Понедельник, 6 декабря 1993

Любовь - это сплошные ловушки и капканы. Когда она хочет дать знать о себе, то показывает лишь свой свет, а порождаемые им тени - скрывает и прячет. - Погляди вокруг, - сказал он. -Давай припадем к земле, послушаем, как бьется ее сердце. - Не сейчас, - отвечала я. -Я не могу пачкать свой жакет: он у меня один. Мы ехали по холмам, поросшим оливами. После вчерашнего дождя в Бильбао солнечное утро казалось сном. У меня не было темных очков - я вообще ничего с собой не захватила, потому что собиралась в тот же день вернуться в Сарагосу. Спать мне пришлось в одолженной у него рубашке, а в угловом магазинчике рядом с нашим отелем я купила себе майку, чтобы было во что переодеться, покуда сохла постиранная - та, в которой я ходила накануне. - Тебе, наверно, надоело видеть меня в одном и том же, - шутя сказала я, желая, чтобы этот обыденный разговор вернул меня к действительности. - Я счастлив тем, что ты -здесь. С той самой минуты, как он вернул мне ладанку, он больше не говорит мне о любви, но радостен, весел и ведет себя как восемнадцатилетний юнец. И сейчас он, погруженный в сияние погожего утра, идет рядом со мной. Какие у тебя там дела? -спросила я, показывая на закрывавшие горизонт отроги Пиренеев. - По ту сторону гор - Франция, - с улыбкой отвечал он. - Я учила географию в школе. Я хочу знать, зачем нам туда и что мы там будем делать. Некоторое время он не произносил ни слова и продолжал улыбаться. - Зачем? Затем, что я хочу показать тебе один дом. Быть может, он тебя заинтересует. - Если ты решил податься в агенты по продаже недвижимости, то обо мне забудь. У меня нет денег. Мне-то было все равно -ехать ли в Наварру или во Францию, лишь бы не возвращаться на праздники в Сарагосу. "Ну что? - осведомился мой рассудок у сердца. - Ты довольна тем, что приняла его приглашение. Ты изменилась и сама того не замечаешь". Нет, нисколько я не изменилась. Просто отдохнула немного. - Погляди, какие камни. И в самом деле - гладкие, обкатанные, словно прибрежная галька, а ведь здесь, на равнинах Наварры никогда не было моря. - Их отшлифовали ступни крестьян, ступни богомольцев, ступни искателей приключений, - сказал он. - Камни изменились, но и путники не остались прежними.

Это странствия научили тебя всему, что ты знаешь? - Нет. Чудеса Откровения. Я не поняла, о чем он, и предпочла не углубляться. Я чувствовала, как растворяюсь в солнце, в долине, в горной гряде на горизонте. - Куда мы идем? - спросила я. - Пока никуда. Мы просто наслаждаемся утром, солнцем, прекрасным пейзажем. Впереди у нас еще долгий путь на машине, - говорит он и после краткого колебания добавляет: - Ты спрятала ладанку? - Спрятала, - отвечаю я и прибавляю шагу. Мне не хочется говорить об этом, чтобы не испортить радость и свободу утра. Впереди появляется городок. Как принято было в Средние века, он стоит на вершине холма, и в отдалении я вижу колокольню его собора и развалины замка. - Пойдем туда, - прошу я. Он пребывает в нерешительности, но потом соглашается. По дороге встречается нам часовня, и мне хочется зайти туда. Я не знаю молитв, но церковная тишина всегда действует на меня умиротворяюще. "Не вини себя, ты ни в чем не виновата, - говорю я себе. - Если он влюблен, то это его дело". Он осведомился насчет ладанки. Я знаю - он ждал, что мы возобновим давешний разговор в кафе. Ждал - и одновременно боялся, что не услышит того, что хочет, вот потому-то он и не торопит ход событий, не затрагивает эту тему. Может быть, он и вправду любит меня. Однако мы должны превратить эту любовь во что-то иное, более глубокое. "Что за вздор, - говорю я себе. - Ничего на свете нет глубже любви. Только в сказках принцесса целует жабу, и та превращается в прекрасного принца. В жизни все наоборот: принцесса целует принца, и он становится омерзительной жабой". Через полчаса мы подходим к часовне. На ступенях сидит старик. С той минуты, как мы пустились в путь, это первый человек, повстречавшийся нам, -ибо на дворе осень, и поля снова вверяют себя Господу в надежде, что он дарует им плодородие и что позволит человеку в поте лица своего снискать хлеб свой насущный. - Здравствуйте, -говорит он старику. - Здравствуйте, - Как называется этот городок? Звучит как имя - Сан-Мартин-де-Ункс. - Ункс? - переспрашиваю я. Гнома! Старик не понимает шутки, и я, слегка смутясь, направляюсь к дверям часовни. - Нельзя, - останавливает меня старик. - С полудня закрыто. Хотите -возвращайтесь к четырем. Но дверь в часовню отворена. И я, хоть и смутно, потому что солнце светит ослепительно, вижу, что там внутри. - Да мне бы на одну минутку... Я хочу помолиться. - Сожалею, но не могу. Закрыто. Он слушает мой разговор со стариком и не вмешивается. - Ладно, пойдем отсюда, - говорю я. - Не станем спорить. Он по-прежнему смотрит на меня пустым отчужденным взором. - Разве ты не хочешь посмотреть часовню? - спрашивает он. Я знаю - ему не нравится, как я себя веду. Он считает, что я - слабая, боязливая, не умеющая добиваться своего. Принцесса безо всяких поцелуев превратилась в жабу. - Вспомни, что было вчера, - говорю я. - В баре тебе не хотелось продолжать спор и ты прекратил его. А теперь, когда я поступаю точно так же, ты меня осуждаешь, Старик бесстрастно слушает нас. Должно быть, он доволен - хоть что-то происходит перед ним, ибо здесь, в этом местечке все утра, все дни, все ночи неотличимы друг от друга. - Дверь не заперта, - обращается он к старику. - Если тебе нужны деньги, мы можем заплатить, хоть и немного. Но она хочет посмотреть церковь. - Сейчас - нельзя. - Ладно же! Мы все равно войдем! И, схватив меня за руку, входит. Сердце у меня колотится - старик может разозлиться, позвать полицию, испортить наше путешествие. - Почему ты сделал это? - Потому что ты хотела осмотреть часовню изнутри. Но мне это не удается: глаза не смотрят - эти пререкания и то, как я отнеслась к запрету, уничтожили все очарование такого чудесного утра. Я чутко прислушиваюсь к тому, что происходит снаружи, я представляю, как старик зовет полицию. Святотатцы. Грабители. Они нарушают закон, преступают запрет. Старик ведь сказал им - закрыто, час посещений прошел! Он немощен и дряхл, он не в силах был нас удержать, мы не проявили уважения к старости - и в глазах полиции это усугубит нашу вину. Я остаюсь внутри ровно столько времени, сколько нужно, чтобы освоиться. Но сердце колотится так сильно, что я боюсь, как бы он не услышал его стук. - Мы можем идти, - говорю я, выждав время, необходимое для того, чтобы прочесть "Отче наш". - Не бойся, Пилар. Тебе не придется подыгрывать этому старику. Мне вовсе не хочется, чтобы конфликт со сторожем привел к ссоре с моим другом. Надо сохранять спокойствие. - Не понимаю, о чем ты говоришь, - отвечаю я. - Есть люди, которые постоянно воюют с кем-то - с окружающими, с самими собой, с жизнью. И постепенно у них в голове начинает складываться некое театральное действо, и либретто его они записывают под диктовку своих неудач и разочарований. - Я знаю многих таких. - Беда в том, что они не могут разыграть эту пьесу в одиночку, -продолжает он. - И тогда прибегают к помощи других актеров. Здесь произошло нечто подобное. Старик хотел за что-то на ком-то отыграться, кому-то за что-то ото-и выбрал нас. Если бы мы послушались его, вняли его запрету, то испытывали бы сейчас горечь поражения и раскаивались бы. Мы бы стали частицами его убогой жизни и его неудач. Но его враждебность бросалась в глаза, и потому нам нетрудно было уклониться от нее. Куда хуже, когда люди "вызывают нас на сцену", начиная вести себя как жертвы, жалуясь на то, что жизнь полна несправедливости, прося у других совета, помощи, заступничества. Он заглянул мне в глаза. - Берегись, - сказал он. - Ввяжешься в такую игру - проиграешь непременно. Он прав. И все же мне было как-то не по себе: в душе оставался неприятный осадок. - Я помолилась. Я сделала все, что хотела. Мы можем выйти наружу. И мы выходим наружу. Контраст между царившим в церкви полумраком и ослепительным солнечным светом так силен, что я на несколько мгновений слепну. Когда же зрение возвращается ко мне, вижу, что старика нет. - Пойдем пообедаем, - говорит он и направляется в сторону городка. За обедом я осушила два стакана вина. В жизни еще Не пила так много. Я спиваюсь.

"Не надо преувеличивать". Он разговаривает с официантом. Узнает, что в окрестностях еще сохранились развалины римских построек. Я пытаюсь принять участие в беседе, но скрыть дурное настроение мне не под силу. Принцесса превратилась в жабу. Ну и что с того? Какое значение это имеет, если мне ничего не надо - ни мужчины, ни любви? "Я ведь знала заранее, - думаю я. - Знала, что он нарушит равновесие моего мира. Разум предупредил меня -но сердце не захотело внять его совету". Как дорого обошлось мне обретение той малости, которую я получила. Мне пришлось отказаться от стольких желанных мне вещей, отвернуться от стольких дорог, открывавшихся передо мной. Я пожертвовала многими своими мечтами во имя главной - спокойствия духа. И лишиться его сейчас я не желаю. - Ты чем-то удручена, - произносит он, прервав разговор с гарсоном. - Да, ты угадал. Я думаю, что этот старик все-таки вызвал полицию. Я думаю, что в таком маленьком городке не составит труда выяснить, где мы находимся. И еще я думаю, что из-за твоего упрямого желания пообедать именно здесь на наших каникулах можно поставить крест. Он вертит в руках стакан с минеральной водой. Он не может не знать, что я говорю неправду и дело совсем не в старике. Дело в том, что меня терзает стыд. Зачем мы творим такое с нашими жизнями? Зачем видим соломинку в глазу, а горы, поля и оливковые рощи не замечаем? - Послушай, - говорит он. - Поверь мне, ты зря тревожишься: старик давно уже дома, он и позабыл об этом происшествии. "Дурак, я не из-за этого тревожусь", - думаю я. - Слушай голос сердца, - продолжает он. - Именно это я и делаю, - говорю я. - Слушаю. И хочу уйти отсюда. Мне как-то не по себе. - Сегодня больше не пей. Вино тебе не помогает. До этой минуты я держала себя в руках. Теперь сознаю - лучше будет высказать все, что накипело. - Ты уверен, что знаешь все. Ты рассуждаешь о волшебных мгновениях, о ребенке, таящемся в душе взрослого. И я не понимаю, что ты делаешь тут, рядом со мной. - Я восхищаюсь тобой, - смеется он. - Тобой и тем, как ты борешься против собственного сердца. - Что-что? - переспрашиваю я. - Да ничего, это я так, - отвечает он. Но я уже поняла, что он хотел сказать. - Не обманывай себя. Если хочешь, можем обсудить это. Ты заблуждаешься относительно моих чувств. Перестав крутить в пальцах стакан, он глядит мне прямо в глаза: - Не заблуждаюсь. Я знаю - ты меня не любишь. Я совсем сбита с толку. - Но я буду бороться за твою любовь, - продолжает он. - Есть на свете такое, за что стоит бороться до конца. Я не знаю, что сказать ему на это. - Вот за тебя, например, - договаривает он. Я отвожу взгляд и делаю вид, будто рассматриваю интерьер ресторана. Я чувствовала себя жабой и вдруг снова превратилась в принцессу, "Я хочу верить его словам, - думаю я, уставившись на картину, где изображены какие-то рыбаки на лодках. - Это ничего не изменит, но по крайней мере я не буду чувствовать себя такой слабой, такой никчемной". - Прости, что я на тебя накинулась, - говорю я. Он улыбается и, подозвав официанта, платит по счету. На обратном пути растерянность моя не проходила. Что было тому виной? Солнце? - Но сейчас осень, и солнце уже не только не припекает, но и не греет. Старик? - Но старик уже довольно давно ушел из моей жизни. Может быть все что угодно - все новое. Неразношенный башмак натирает ногу. Вот так и жизнь -она хватает нас врасплох и тащит к неведомому, хоть мы, быть может, этого не хотим, хоть нам, быть может, этого и не надо. Я пытаюсь отвлечься, разглядывая окрестности, но больше не удается увидеть масличные рощи, городок на вершине холма, часовню, у порога которой сидит старик. Все это мне чуждо, все незнакомо. Я вспоминаю вчерашнюю пирушку и песенку, которую он постоянно напевал: Вечером в Б'Айресе что-то такое, Что-то такое, просто не знаю... Что же я знаю тогда? Bcтaл и оделся, вышел из дому, по Ареналес пошел... При чем же тут Буэнос-Айрес, если мы в Бильбао? г! что это за улица такая - "Ареналес"? Что он хотел этим сказать? - Что за песенку ты вчера без конца напевал? - спрашиваю я. - "Балладу сумасшедшего", - отвечает он. - Почему ты спрашиваешь только сейчас? - Так просто, - отвечаю я. Но я-то знаю, что не так просто. Я знаю, что он пел ее потому, что это - ловушка. Он мог бы промурлыкать что-нибудь знакомое, что-нибудь слышанное мною тысячи раз, однако же он выбрал то, чего я никогда не слышала. Да, это ловушка. Когда-нибудь, услышав эту песенку по радио или на диске, я вспомню его и Бильбао, вспомню дни, когда осень моей жизни вновь стала весной. Я вспомню душевный подъем, дух приключения, и ребенка, воскресшего Бог знает откуда. Он все продумал. Он умен и опытен, он знает жизнь и умеет покорить женщину, которая ему желанна. "С ума я схожу", - говорю я себе. Боюсь спиться оттого, что пила два дня подряд. Считаю, что ему известны все уловки и ухищрения. Уверена, что его нежность опутывает меня и управляет мною. Как это он сказал в ресторане? "Я восхищаюсь тем, как ты борешься против собственного сердца". Он ошибается - я уже давно и с неизменным успехом сражаюсь со своим сердцем. Я не влюблюсь в недостижимое. Я знаю свои пределы, как знаю и то, что моя способность к страданию - не безгранична. - Скажи мне что-нибудь, -прошу я на обратном пути к машине. - Что сказать? - Что-нибудь. Поговори со мной. И он принимается рассказывать о чудесном явлении Девы Марии в Фатиме. Не знаю, почему он сейчас вспомнил об этом, но история о том, как трое пастушков говорили с Нею, отвлекает меня. И вскоре сердце мое успокаивается. Мне ли не знать предел, до которого я могу идти, мне ли не совладать с собой?! Мы добрались до места к ночи. В густой пелене тумана я едва различала маленькую площадь, фонарь, бросавший слабый желтоватый свет на несколько средневековых построек и колодец. - Туман! - радостно воскликнул он. Я поглядела на него в недоумении. - Мы в Сент-Савене, - продолжал он. Название городка ничего мне не говорило. Однако я поняла, что мы уже во Франции, и тоже обрадовалась. - Зачем ты привез меня именно сюда? - спросила я. - Хочу продать тебе дом, - со смехом отвечал он. - А кроме того, я пообещал, что вернусь ко дню Непорочного Зачатия. - Сюда? - Не совсем. Недалеко отсюда. Он затормозил. Выйдя из машины, мы взялись за руки и пошли вперед в густом тумане. - Это место вошло в мою жизнь неожиданно, - произнес он. "Так же, как ты - в мою", - подумала я. - Однажды именно здесь я понял, что сбился с пути. Нет, не совсем так: скорее я понял, что вновь нашел свой путь. - Ты говоришь загадками, -сказала я. - Именно здесь я осознал, до чего же мне тебя не хватало. Я снова, сама не зная почему, огляделась по сторонам. - Какое отношение это имеет к твоему пути? - Нам надо снять квартиру, потому что обе гостиницы в этом городке работают только летом. А потом поужинаем в хорошем ресторане - посидим спокойно, не опасаясь полиции, и не придется бегом бежать к машине. А когда вино развяжет нам язык, наговоримся вдосталь. Мы рассмеялись. Мне уже стало легче. По пути я вела счет всем глупостям, которые приходили мне в голову. Когда же мы пересекли горную цепь, отделяющую Испанию от Франции, я помолилась Богу, чтобы Он избавил мою душу от напряжения и страха. Я уже устала играть роль девочки-дурочки, вести себя наподобие многих моих подруг, которые боятся невозможной любви, хоть толком и не знают, что это такое. Если бы я вовремя не остановилась, то потеряла бы все хорошее, что могли бы мне дать эти считанные дни рядом с ним. "Берегись, - подумала я. - Если в плотине появится трещина, никакой силой в мире ее уже не заделать". - Защити нас, Пречистая Дева, ныне и присно, - сказал он. Я промолчала. - Почему ты не сказала "аминь"? - Потому что уже не считаю это нужным и важным. Было время, когда религия составляла часть моей жизни. Было да прошло. Он развернулся, и мы двинулись к машине. - Но я все еще молюсь, - продолжала я. - Я молилась, когда мы пересекали Пиренеи. Но в этом есть что-то машинальное, сама не знаю, верю ли я своей молитве. - Почему? - Потому что страдала, и Бог меня не услышал. Потому что - и это часто случалось в моей жизни - я пыталась любить всем сердцем, но любовь моя была предана и попрана. Если Бог есть Любовь, Он мог бы отнестись к моему чувству более бережно. - Да, Бог есть Любовь. Но лучше всех разбирается в этом вопросе Пречистая Дева. Я расхохоталась, но, переведя взгляд на него, увидела, что он вовсе не думает шутить, а говорит вполне серьезно: - Пречистой Деве открыта тайна того, что называется "предаться безусловно". Она, любя и страдая, избавляет нас от мук. Точно так же как Иисус избавил нас от первородного греха. - Иисус - сын Божий. Приснодева же - лишь смертная женщина, которую осенила благодать выносить Его в своем чреве, - ответила я, серьезностью тона стараясь загладить свой неуместный смех. Мне хотелось, чтобы он знал - я уважаю его веру. Но вера и любовь не спорят вообще, а уж в таком славном городке, как этот, - в особенности. Открыв дверцу машины, он вытащил с сиденья два наших рюкзака. Я потянулась было за своим, но он с улыбкой отвел мою руку: - Разреши мне. "Давно уж со мной не обращались так галантно", - подумала я. Мы стучимся в первую же дверь, но женский голос отвечает, что комнаты здесь не сдают. Из-за второй двери никто не отзывается. В третьем доме старичок встречает нас радушно и приветливо, но оказывается, что в комнате стоит двуспальная кровать. Я отказываюсь. - Может быть, поедем дальше, в городок побольше? - спросила я, когда мы вышли. - Сейчас мы найдем комнату, - ответил он. - Ты слыхала притчу о Другом? Это - фрагмент истории, написанной лет сто назад неким... - Да неважно, кто ее написал, рассказывай, - прошу я, шагая рядом с ним по единственной площади Сент-Савена.

- Один человек повстречал старого друга, который пытался приспособиться к жизни и так и эдак, да все без толку. "Надо бы дать ему немножко денег", - подумал он. И так случилось, что в тот же вечер узнал он, что друг его разбогател и роздал все свои долги за много лет. Пошли они в бар, где любили бывать, и друг его платил за всех. Когда же его спросили, в чем причина такого успеха, тот ответил, что вплоть до самого недавнего времени жил как Другой. - Что еще за "Другой"? - спросили его. - Другой - это тот, кем меня учили быть, но кем я не являюсь. Другой убежден, что человек всю свою жизнь обязан думать о том, как бы скопить Денег, чтобы под старость не умереть с голоду. И столько он об этом думает, и такие строит грандиозные планы, что обнаруживает, что жив, лишь когда дней его на земле остается совсем мало. Спохватывается он, да поздно. - Ну, а кто же ты такой? - А я - такой же, как любой из нас, если только он слушает голос своего сердца. Человек, очарованный мистерией жизни, человек, открытый чуду, человек, которого радует и воодушевляет все, что он ни делает. Беда в том, что Другой, вечно томимый страхом разочарования, не давал мне поступать так. - Но ведь существуют и страдания. - Возразили посетители бара. - Существуют поражения. И никто на свете от них не застрахован, более того - никто их не избегнет. А потому лучше воевать за исполнение своей мечты и в войне этой проиграть несколько сражений, чем быть разгромленным и при этом даже не знать, за что же ты сражался. - И все? -спросили слушатели. - И все. Когда мне открылась эта истина, я решил быть таким, каким мне на самом деле всегда хотелось быть. Другой остался там, у меня дома, он смотрел на меня, но я его к себе больше не впускал, хоть он несколько раз и пытался напугать меня, внушить, как сильно я рискую, не заботясь о своем будущем, не откладывая на черный день. И с того мгновения, как я изгнал Другого из моей жизни, Божественная энергия стала творить свои чудеса.

"Он сочинил эту историю. Это выдумка, хотя, может быть, и остроумная", - думала я, пока мы продолжали искать место для ночлега. Но во всем Сент-Савене было не больше тридцати домов, так что очень скоро пришлось ему признать мою правоту и согласиться с тем, что надо ехать дальше - в какой-нибудь городок покрупнее. Как бы ни был он преисполнен воодушевления, как бы давно и далеко ни отогнал он от себя Другого, жители Сент-Савена понятия не имели о том, что его мечтой было заночевать в их городке, и содействовать нам вовсе не желали. И еще мне казалось, что, пока он рассказывал эту историю, я видела самое себя - узнавала СВОИ страхи, свою неуверенность, свое желание заслониться от всего, что сулит и возвещает чудеса, не заметить их - потому что завтра все может кончиться и мы будем страдать. Боги играют в кости и не спрашивают, хотим ли мы участвовать в их игре. Им дела нет до того, что там у тебя осталось позади - возлюбленный, дом, служба, карьера, мечта. Боги знать не хотят о твоей жизни, в которой каждой вещи находилось свое место и каждое желание, благодаря упорству и трудолюбию, могло осуществиться. Боги не берут в расчет наши планы и наши надежды; в каком-то уголке Вселенной играют они в кости - и вот по случайности выбор падет на тебя, И с этой минуты выигрыш или проигрыш - дело случая. Боги, затеяв партию в кости, выпускают Любовь из ее клетки. Эта сила способна созидать или разрушать - в зависимости от того, куда ветер подует в тот миг, когда она вырвется на волю. Пока что ветер дул в его сторону. Но ветры прихотливы и переменчивы не хуже богов - и вот где-то в самой глубине моего существа ощутила я некое дуновение. Словно для того, чтобы доказать мне, что история Другого - это чистая правда и что Вселенная всегда выступает на стороне мечтателей, мы вскоре сумели снять комнату - комнату с двумя кроватями. Я прежде всего приняла ванну, выстирала одежду и повесила на плечики недавно купленную майку. Почувствовала себя совсем иначе - и это придало мне уверенности. "Как знать, а вдруг Другой не нравится эта майка", - засмеялась я про себя. После ужина с хозяевами дома - осенью и зимой рестораны в этом городке тоже были закрыты - он попросил бутылку вина, пообещав, что утром купит и отдаст. Мы оделись, взяли два стакана и вышли из дому. - Давай сядем у колодца, - предложила я. Мы так и сделали - сели и принялись потягивать вино, согреваясь и успокаиваясь. - Похоже, что Другой вернулся и воплотился в тебя, - пошутила я. - Ты в скверном настроении. Он рассмеялся: - Я говорил, что мы найдем комнату, - и нашли. Вселенная всегда помогает нам осуществить наши мечты, какими бы дурацкими они ни были. Ибо это наши мечты, и только нам известно, чего стоило вымечтать их. Площадь тонула в желтоватом - от света фонаря - тумане, не дававшем разглядеть ее противоположный край. Я глубоко вздохнула. Дальше откладывать было невозможно. - Давай поговорим о любви, - сказала я. - Не будем больше избегать этого. Ты ведь знаешь, как я провела эти дни. Будь моя воля, этой темы не возникло бы вовсе. Но если уж она возникла, не думать о ней я не могу. - Любовь опасна. - Знаю. Мне приходилось любить. Любовь - это наркотик. Поначалу возникает эйфория, легкость, чувство полного растворения. На следующий день тебе хочется еще. Ты пока не успел втянуться, но, хоть ощущения тебе нравятся, ты уверен, что сможешь в любой момент обойтись без них. Ты думаешь о любимом существе две минуты и на три часа забываешь о нем. Но постепенно ты привыкаешь к нему и попадаешь в полную от него зависимость. И тогда ты думаешь о нем три часа и забываешь на две минуты, Если его нет рядом, ты испытываешь то же, что наркоман, лишенный очередной порции зелья. И в такие минуты, как наркоман, который ради дозы способен пойти на грабеж, на убийство и на любое унижение, ты готов на все ради любви. - Пугающая аналогия, - произнес он. И вправду - мой пример плохо вязался с вином, с колодцем и со средневековыми домиками, кольцом окружавшими площадь. Тем не менее все было именно так, как я сказала. Если он совершил столько усилий, чтобы добиться любви, то должен знать, какие опасности его подстерегают. - И потому любить нужно только того, кого сможешь удержать рядом, - договорила я. Он долго не отвечал, вглядываясь в туман. Было похоже, что он больше не предложит мне поплавать по опасным волнам разговора о любви. Да, я была сурова с ним, но что еще мне оставалось? "Вопрос закрыт", - подумала я. Трех дней, проведенных нами бок о бок - да еще вдобавок я ходила в одном и том же, - хватило ему, чтобы отказаться от своего намерения. Моя женская гордость была уязвлена, но одновременно я испытывала и облегчение. "Неужели в глубине души я этого и хотела?" Вероятно - потому что уже предощущала, какой бурей обернется ветерок любви. Потому что уже различала трещинку, змеившуюся по стене плотины. Мы еще довольно долго пили и говорили о пустяках - обсуждали хозяев, сдавших нам комнату, вспомнили святого, в незапамятные времена основавшего этот городок. Он рассказал мне две-три легенды, связанные с церковью на противоположной стороне маленькой, потонувшей в тумане площади. - Ты меня не слушаешь, - вдруг сказал он. И правда - мысли мои витали неизвестно где. Мне хотелось бы, чтобы рядом со мной был человек, в присутствии которого мое сердце билось бы ровно и мерно, человек, рядом с которым мне было бы спокойно, потому что я не боялась бы на следующий день потерять его. И время бы тогда текло медленнее, и мы могли бы просто молчать, зная, что для разговоров у нас впереди еще целая жизнь. И мне не надо было бы принимать трудные решения, ломать голову над серьезными вопросами, произносить жесткие слова. Мы молчим - и это многое значит. Впервые в жизни мы с ним молчим, хоть я и осознала это только сейчас, когда он поднялся, чтобы раздобыть еще бутылку вина.

Мы молчим. Я слышу его шаги -он возвращается к колодцу, где мы провели вместе уже больше часа, потягивая вино, вглядываясь в туман. Впервые в жизни мы молчим - молчим по-настоящему. Нет, это не то молчание, которое сковывало нас в машине по пути из Мадрида в Бильбао. И не то, которое леденило мое сердце страхом, пока я стояла в часовне в окрестностях Сан-Мартин-де-Ункса. Такое молчание красноречивей всяких слов. Такое молчание говорит мне, что нам с ним больше нет надобности что-то объяснять друг другу. Шаги стихают. Он смотрит на меня, и, должно быть, красивая картинка возникает перед ним - ночь, туман, колодец, женщина, слабо озаренная светом фонаря. Средневековые домики, церковь XI века, безмолвие. Вторая бутылка вина была уже наполовину пуста, когда я решилась нарушить молчание. - Вчера утром я уже совсем было сочла, что спиваюсь. Пью целый день. За эти трое суток выпила больше, чем за весь прошлый год. Не произнося ни слова, он проводит рукой по моим волосам. Я ощущаю его прикосновение и не делаю попыток отстраниться. - Расскажи мне немного о своей жизни, - прошу я. - В моей жизни нет ничего сверхъестественного. Я следую своим путем и стараюсь по мере сил пройти его достойно. - И что же это за путь? - Путь того, кто ищет любовь, - и замолкает на мгновенье, вертя в руках почти пустую бутылку. -А любовь - это трудный путь. - Трудный, потому что он либо вознесет тебя к небесам, либо низвергнет в преисподнюю, - говорю я, не вполне относя эти слова к самой себе. Он ничего не отвечает. Быть может, он еще погружен в пучину безмолвия, но вино вновь развязало мне язык, и я чувствую необходимость высказаться. - Ты сказал, что в этом городке что-то изменилось. - Да, мне так кажется. Но я не уверен и вот поэтому захотел привезти тебя сюда. - Так это проверка? - Нет, это дар Той, кто поможет мне принять верное решение. - Кто это? - Приснодева. Приснодева. Я могла бы и сама догадаться. На меня производит сильное впечатление то, что после стольких странствий, открытий, новых горизонтов, открывшихся ему, все еще сильна в нем католическая прививка, сделанная в детстве. А вот я и мои друзья - по крайней мере в этом отношении - переменились сильно: вина и грехи давно уже не тяготеют над нами. - Как славно, что после всего, через что тебе пришлось пройти, ты сумел сохранить прежнюю веру. - Нет, не сумел, Я потерял ее и вновь обрел. - Веру в Деву? В невозможное, небывалое, фантастическое? Ты не познал плотской любви? Ты избегаешь активного секса? - Вовсе нет. С этим все нормально. У меня было много женщин. Я ощущаю укол ревности и сама удивляюсь этому. Но внутренняя борьба вроде бы улеглась и мне не хочется, чтобы она началась вновь. - Почему она - "Дева"? Почему Богоматерь не покажут нам как обыкновенную женщину, подобную всем прочим? Одним глотком он приканчивает бутылку - там оставалось совсем немного. Спрашивает, не хочу ли я еще вина -он раздобудет, - но я отказываюсь. - Я хочу только, чтобы ты мне ответил. Всякий раз, как мы затрагиваем некоторые темы, ты сейчас же переводишь разговор на другое. - Она и была самой обычной женщиной. Она родила и других детей. В Писании сказано, что Иисус был старшим из троих братьев. Непорочное зачатие Иисуса имеет иной смысл: Мария начинает новую благодатную эру, открывает другой этап. Она - космическая невеста, Земля, которая принимает небо и оплодотворяется им. И в этот миг, благодаря тому, что у Нее хватило отваги принять свою судьбу, Она дает Богу возможность сойти на Землю. И превращается в Великую Мать. Я не в состоянии следить за ходом его мысли. И он понимает это: - Она - это женский лик Бога. Она наделена собственной божественной природой. Речь его звучит негладко - слова выговариваются с трудом, с напряжением, словно он совершает грех, произнося их. - Богиня? - спрашиваю я. Я жду, что он объяснит мне это, но он не продолжает разговор. Еще несколько минут назад я с иронией думала о том, как крепко вбит в него католицизм, а теперь мне кажется, что он совершает святотатство. - Кто такая Дева? Кто - Богиня? - настаиваю я. - Это трудно объяснить, - ему явно не по себе, и с каждой минутой - все сильней. - У меня здесь есть кое-что при себе. Если хочешь, можешь прочесть. - Не буду я сейчас ничего читать! Объясни мне так! Он тянется за бутылкой вина, но она пуста. Мы уже не помним, что привело нас к этому колодцу. Возникает ощущение чего-то необыкновенно значительного - словно каждым своим словом он творит чудо. - Ну, говори же! - Ее символ - вода, Ее окружает туман. Богиня обнаруживает и проявляет Себя в стихии воды. Туман вокруг нас, казалось, ожил, обрел собственное бытие, превратился в некую священную субстанцию - хоть я по-прежнему не вполне отчетливо понимала смысл произносимых им слов. - Не стану углубляться в историю. Если захочешь - сама прочтешь рукопись, которая у меня с собой. Знай только, что эта женщина - Богиня, Дева Мария, иудейская Шехина, египетская Изида, Великая Мать, София - присутствует во всех мировых религиях. Ее пытались предать забвению, поставить под запрет, Она прятала и меняла обличье, но культ Ее переходил из тысячелетия в тысячелетие и дошел до наших дней. Один из ликов Бога - это женский лик. Я гляжу на него. Блестящие глаза устремлены в клубящийся перед нами туман. Понимаю, что можно больше не настаивать - он и так продолжит свой рассказ. - О Ней говорится в первой главе Библии. Помнишь - "...и дух Божий носился над водою"? И Он поставил Ее под и над звездами. Это - мистический брак Земли и Неба. О Ней же говорится и в последней главе Писания, когда

И Дух и невеста говорят: прииди!

И слышавший да скажет: прииди!

Жаждущий, пусть приходит,

И желающий пусть берет воду жизни даром.

- А почему женский лик Бога символизирует вода? - Не знаю. Но обычно Он избирает это средство, чтобы выявить Себя. Может быть, потому, что вода - это источник жизни, ведь в утробе матери мы девять месяцев окружены водой. Вода - это символ женской Власти, на которую не посмеет претендовать, которую не решится оспорить даже самый просвещенный и совершенный мужчина. Он замолкает на мгновение и продолжает: - В каждой религии, в каждом веровании Она проявляет Себя так или иначе -но проявляет непременно. Для меня - католика - Ее черты явственно проступают в образе Девы Марии. Он берет меня за руку, и минут через пять мы уже выходим из Сент-Савена. Минуем по дороге невысокую колонну, увенчанную крестом, но - вот как странно! - там, где обычно принято помешать лик Иисуса Христа, мы видим образ Пресвятой Девы. Мне вспоминаются его слова, и совпадение удивляет меня. И вот теперь тьма и туман обволакивают нас с ног до головы. Я представляю себя в воде, в материнской утробе, там, где еще нет времени, где бытие не отягощено сознанием. Да, все, что он сказал, исполнено смысла - и смысла ужасающего. Я вспоминаю пожилую даму, сидевшую рядом со мной на лекции. Вспоминаю рыжую девушку, приведшую меня на площадь, - ведь и она говорила, что вода есть символ Богини. - Километрах в двадцати отсюда есть пещера, - продолжает он. - 11 февраля 1858 года одна девочка вместе с двумя другими детьми собирала хворост неподалеку от нее. Девочка была болезненная, слабенькая, страдала астмой, а родители ее были так бедны, что едва ли не нищенствовали. И в тот зимний день она побоялась переходить небольшой ручей вброд - вдруг вымокнет, простудится и сляжет, а родителям не обойтись без тех жалких денег, что она приносит в дом. И в этот миг появилась перед ней женщина, облаченная в белые одежды, в сандалиях, украшенных золочеными розами. Обратясь к девочке почтительно, как к принцессе, она попросила ее сделать милость - снова прийти сюда сколько-то раз, после чего исчезла. Двое других детей, впавшие при виде всего этого в столбняк, сразу же рассказали о происшествии всем, кому только можно. А жизнь девочки с этой минуты превратилась в сущую пытку. Ее взяли под стражу и потребовали, чтобы она заявила, будто ничего подобного и не было. Ей сулили денег за то, чтобы она попросила у Явившейся всяких благ и чудес. А в первые дни ее родителей прилюдно оскорбили на площади, говоря, что их дочка выдумала свою встречу, чтобы привлечь к ним внимание. Девочка же - а звали ее Бернадетта - ни малейшего понятия не имела о том, кого увидела. Женщину в белых одеждах она назвала "То", и ее обеспокоенные родители обратились за помощью к местному священнику. А тот попросил, чтобы девочка при следующей встрече спросила, как зовут незнакомку. Бернадетта сделала, как было сказано, но в ответ получила лишь улыбку. "То" являлась ей еще восемнадцать раз - и чуть ли не всегда безмолвно. Впрочем, был случай, когда женщина попросила Бернадет-ту поцеловать землю. Не понимая, зачем это надо, девочка повиновалась. В другой раз "То" попросила вырыть в пещере ямку. Бернадетта послушалась, и тотчас из ямки вытекла струйка грязноватой воды - еще бы, ведь в пещере иногда прятались от непогоды дикие свиньи. - Выпей, -приказала женщина. Вода была до того грязная, что Бернадетта трижды зачерпывала ее и трижды выплескивала, не решаясь поднести ко рту. Наконец, хоть и с отвращением, но выполнила приказ. А вырытая ею ямка вновь наполнилась водой. Человек, слепой на один глаз, бросил несколько капель в лицо - и тотчас прозрел. Молодая мать, пребывавшая в отчаянии оттого, что умирает ее новорожденный сын, погрузила его в этот источник, - а температура в тот день упала ниже нуля, - и младенец поправился. Мало-помалу весть о чудесном источнике распространилась по всей округе, и тысячи людей стали стекаться в деревню. Бернадетта же все пыталась узнать, как зовут чудесную гостью, но та лишь улыбалась в ответ. Но в один прекрасный день "То" повернулась к девочке и сказала: - Я - Непорочное Зачатие. Обрадованная Бернадетта со всех ног побежала к священнику рассказать ему об этом. - Не может такого быть, - отвечал тот. - Никому, дочь моя, еще не удавалось быть одновременно и деревом, и плодом. Окропи-ка ее святой водой. По глубокому убеждению священника, лишь Бог может существовать с самого начала начал, а Бог - по всем приметам - мужчина. Бернадетта окропила "То" святой водой, но женщина лишь кротко улыбнулась - больше ничего не последовало. А 16 июля женщина появилась в последний раз. Вскоре после этого Бернадетта постриглась в монахини, даже не подозревая, как разительно переменила она жизнь маленькой деревни, в окрестностях которой была эта пещера. Источник не иссяк, и чудеса продолжались. История об этом облетела сначала Францию, а потом и весь мир. Деревня стала расти и меняться, стала городом. Приехали купцы. Открылись гостиницы и магазины. Бернадетта умерла и была похоронена вдали от родных мест. Она так никогда и не узнала о том, что произошло. Нашлись люди, которые решились поставить Церковь в затруднительное положение, - благо к этому времени Ватикан уже признал возможность Явлений, - и принялись творить чудеса, но были вскоре разоблачены как шарлатаны и мошенники. Церковь установила жесткие правила - с такого-то числа чудесами признаются лишь феномены, выдержавшие строгую проверку, проводимую врачами и учеными. Но вода все струится, и больные - выздоравливают. Мне послышались какие-то звуки, и я испугалась. Но он продолжает сидеть неподвижно. А туман вокруг нас получил имя, обрел прошлое. Я размышляю над рассказанной историей и над тем, откуда он знает все этой Ответа у меня нет. Я думаю и о женском лике Бога. У человека, сидящего рядом со мной, - мятущаяся душа. Не так давно он написал мне, что намерен поступить в семинарию, однако же он уверен, что у Бога - женский лик. Он неподвижен. Я же ощущаю себя заключенной в утробу Матери Земли, где нет ни времени, ни пространства. История Бернадетты словно бы разворачивается у меня перед глазами, в окутывающем нас тумане. И снова звучит его голос: - Бернадетта не знала двух самых важных вещей. Во-первых, до того, как здесь установилось христианство, эти горы были населены кельтами, а культ Богини был главным в их цивилизации. Многие и многие поколения осознавали женский лик Бога, получали частицу Его любви, Его славы. - А во-вторых? - А во-вторых, незадолго до того, как произошло Явление, высшие иерархи Ватикана собрались на тайное совещание. Никто из посторонних не знал, что они там обсуждали, а уж сельский священник из Лурда - и подавно. Князья церкви решали, следует ли объявить догмат Непорочного Зачатия. И в конце концов решили, что следует, результатом чего стала папская булла Ineffabilis Dei. Однако широким массам верующих не объяснили, что же это значит. - К тебе-то какое это имеет отношение? - спрашиваю я. - Я Ее ученик. Я учился у Нее, - говорит он. - Ты что же - видел Ее? - Видел. Мы возвращаемся на площадь, проходим те несколько метров, что отделяют нас от церкви. В свете фонаря различаю колодец и на закраине его - бутылку и два стакана. "Должно быть, там сидели влюбленные, - думаю я. - Сидели молча, а говорили друг с другом без слов - только сердцами. Когда же сердца высказали все, стали они сопричастны великих тайн". Вот и снова никакого разговора о любви у нас не вышло. Да это и не важно. Я чувствую, что нахожусь в преддверии чего-то очень значительного и что должна использовать это, чтобы понять как можно больше. На минуту вспоминаются мне мои занятия в университете, Сарагоса, спутник жизни, которого я все мечтала повстречать, но все это кажется далеким, окутанным туманной дымкой - такой же, что застилает сейчас городок Сент-Савен. - К чему ты рассказал мне про Бернадетту? - Сам не знаю, - отвечает он, не глядя мне в глаза. - Может быть, потому, что мы - недалеко от Лурда. Может быть, потому, что завтра - день Непорочного Зачатия. А может быть, потому, что хотел доказать тебе: мой мир не столь пустынен и безумен, каким может показаться. Часть его составляют и другие люди. И они верят тому, что говорят. - Я никогда и не говорила, что твой мир - безумен. В большей мере это относится к моему миру - я трачу лучшие годы жизни, корпя над книжками и тетрадками, а ведь они не выведут меня оттуда, где я все знаю наизусть. Я почувствовала, что мне становится легче: я понимала его. Я ждала, что он снова заговорит о Богине, но, обернувшись ко мне, он сказал: - Пора спать. Мы много выпили.