1. Как Ваня на Исповедь пошел
Месяца за два до Ваниного семилетия странные вещи начали происходить в нашей жизни. Бывало, нашалит сынишка, до хорошей трепки у нас дело дойдет, и вот вам, пожалуйста, - вечером очередной необыкновенный концерт. Начинался он, как правило, так. Читаю я вечернюю молитву и слышу: кто-то скулит. Замолчу я, и этот кто-то замолчит. "Отче наш, иже еси на небесех..." читаю я дальше, только этот кто-то опять скулит, тихо так, тоненько. Наконец повернусь к Ване, проведу рукой по его лицу, а оно все от слез мокрое. И вот тут сдавленное рыдание прорывается, наконец, наружу, плач горький-горький, безутешный:
- Мама, я плохой, я грешник! Накажи меня, мама!
Сяду рядом с Ваней на диван, начну утешать:
- Да я не сержусь на тебя, Ванечка, я давно тебя простила. Успокойся!
Но куда там успокоиться! Слова мои скользят мимо, не задевая сына, и он плачет, плачет, повторяя:
- Я плохой, плохой, я хуже всех! Поставь ты меня в угол, накажи меня, мама!
Старшему Мите этот концерт уже надоел. Он поднимает с подушки свою сонную голову и спокойно так говорит:
- Мама, да поставь ты этого дурака в угол! Раз ему так хочется.
Зареванный Ваня вылезает из-под одеяла, которым я его уже укрыла, сует ножки в стоптанные тапки и, несмотря на все мои попытки удержать его, идет в прихожую, в темный неуютный угол. И вот мы уже здесь вдвоем, в полумраке, по своим углам. Я сижу на табуретке, бессильно опустя руки и молча, уже не пытаясь возражать, выслушиваю горестные детские слова:
- Я грешник! Ты думаешь, главное в жизни - пятерки получать? Нет! Главное в жизни - это не грешить!
Некоторое время (ну, раза два) я выводила сына из этого состояния с помощью совсем простых слов: "Тебя, Ванечка, Бог простит". Ребенок затихал, услыхав благую весть, и покорно шел спать. А потом и эти слова перестали ему помогать. Он плакал совершенно безутешно. Все мои ласки, объятия, нежные слова падали в пустоту. Я, мать, не могла утешить своего маленького сына! Когда у него начинался этот плач, я совершенно терялась от сознания собственного бессилия. Сидела и молча ждала, когда у него это кончится. Наконец, силой укладывала Ваню спать. Но странно мне было видеть тот отчаянный, безнадежный взгляд, который ребенок, засыпая, устремлял куда-то вверх. А засыпал он неутешенным, непримиренным с самим собой. Также в пустоту Ванюшка смотрел и тогда, когда сказал мне однажды:
- Я не могу сегодня молиться. Мне нельзя. Я очень плохой. Я грешник.
А потом бывала ночь и крепкий детский сон. Проснувшись, Ванюшка по-прежнему смеялся, боролся с братом, шалил, одевался по часу и дольше, капризничал, и ничего-то он не помнил из того, что было с ним вечером. Все забывал - до следующего раза...
А я не забывала. С первого же Ваниного припадка отчаяния во мне зародилась такая мысль: "Хоть бы он скорее к Исповеди пошел, что ли! Может быть, ему от этого полегчает". Вот бы как надо было мне поступить: отвести Ваню к батюшке в церковь и попросить исповедать его, не дожидаясь наступления семилетия. А я зачем-то ждала его дня рождения, не понимая смысла того отчаянного плача, которым выражал человек внезапное осознание им ужаса и тяжести греха. И вот по моей вине ребенок мучился целых три месяца! Но как же я ждала его первой Исповеди: скорей бы, скорей бы отвести туда сына, дабы поправилась душа его! Сказали бы мне года три назад, когда мой старший сын входил в исповеднический возраст, что я так буду ждать Ваниной первой Исповеди, - не поверила бы. А тут - еле дождалась...
Вот так, в канун семилетия Вани одарил меня Бог лицезрением еще одной мистерии. Первой была та, когда он, совсем маленький, душу свою полагал за мать, крича ей с плачем: "Да иди же ты вцерковь, мамочка, иди!" А я тогда не понимала, о чем так горько плачет младенец на первом году своей жизни. Он надрывался до тех пор, пока я не причастилась. Ваня и успокоился: мамочка в церкви. Ценой своего здоровья он выкупал для меня это: увидеть, что значит в Церкви Святая Жертва. И теперь, на пороге своего семилетия, Ваня явил мне еще одну мистерию: я узнала, что вхождение в исповеднический возраст - это страшная реальность жизни человека в Церкви. И опять я по своему неразумию мучила сына, не понимая смысла его надрывного плача: "Я грешник, мама, грешник!"
В день Ваниных именин проснулась я рано-рано, и вместе со мной проснулась моя привычная материнская боязнь: все ли я хорошо сделала, готовя детей к Причастию? По-доброму ли отпустят нас сегодня в церковь? С этими мыслями начала я свои привычные дела, заглянув предварительно к детям: спят... Поздним утром стала будить именинника и услышала от него:
- А я уже и помолился и покаялся!
- Когда это ты успел?
- А когда еще все спали! Я помолился и покаялся, как ты меня научила. А потом снова лег спать.
Посчитала я, и оказалось, что для молитвы мальчик просыпался часов в пять утра. Вот как, оказывается, его душенька ждала первой своей Исповеди!
...До сих пор это видение не дает мне покоя. Серебристое июньское утро. Самая ранняя рань. Кто разбудил в этот час мальчика? Он просто услышал чье-то прикосновение и открыл глаза. На пол слезать не стал, а устроился на коленях прямо в своей постельке. Накинул на плечи для тепла одеяло и повернулся лицом к иконам. Молился, конечно же, путая по своему обыкновению слова молитв, а потом каялся: "Господи, прости мне..." Что творилось в эти минуты в комнате? Уж, наверно, Ангелы-то со всей округи слетелись тогда к нам в дом... Все углы были заполнены ими. Мальчик помолился и лег спать. Ангелы встали вокруг него и замерли в молчании...
Веселый, радостный шел со старшим братом в церковь Ваня - как большой. И вот встал он перед батюшкой, посмотрел ему прямо в лицо своими большими голубыми глазами и твердым голосом произнес:
- Я пришел на Исповедь.
Удивился батюшка:
- Да какой же ты вдруг стал большой! Неужели тебе семь лет?
- Да, - гордо сказал расцветший Ванюшка.
А дальше... А вот что было дальше, я не знаю. Старший сын научил маленького: "Мама у нас хитрая. Ей бы все знать! А ты ей ничего об исповеди не рассказывай, а то это грех".
Вот и не рассказывает. Да и не надо! Плакать-то отчаянно, безутешно, как бывало, Ванюшка перестал. Поэтому, когда веду его из храма домой, всегда думаю: "Как все прекрасно устроено в Церкви Твоей, Господи! Есть в ней Исповедь, исцеляющая наше беспросветное, мучительное отчаяние, которое, оказывается, может знать даже ребенок".