою не видным, хотя Анне казался истинным красавцем.
Когда-то давно Николай сказал молодой жене, едва приведя ее от венца:
- В тебе есть что-то от моей матери.
- А ты разве помнишь ее?
- Если бы! Ни черточки в памяти не осталось. А ты, я чувствую, ты меня никогда не бросишь. И вытащишь из какой-то страшной-страшной пропасти... Ты ведь удивительно сильная!
Эти слова Николаша повторял часто. "Из какой пропасти я могу вытащить его?" - недоумевала Анна. Не было у Анны ни малейшего чувства зависимости от нее мужа. Наоборот - зависела во всем от него она. Муж рядом, и, значит, можно было Аннушке стоять на земле ногами, - вот так она понимала свою жизнь с ним.
С самого начала своего счастливого замужества Анну томило странное чувство - ей хотелось кого-нибудь поблагодарить за мужнюю любовь к ней. Сперва это чувство теснило душу Анны, и она не знала, что ей с ним делать. Ведь Анну никто этому не учил: можно ли благодарить Бога за ласку мужа? Ощупью душа женщинывыбиралась из этих духовных потемок: да, да, можно! А дальше... О, дальше с ее любовью к Николаше начало вдруг происходить такое, что Анна не знала, как ей об этом и помыслить. Лишь по прошествии пяти счастливых лет Анна, наконец, ясно поняла, что благодарность Богу никогда не остается без вознаграждения от Него. Это было колечко без начала и конца: Анна благодарила Бога за ласку и нежность мужа, а в ответ Он умножал и умножал в Николаше любовь к ней. Похоже, жертва хвалы, приносимая Анной, была столь приятна Богу, что Он, чтобы слышать это от нее вновь и вновь, взращивал в них обоих нежную любовь друг к другу. "Я - голубка в деснице Бога", - думала Анна, счастливая тем, что любима мужем.
Как-то зашла к Анне соседка - красавица Настасья.
- Вот ты, - сказала она Анне, - собой не видная, а Николай так и вьется вокруг тебя. И под хмельком он стал реже домой возвращаться. Чем ты его приворожила?
Анну этот вопрос застал врасплох, и она сказала попросту, как есть:
- Я Бога благодарю за любовь Николая, вот муж вокруг и ходит. Его Бог учит любить меня.
Настасья засмеялась:
- Это ты брось! Какая любовь может быть с тобой, тихоней, богомолкой?! Недаром вон детей-то у тебя нет... Скажи мне, Анна, правду: как ты своего Николая приворожила?
Анну немножко задело пренебрежение к ней Настасьи, и она ответила ей не без резкости:
- Ты вот и так и сяк перед своим мужем вертишься, а ничего с ним, беспутным, сделать не можешь. А сильнее-то себя никого не знаешь?
- Вот-вот! Скажи же мне, Анна, перед какой иконой надо молиться?
- А вот перед какой, - ответила ей Анна. - Глядя на любимое лицо своего драгоценного супруга Ивана Капитоныча. И еще в храме. И везде.
- Да ну тебя, - отмахнулась Настасья. - Видно, придется мне идти к бабке Сусанихе за наговоренной водицей.
Так текли годы. Детей у Анны и Николая не было, но ее почему-то это и не печалило. Анна была уверена, что дитя у них непременно будет. Столько счастья было в их домике, что она и представить себе не могла такое страшное Божие наказание!
...Однажды, заслышав шум повозки в их тихом переулке, Анна подошла к окну. По дороге ехала телега, а рядом шли певчие, друзья Николая. Шли они понуро, глядя в землю. На телеге же кто-то лежал, накрытый с головой серой попоной.
Певчие рассказали, как умер Николаша. В доме вельможного именинника гремела музыка. Когда отзвучали мазурки и котильоны, начался ужин, и вот тут пришла пора певчим показать свое искусство. Пели они удалые, веселые русские песни. Как знак поощрения передавалось снизу на хоры вино. Звенели набитые золотом кошельки. Вдруг - вскрик, и один из хора рухнул на пол. Звук, с которым голова певчего ударилась со всего размаха о паркет, был услышан за столом. "Перебрал молодец", - сказал хозяин, проводив глазами людей, потащивших кого-то вниз.
Когда Николая обрядили, Анна сказала, чтоб все ушли.
- Так вот почему так ждала-то я всегда Николашу со службы! Страшно было: а вдруг он ушел от меня навсегда?! Вдруг никогда не вернется... Муж уходил со двора, а душа-то моя так за ним и летела! Человек бы какой заглянул в нее - засмеялся бы: этой бабе дай волю, так она будет молить Бога о ноге своего мужа, чтоб она о камень не преткнулась. Да еще чтоб невская волна на переправе не кропила холодной влагой его белое личико... Только Господь не смеялся над этой моей заботой. Ведь теперь-то я знаю, почему мне так хорошо было в нашем домике. Здесь жила Любовь. А где Любовь, там и храм.
Встала Анна на ноги и с удивлением осмотрела себя. Унесут мужа из дома, как же она будет стоять прямо? Анне казалось, будто чья-то рука подняла ее вдруг в воздух, и не стало под ногами женщины опоры. И что за пространство вокруг? Серое, темное, какое-то горькое месиво, похожее на слезы...
И мужу плохо. Ах, как плохо ему! Отчетливо, явственно Анна вдруг увидела: невыносимое страдание застыло на лице Николаши. Откуда оно? От острой, как нож, боли, разорвавшей его сердце? Или от того, что происходит с ним сейчас? Встала Анна над гробом и своими руками стала разглаживать на мертвом лице морщины страдания. Оледенели от этого ее руки... Бессильно опустила их Анна. Стереть печать муки с лица Николаши она не смогла.
- А раньше каким счастливым и беззаботным делала я его! Но почему же у Николаши такое лицо?
Трудно было думать об этом Анне. Не хотелось ей заглядывать в страшную адскую пропасть... Казалось, что, всмотревшись туда, она увидит страдание, от которого ее душа, хрустнув, рассыплется на кусочки. И еще одно знала о себе Анна: за Николашу она готова умереть. Как бы задержавшись на краю пропасти, Анна чуть-чуть помедлила. Кто-то ждал ее впереди. Этот кто-то знал о ее готовности отдать за мужа жизнь. И сейчас, сейчас с нее будет взыскано полной мерой то, что сама же она взрастила в своей душе, безумно любя своего Николая.
Анна вновь всмотрелась в него. Все та же неизбывная мука выражалась на мертвом лице. Какая-то судорожная мысль о грехах милого мужа прошла в сознании Анны: "Не успел покаяться... Не приобщился... Был пьян... Песни играли... "В чем застану, в том и судить буду"... Господь говорил..." Заметалась по комнате женщина, не зная, куда и бежать ей, чтоб поправить эту беду. А потом остановилась и закричала, протягивая куда-то вверх свои руки: "Ну, помоги же ему, Господи! Сюда, сюда, ко мне, на помощь! Мати Божия, Никола угодник, все святые! Посмотрите же вы на него, как он страдает!"
Зашумели ангельские крылья над крышей домика. Весь горний мир пришел в движение от этого вопля, но печать посмертной муки лишь явственней проступила на мертвом лице ее мужа.
Мир, созданный Богом, не видел подобного тому, что происходило затем в тесной комнате. Эти несколько часов своей жизни Анна помнила смутно. То, что рассудок в ней гаснет, она понимала вполне. Эта мысль приходила к ней в промежутках между метаниями, когда несчастная женщина пыталась успокоиться и забыть о страдании своего мужа. Она подходила к окну, смотрела куда-то во мрак, но снова и снова видела перед собой лицо Николаши.
- Между мною и тобою - пропасть, - шептала Анна. - Все кончено. О, как бы я хотела взять тебя на руки и укачать, успокоить, утишить твою боль!
И она пыталась это сделать, а потом дрожащими руками поправляла в гробу подушки и покров.
- Не могу прикоснуться к твоей душе, Николаша. Кто-то схватил ее и душит, мучает, но я-то знаю, как приятна и мила душа твоя. Не насладилась я ею, о милый друг мой! Где ты? Где ты?! Я буду защищать тебя и вырву из страшных когтей. Я сильнее всех, потому что люблю тебя больше жизни!
Анна уже кричала во весь голос, и этот крик как будто отрезвил ее. Она села, сжала голову руками и попыталась привести свои мысли в порядок:
- Я чувствую, что мой муж сейчас глубоко и неутешно страдает. Помню, как умирала моя матушка. Батюшка отец Исакий исповедал ее, причастил. Она отходила тихо, без метаний, и лицо ее во гробе не было таким страшным, как у Николаши.
Анна вскинула голову, чтобы взглянуть на мужа, и тут же наклонила ее к коленям, крепко обхватив руками.
- Не смотри, пожалей себя. Тебе надо собраться с мыслями, иначе ты сойдешь с ума.
Чей-то тихий-тихий голос произнес в душе Анны эти слова. Она послушалась их. Она стала думать:
- Придет и мой смертный час. Расстанется душа с телом. Увижусь ли я тогда с Николашей? Когда-то я говорила самой себе: "Меня любит Бог и муж. Можно ли быть на свете счастливее?" Это было мое тайное грешное слово. Теперь муж умер. А что же Бог? Ведь я ничем Ему и угодить-то не могла, как только своей любовью к мужу. Я думала, что она была Богу приятна... А теперь? Стыдно сказать, но, кроме как о муже, я и молиться-то ни о ком не умею. Как же мне дальше жить?
Анна взглянула в окно. Светает?
- А как вдовы-то живут? Попросту - девятины, сороковины, годины. Ходят по родительским субботам в храм, просвирки вынимают, за могилкой ухаживают... Как мало этого! Мне-то нужен Николай весь. И чтобы мысль о нем была у меня как дыхание. Вот я, бывало, возьму Николашину ручку в свою, глаза-то вниз опущу, чтоб он моего лица не видел, а сама молюсь Тебе, Господи, глядя на эту милую ручку. Я каждую жилочку в Николаше любила. И никто ведь не знает, кроме Тебя, Господи, что для меня любовь к Тебе и мужу была воедино. Что же мне с собой теперь делать-то? В землю, что ли, себя закопать?
Анне вдруг как-то странно захотелось увидеть старый Николашин мундир. Тот самый, что был снят с него несколько часов назад. Анна взяла свечу и пошла в спаленку. Встала над укладкой, разложив на ней Николашину одежду. А потом почему-то взяла и переоделась в нее. Тепло Анне стало, согрелась она. Будто это Николаша согрел ее. И будто он рядом... Анна протянула вперед руки, ища кого-то. А потом поправила рукава мундира, застегнула пуговицы, отогнула воротник. Одежда пришлась женщине впору, потому что у нее с мужем была одна мерка. Это был секрет, много смешивший Анну с Николашей. Они были одинаковые, и Анна, обшивая мужа, могла делать примерки в его отсутствие.
- Вот, Николаша, - говаривала шутливо Анна, - твоя рука длиннее моей ровно на палец. И рукавчик рубашки, чтоб был тебе впору, у меня должен достигать вот этой родинки на запястье...
Анна встряхнула головой и снова пошла в горницу к Николаше. А пока брела, решила:
- Мундир-то я не сниму. Анна в нем на Николашу похожа, - почему-то отстраненно подумала она вдруг о самой себе.
- Мне нужно научиться жить с мыслью о Николае, но уже без него. Вот его нет, а я все равно о нем думаю. Будто он живой! Как раньше - каждую минуточку. Ведь если я Николашу забуду, я и Бога забуду. У меня голова такая пустая! Нужно снова соединить это воедино - мысль о муже и мысль о Боге.
Вновь взглянула Анна на мужа и заплакала. Все то же страдание было на его лице! И сказала Анна своему Николаю:
- Я не брошу тебя в твоей муке. Я буду, как ты, мертвая. Тебя завтра зароют в землю. Я буду ходить здесь, как ты, и, может быть, когда-нибудь узнаю, не стало ли легче твоей душеньке у Бога?
И Анна пошла собираться в путь - ведь Николаю еще долго предстояло жить на земле. При этом ей было приятно думать о том, что женщины со страшным именем "вдова Анна" больше на свете не существует.
Белым утром тело Николаши вынесли из маленького домика, и сонмы ангелов окружили печальную процессию. В этот день Анна не скрыла от близких правду о себе: "Анна умерла, а Николай жив. И мое имя - Николай". При этом она совсем не плакала! Ее жалели, пытались увести домой, переодеть в женское платье. Анна не давалась, твердя о себе единственную правду, которой ей хотелось поделиться с людьми от всего своего простого и искреннего сердца: "Зачем же возвращаться в тот маленький домик? Николаю без Анны там плохо".
Понимала ли Анна, что стала юродивой? Нет, не понимала. Она только заметила, какой странной дорогой вдруг потекла ее жизнь. Анне был дан подлинный язык юродства. Человек, услышавший Анну, становился не способен спутать его с красивой речистой подделкой. Дар юродства угловат. Речь юродивой задевала сердца, и люди, благодаря каким-то невидимым царапинкам на них, вдруг начинали слышать ее слово о Боге.
Анна бродила по огромному городу. Особенно тянуло блаженную к людям семейным, чьи дома были похожи на ее с Николашей домик. Анна жалела таких людей и умела просто-просто молиться об их простых семейных нуждах. Простота эта была невообразима... Именно поэтому духовная личность Анны безошибочно узнается в бесчисленном сонме святых христианской церкви.
И стояла Анна под окнами и слушала жалобу бедной женщины об иссякшем в ее груди молоке. И сетования вдовца о не доступном для сына казенном учебном заведении. И пение радостных людей за пышным свадебным столом... Анна понимала огорчения и радости людей семейных. С участием сердце юродивой приникало к совершавшемуся в их домах, и она просила для них у Бога самого простого. Так некогда научилась Анна жить в своем храме любви: молиться о том, к кому можно было протянуть руку, приголубить, приласкать, улыбнуться с нежностью. Какой жила в доме с мужем, такой узнал ее и мир.
Среди видевших Анну не нашлось ни единого, кто записал бы рассказ о ее жизни в какую-нибудь маленькую тетрадочку. В архивах нынешних и письмеца не найти с упоминанием о блаженной Анне. Никому не показалось это нужным - написать о великой святой. Сумасшедшая женщина с вечной просвиркой в руке, вынутой в память о муже, - такой ее видели современники. И зачем ей этот маленький хлебец? И к чему эта вечная память... "Забудь о муже, забудь для горнего..." - казалось, шептали Анне со всех сторон. Для нее же память о Николаше была ведущей к Богу нитью, надежной, прочной, единственно-верной. И, проходя мимо кладбищенских крестов, Анна говорила поникшим у их оснований людям: "Если знаешь и любишь, помни, не судя ни о чем..."
...Однажды Анна увидела во сне Ангела. Он сказал ей:
- Интересно и весело жить тебе, Анна! Не дремлет твоя душа. Ведь столько бед и простых желаний открыто тебе в чужих сердцах! Иди же снова в мир и будь такой же простой. Ты можешь услышать всех, раз научилась этому, живя на земле. Смотри же, не отринь и малой просьбы, к тебе обращенной!
- А Николай? - спросила Анна, открыв глаза.
Молчание вокруг... А в руке - все та же просвирка, вынутая в память о муже. Единственном. Незабвенном...