ХАРИЗМЫ МУЖЧИНЫ И ЖЕНЩИНЫ
o 1 o Если майевтическое искусство Платона помогает умам рождать мысли и если обольстительное искусство Кьеркегора выявляет очевидности, то Иоанн Предтеча1 крестит и рождает в эон Духа. Учитель правды, он исполняет эту правду вместе со Христом и таким образом приобретает власть судить о человеческом. Он взвешивает его на весах Иова, оценивает и определяет человеческие призвания и заставляет их осуществлять, чтобы свершалась судьба. Пресвятая Дева полагает слова жизни в Свое сердце; Оранта - молящаяся, Она слушает песнопение своей собственной тайны. Она вся - Рождество, тайна судьбы, "Она непрестанно рождает Слово"2. Запечатленный Духом Святым, "человек бесконечно превышает человека", выходит за границы человеческого, ищет и находит Царствие, в нем преобразуя мир. Именно ради этого претворения судьбы даются харизмы и дары - как дождь с неба, без меры, "благодать на благодать". Служения и достоинства дополняют друг друга: "...все тело, составляемое и совокупляемое посредством всяких взаимно скрепляющих связей, при действии в свою меру каждого члена, получает приращение" (Еф.4.16). Но в истории нарушение равновесия человеческих составляющих неизбежно приводит к тому, что вопросы ставятся неправильно. Таков "вопрос о женщине": когда мужчина ставит его изолированно, он изолирует самого себя, отрезает от прозрачных источников жизни, ставит под вопрос свою собственную искусственность и оказывается неактуальным. Мы уже достаточно говорили о существе дела: речь идет о мужчине и о женщине, даже глубже - о мужском начале и о женском начале в их взаимодополнительности; не о некоторых аспектах сотрудничества по договоренности в некоторых ограниченных областях, а о взаимной конвергенции в совершенно новой реальности, отсутствие которой обрекает человека на незавершенность. Мужское и женское начала антиномичны. Это значит, что в естественном порядке они несовместимы. Они проявляют себя как дополнительные только в порядке Благодати, во Христе. В этом все значение таинства брака. Нужно уточнить смысл дополнительности, чтобы предотвратить неверные решения. Мужское и женское по причине своей неповторимости исключают всякий общий знаменатель, который позволил бы им устремиться к осуществлению невозможного синтеза.
С другой стороны, как обращенные лицом друг к другу и созданные Самим Богом, они никак не могут быть сведены один к другому. И наконец, взятые такими, какие они есть - вне жизни в таинствах, - сопоставленные и просто поставленные рядом, навсегда чужие друг для друга, они отражают в самом своем взаимном притяжении лишь бесконечность расстояния: падение. Откровение предлагает решение, при котором один включает другого, ничего не устраняя и ничего не уродуя в другом. Такой синергизм - во взаимном достижении полноты - возводит истинную сущность каждого даже выше первоначального прообраза в адамовой природе. Чем больше мужчина и женщина углубляют свой собственный тип и делают это не в отдельности, но в архетипичес-кой взаимности, тем больше их способность к полному усвоению положительного ядра друг друга и тем самым к достижению своей собственной истины. Опасный антагонизм полов разрушается не только монашеским радикализмом; он может быть действительно преодолен не иначе как через взаимное духовное обращение. Его элементы, в метафизическом смысле супружеские и единосущные, находят свою высшую точку в Том, в Ком нет ни мужчин, ни женщин, ибо во Христе порочное разделение перекрывается полнотой совпадения противоположностей.
Однако всякое эоническое видение предполагает свою тёшпош: решительную перемену, которая доносит раскаяние до самых корней всех способностей человеческого духа и вызывает "воздерживание от суждения" перед очевидностью истины, чтобы она говорила сама3. Из сознания исчезают все случайные, чисто психологические и исторические свойства, и оно открывается к абсолютно девственному - во взгляде Божьем, открывающемся в Библии.
"И Дух и невеста говорят: прииди! И слышащий да скажет: прииди! Жаждущий пусть приходит и желающий пусть берет воду жизни даром" (Откр.22.17). "Вот, я делаю последнего, как первого" (ср. Откр.22.13). Адам и Ева будут воссозданы в форме архетипического единства: Пресвятая Дева и Иоанн Предтеча, интегрированные во Христа; единение, предображенное в двух полюсах каждой души: каждый есть одновременно "раба" и "друг Жениха".
В единстве будущего века каждый найдет в своей собственной ипос-тасной действительности способ присвоения единой и общей для всех природы - во взаимной и всемирной прозрачности всех и каждого: сияющие отражения супружеского единства, но не монад, а мужского и женского в их целостности - два измерения единой Полноты воссозданного Адама; каждый будет центром сознания мужского начала, и каждый будет центром сознания женского начала.
Но уже сейчас надо нейтрализовать удушающее влияние на ум произвольных представлений, которые действуют в силу привычки, через коллективный психоз бытующих мнений. Совершенно необходимо настаивать на возвращении к источникам, к библейским истинам, которые оказываются удивительно ясными: "...не хорошо быть человеку одному" (Быт.2.18); "...ни муж без жены, ни жена без мужа, в Господе" (IKop.l 1.11); "Что Бог сочетал, того человек да не разлучает" (Мф.19.6); Царство наступит тогда, когда двое будут одно. Святоотеческая мысль добавляет еще одно тонкое и последнее уточнение: брак есть лишь пророческий образ будущего века, человечества in statu naturae integrae [в состоянии целостной природы].
Сугубо мужской мир, в котором женская харизма не играет никакой роли, все больше становится миром без Бога, так как у него нет Матери и Бог не может в нем родиться. Показательно то, что в этой атмосфере открыто утверждается гомосексуальность. Болезнь психического раскалывания, несостоявшаяся интеграция мужского и женского элементов души, порождает мужчину либо полностью сосредоточенного в своем подсознании, в женской части своей души, что влечет его к мужскому началу, либо полностью пребывающего на поверхности своего сознания, в той части, где он многобрачен, и тогда это порочная бесконечность донжуанства. Эти явления очень показательны для душевного состояния, которое теряет всякую чувствительность по отношению к архетипической женской ценности: ценности матери-девы. Слишком мужской мир недооценивает свои вечные истоки: прозрачней источник девственной чистоты и материнскую утробу, которая принимает Слово и рождает Его, чтобы сделать из мужчин Его служителей.
o 2 o Символизм сохраняет свое значение, и мужчина ничего не может здесь изменить. Мир начинается в Адаме-мужчине и кончается в новой Еве - Богородице; человечество - это супруга Агнца. У истоков бытия, в тайне событий, которые решают судьбы, так же, как и у истоков жизни, стоит женское начало: Ева - Мария - Жена, облеченная в солнце4; вот почему против Евы немедленно поднимается змий5 (Откр.12.1-3). Именно жене дано обещание, что она будет попирать голову змия. Мужчины "медлительны сердцем, чтобы веровать" (Лк.24.25), как сказал Господь Иисус Христос на пути в Эммаус; и когда жены-мироносицы, которые просто и без сомнений "вспомнили слова" Господа (ср. Лк.24.8), возвещают апостолам радостную весть о Воскресении, то тем показались слова их пустыми, и они не поверили им (Лк.24.11).
Пол, сильный в своей мистической чувствительности к "силам" и в своей восприимчивости к Благовещениям, женщина также по своему сильна в ситуации прямой встречи со злом. Святость, как проявление онтологического целомудрия, прогоняет силы тьмы благодаря своей коренной несовместимости с ними6. Эта девственная чистота есть в самом сильном смысле образ Святого: "И да бегут от лица Его ненавидящие Его!" Яко исчезает дым, да исчезнут, яко тает воск от лица огня (Пс.67.2-3). Церковь поет эти стихи на пасхальной заутрене, празднуя победу над смертью. Жизнь и смерть не могут сосуществовать. В этом же смысле надо понимать мысль, встречающуюся у некоторых святых отцов, что Воскресение удивило Сатану, что он был обманут, как рыба, попавшаяся на крючок. Христос не берет ад приступом, но, следуя по нисходящей кривой человеческой судьбы7, Он появляется в его бездне - и врата адовы сокрушаются сами, поскольку не могут устоять в присутствии Жизни; бесовское "исчезает в дыму и тает, как воск", в присутствии Святого.
Соединенное по ту сторону времени с "дыханием" Духа Святого, святое материнство - образ "ипостасного материнства" - как наседка согревает и "высиживает" поколение, из которого произойдет Спаситель и, позднее, свидетели последних вещей. Образный язык Апокалипсиса говорит о девстве как измерении Царства. Девство, сохраненное в деторождении, есть Знамение победы, уже одержанной над смертью. Это - светоносное пророчество, написанное на плоти Марии-Девы и предвозвещающее Воскресение. Уже в девственном деторождении Пресвятая Богородица бессмертна, и Ее Успение и Вознесение на небо предвозвещается в Рождестве Христовом.
Однако в истории андрократический, или патриархальный, порядок заменил собой гинекократический, или матриархальный, порядок с симметрично противоположным перекосом. Солидные богословы некогда дискутировали, чтобы выяснить, есть ли у женщины душа, и оспаривали возможность для женщины непосредственного доступа к Богу. Они воспевали Пресвятую Богородицу, но предписывали женщине возноситься к Богу посредством мужчины. Подобная мариология лишает Богородицу женского начала и ставит любую женщину у разрыва онтологических уровней. Сведенная к одним только биологическим функциям, раба Господня становится просто рабой, оказывается предоставленной своему опасному инстинкту "нравиться" и служить отдыхом для бесчисленных воинов. Необходимо снова и снова утверждать, что Христос - значит не только "космический деятель", Посредник между небом и землей, но также и новый зон бытия во Христе, "совершенно другой" нового существовании, в которое мужчина и женщина входят и в которое они посвящаются, проходя через одинаковое таинство царственного священства: "...князья народов господствуют над ними, и вельможи властвуют ими; но между вами да не будет так" (Мф.20.25-26). Перед церковной социологией стоит задача открыть прежде всего то "совершенно другое", которое заключается в словах "между вами да не будет так". Именно экклезиологический догмат должен был бы полагаться в основание всякого строящегося человеческого общества; но на самом деле мы видим, что секулярный дух "светского общества" заражает приходы. Объективный социолог не обнаруживает никакой природной разницы между обществом, строящимся вокруг культурной задачи, и обществом, строящимся вокруг культа (то есть церковной ячейки). В большинстве своем приходы не осознают своей трансцендентной истины, своей "выделенное™", которую нельзя свести ни к какой социологической форме. И действительно, взгляду не на чем остановиться: на гладкой плоскости не происходит ничего отличного от всего остального, никаких чудес. Все так хорошо умещается в символах, знаках и словах, что всякое желание перейти к тем реальностям, на которые указывают знаки и символы, вызывает удивление и беспокойство. Школьные учителя с их миниатюрной "софией" продолжают гово-рить: "Бог столько не требует". Все - усреднено и серо, золотая середина во всем: средние дары, умеренные собрания, катехизация без огня, скука, и как следствие растворение - медленное, но верное - в окружающих социологических формах. Величественная проблематика святых отцов, которые видели, становится наукой честных книжников, которые читают.
В апофтегмах, высказываниях отцов пустыни рассказывается, что однажды преп. Антоний Великий молился в течение трех дней и трех ночей. На третий день бесы пали ниц перед престолом Божьим и просили остановить молитву святого, так как иначе она своей силой разрушит демонические устои этого мира.
Храм со всеми своими частями, расположенными согласно законам священного пространства, с особым ритмом литургического времени, - храм сам по себе уже является призывом для того, кто имеет уши; однако не хватает живых камней, чтобы откликнуться на этот мощный призыв. О каком приходе можно сказать, что он соответствует словам апостола: "Мы свидетельствуем о том, что видели своими очами и что слышали своими ушами" (ср. 1 Ин. 1.1 -3)? А между тем в богослужебных текстах постоянно встречаем слова, произносимые от лица верующих: "Воскресение Христово видевше..."; "Видехом Свет истинный, прияхом Духа Небесного...". Сегодняшний кризис имеет корни в отдаленном прошлом и связан с потерей живого содержания всеобщего священства, тесно связанного с евхаристическим пониманием Церкви как Тела Христова, что выражается через таинства. Отцы Церкви настаивали на жизненной необходимости ежедневного причащения (св. Киприан, св. Григорий Нисский). Св. Амвросий Медиоланский энергично утверждает: "Получай каждый день то, что полезно для каждого дня. Проводи свою жизнь так, чтобы быть этого достойным". "Тот, кто не достоин причащаться каждый день, не будет достоин делать это даже раз в год"8. Пастырская практика показывает, что жажда частого Причастия исходит из женской среды.
На протяжении веков люди воздвигали сложные ритуальные стены, чтобы охранить священное. Они правильно делали. Но оказалось, что за этими стенами произошло истощение евхаристической духовности. Обрядность включается в содержание жизни, которая нисколько не становится более духовной благодаря этой "обрядности". Страх воспринимается магически. Мужское начало нарушило равновесие и сдвинуло церковную жизнь с ее животворной оси; оно странным образом заставило забыть, что Евхаристия есть истинная пища, хлеб насущный, источник, без которого духовное существо умирает. Евхаристия не награда, но - "врачество бессмертия", совершенное единение, к которому Бог призывает нас на каждой литургии9.
Как раковина выделяет свою устрицу, так и коллективное super-ego выделяет дурные мифы и заставляет духовную жизнь увязать в мифических формах. Если приходы не всегда являются очагами, распространяющими "свет" и "соль", то это, в частности, и потому, что женщина в них не является равным соучастником живых клеток тела. Ее не допускают к этому; она - прислуживает. Однако достижение истинно духовных состояний связано не с утилитарными мотивами, но с осуществлением человеческого призвания. Лицом к Лицу со Христом в котором "нет мужского пола, ни женского" (Гал.3.28), стоят человеческие существа, несущие на себе язвы древних проклятий, - существа, сохраняющие верность формальному мужскому мышлению под гипнозом юридического смысла некоторых текстов. До сих пор к женщинам относятся в соответствии с теми понятиями, которые сформировались еще в раввинистическую эпоху Ветхого Завета10. Однако в новозаветном царстве Благодати истинная диалектика закона учит нас тому, что именно на женщине, действительно послушной закону, представленному мужчиной, лежит задача трансцендировать мужчину-закон и тем самым исполнить его самого ради предназначенного ему служения свидетельства.
o 3 o Амартология (учение о грехе) требует не этики, но святости, которая одна способна выправить искажения. Вот почему всякое проявление святости отражается на всем мире, сокращает историю, дает видеть смысл в ракурсе приближающегося конца. Для того, "кто имеет уши", извращенное искусство, все вульгарное и порнографическое в литературе, любая профанация тайны вызывают непосредственное ощущение ада. И напротив, литургическое и иконографическое искусство, всякое явление красоты сразу погружают в переживание рая. Эта чувствительность к "последним вещам" объясняет некоторые психологические феномены. В ее свете Фрейд становится как бы негативом Юнга, его темным полюсом. Маниакальная одержимость "подпольными" путями извращает направленность бессознательного и в конечном счете его содержание. В гордости отчаяния поселяется демоническое, которое неизбежно переносит вину на другого. Герои романов Сартра, das Man, или аноним Хайдеггера обнаруживают себя "в ситуации" вины, причина которой - в ком-то неизвестном; Достоевский в "Легенде о Великом Инквизиторе" доводит эту концепцию до логического завершения: Сатана делает из Христа божественного "Виновника". С другой стороны, делается попытка освободить человека от религиозного комплекса виновности и установить мораль без греха.
"Смотрите, ...чтобы кто не увлек вас философиею и пустым обольщением, по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христу" (Кол.2.8). Психоанализ содержания коллективного "эго" и его проявления показал бы всю сложность нездоровых, неудавшихся исторических формаций. Он выявил бы бесплодность переноса вины на женщину через "комплекс Адама" - явно мужской комплекс: "Жена дала мне от древа..." (Быт.3.12). Только Христос, который "один без греха", может осуществить единственный в своем роде животворящий перенос, ибо Он есть абсолютно Невинный и поэтому абсолютная Жертва: "Истребив бывшее о нас рукописание, которое было против нас, Он взял его от среды и пригвоздил ко кресту" (Кол.2.14). И поэтому с тех пор нормальным является только "да будет" в Боге - беспредельное возрастание; мужское и женское осуществляют себя друг через друга и поют Своему Богу, пока существуют, - вечно. Но любовь между мужчиной и женщиной профанировали еще прежде, чем поняли, что она такое. Нигде мы не найдем такого количества лжи, потому что именно в любви - самое глубокое стремление к истине, в любви слышен голос самого бытия. Если масса, толпа все больше погружается в эротическое болото, которое так быстро вызывает "тошноту", то эрос ждет своего часа; но этот час может быть только последним. Любовь не принадлежит к будничному порядку, но - к порядку последнего дня, потому что сама ее полнота есть симптом иного зона; она выходит за пределы истории и говорит уже на другом языке - на языке аграфа св. Климента.
"Бог есть любовь" (1Ин.4.8) - это утверждение указывает не на свойство или отношение, но на Божественную сущность. Также и человеку по образу Божьему предлагается осуществить любовь в самом своем существе. И тогда становится понятным, что слова: "...нехорошо быть человеку одному" (Быт.2.18), выражают вовсе не сентиментальное умиление, но некое точное соответствие истине внутрибожественной троичной жизни. Эти слова обращены не только к одинокому человеку, но также и к бесплодному и немыслимому монотеизму с одним единственным Лицом - однако через посредство толкования Божественной истины человеком как ее образом: "Нехорошо, чтобы Ипостась была одна"". "Нехорошо" потому, что это немыслимое одиночество противоречило бы Божественной сущности - быть Любовью, быть в одно и то же время Одним и Троицей: "три святости и три света в Единице". И именно потому, что Бог есть Троичная Любовь, Его священный круг раскрывается для общения, и Он любит мир "до конца" (Ин.13.1). Это "до конца" - не мера, но отсутствие меры, и именно на этом уровне эпиталама Царствия приглашает человека в единстве его противоположностей.
o 4 o В своей биполярностихг (anima и animus) каждая душа, по образу Деисиса, есть одновременно невеста и друг Жениха. Преп. Иоанн Лествичник говорит, что надо любить Бога "как свою невесту". Однако, типологически более сильно выраженная, душа принадлежит либо к типу Пресвятой Девы, "ее рода", либо к типу горячего ревнителя Иоанна Предтечи. Дифференциация означает границы, определяемые харизмами13, в которые вписывается всякое человеческое существо; нарушение этих границ создает путаницу.
Призыв к совершенству относится ко всем, но он предполагает разнообразие даров и служений. Существование духа в теле всегда представляет собой существование, само себя трансцендирующее. Оно может быть ориентировано горизонтально, может распространяться и преодолевать препятствия с целью навязывания своего идеала и создания ценностей. И оно может быть ориентировано вертикально, может открывать мир ценностей в своей собственной сущности, двигаясь в направлении интериоризации, и затем жить ими естественным образом.
Библейский термин Esser-kenegdo, относящийся к женщине, означает помощницу, которая предстоит лицом к лицу (Быт.2.18). В большей степени интериоризованная, более укорененная, женщина чувствует себя удобно и непринужденно в пределах своего существа и старается раскрыть свои дары, чтобы претворить свою собственную личность в светлую и ясную симфонию. Она изнутри наполняет мир своим присутствием. Женщина - сообщница времени; время не "длится" для нее, потому что она несет в себе значительную долю вечности; она - в состоянии беременности. Мужчина выходит за границы своего существа; его харизма - стремление к экспансии, расширению - заставляет его смотреть за пределы самого себя. Он стремится к усилению всех своих энергий, которые обеспечивают ему распространение в мир; он превращает космос в свое внешнее тело, чтобы достигнуть максимума своей мощи, которой он наполняет мир, утверждая себя в качестве хозяина и господина. Этим двум типическим экзистенциальным акцентам отвечает тот порядок вещей, о котором говорит Библия. Мужчина призван владычествовать над землей (Быт. 1.28), возделывать сад (Быт.2.15), проявлять творческую и изобретательскую способность своего духа. И ему дается женщина как помощница, которая его вдохновляет и восполняет; предназначенная для того, чтобы рождать, охранять, быть источником жизни и родником святости, женщина видит около себя мужчину, для которого она - невеста, супруга и мать. "...Слава мужа", по апостолу Павлу (IKop.l 1.7), женщина в своей сияющей чистоте является как бы зеркалом, которое отражает лицо мужчины, открывает его себе самому и тем самым его исправляет. Интуитивное восприятие конкретного и живого, в противоположность всякой абстракции, указывает в женщине на дар прямого проникновения в существование другого. Это - способность непосредственно, помимо рефлексии, постигать неуловимое в человеческой личности. Благодаря этой способности она "помогает" мужчине понять самого себя и осуществить смысл своего собственного существа; она исполняет его, расшифровывая его судьбу. Именно через женщину мужчина легче всего становится тем, чем он должен быть14.
В этом вся диалектика духовного материнства. Слова апостола Петра: "Да будет украшением вашим ... сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа, что драгоценно перед Богом" (1 Пет.3.3-4) обращены к женщине и содержат целое женское евангелие; они очень точно определяют основную харизму женщины: порождение сокровенного сердца человека (homo cordis absconditus; о kryptos tes kardiou anthropos). Мужчина более склонен интересоваться тем, что касается его самого; материнский же инстинкт, как на браке в Кане Галилейской, немедленно обнаруживает духовную жажду самого мужчины и находит евхаристический источник, чтобы ее утолить. Непосредственная связь с Духом Истины побуждает женщину ставить перед мужчиной вопрос об истине - по поводу его самого, мешать ему устраиваться в истории или уничтожать историю. У Гераклита есть удивительный по глубине образ - образ лука и лиры. Уже само греческое слово bios, имеющее двойное значение, весьма показательно. Оно означает одновременно "жизнь" и "лук", стрелы которого несут смерть. Лук есть натянутая тетива или струна; будучи "сублимированным", многострунный лук становится лирой и вместо смерти производит музыку, гармонию. Мужской инстинкт разрушения ("отец войны") может быть "настроен" женщиной и сублимирован, претворен в инстинкт жизни, созидания культуры и культа: "...народы ... перекуют мечи свои на орала, и копья свои - на серпы" (Ис.2.4).
В условиях дробления науки и техники женщина сообщает дух интеграции, свойственный sophrosyne - целомудрию ее природы, а в коллективистском распаде или ложном демократизме указывает мужчине на свое собственное достоинство, на неповторимую ценность своей личности. Современный мужчина обесчеловечивает мир всеми формами объективации; для материнского же инстинкта никакая объективация органически невозможна. Таинственные взаимоотношения между матерью и ребенком не имеют ничего общего с "объектами", и становится понятно, почему именно женщина заботится о человеческом облике, как о своем ребенке, видит в нем абсолютную, ничем не заменимую ценность; тем самым женщина гуманизирует и персонализирует мир. Она всегда будет инстинктивно защищать примат бытия над теорией, действия - над абстракцией, интуиции - над постулатом.
Но женщина спасет мир только в том случае, если будет ощущать благоговейный трепет перед служением мудрых дев евангельской притчи (Мф.25.1-13), если она действительно станет - как "благодатная", следом за Пресвятой Девой - вратами Царства, путеводным образом, "великой обольстительницей" (в смысле Кьеркегора).
Во исполнение великой педагогической задачи инициации именно женщине надлежит образовывать в каждом ребенке "инока" - иное существо, "совершенно другого" как свидетеля о "совершенно Другом". Она обладает даром проникновения "нутром" в тайну веры и таинств. Слушая наставления Церкви, верующий уже ощущает в себе то, что получил от женщины-матери, - таинственное "чувство Бога", внутреннюю склонность, неистребимую тоску по Царству.
Женское служение лучше всего выражается словами Евхаристической литургии: "Святая - святым". Мир (chalom) и глубокое общение в самой субстанции единого тела, в его святости. Мужское служение имеет крещенский характер (крещение - "просвещение" и "Парусия"): мужественный акт смерти и воскресения, победа над энергиями смерти, воля к обращению и включению в Тело Христово. Евхаристическому общению ("Пресвятая Дева - Колос пшеницы"), состоянию святости соответствует настойчивость деяния крещения. Деторождению как движению из глубины к поверхности, когда изнутри является софианичес-кая форма, передаваемая новому существу, соответствует структурирующее действие как движение от поверхности в глубину. ОНА - энстатичная, обращена внутрь, "сохраняет слова в сердце своем" (ср. Иер.1.9; Втор.30.14 и Лк.2.51), выявляет корень бытия, его Софию, изначальную непорочную правду; ОН - экстатичен, "выходит из себя", продолжает и усиливает себя через свои энергии, сеет, осуществляет, конструирует. В своих доминантах мужское начало - христоносно, женское - духо-носно. Под знаком Архангела Гавриила (его атрибут - лилия) объединены "пришествия": Благовещение, Рождество Христово, Сошествие Святого Духа и Парусия; под знаком Архангела Михаила (его атрибуты - меч и весы правосудия) - "события": Преображение, Сошествие во Ад, разрушение смерти, Воскресение.
Мужчина - жертвоприноситель, человек наступающий, динамичный. Он претворяет мир в храм и литургию; он, как певец и Ангел, направляет весь материальный план бытия к Богу. Мать производит на свет чад Премудрости; Дева их очищает. Будучи Орантой, она изображает храм, уже является вратами Царствия и его эпиталамой.
o 5 o В биографии человека наступает решительный момент, когда обнаруживается, что он никак не может вступить в брак; в подобной ситуации было бы катастрофической ошибкой сделать своей судьбой отказ от брака - отказ, к которому принуждают сами жизненные обстоятельства. Само по себе отсутствие чего-либо никогда не может ни заполнять жизнь, ни созидать ее: такого рода отсутствие лишь указывает на некую ущербность, на недостающее. Для того чтобы иметь значение положительного и обогащающего акта, чтобы быть истинным, отказ от чего-либо конкретного, от какой-либо ситуации должен быть условием для полного и свободного принятия другой ситуации, отправной точкой для осуществления призвания, не пассивно претерпеваемого, но осознанного и понятого, взятого на себя, призвания, которое заполнит всю жизнь.
"Под ногами вода, глубиной в три тысячи взмахов руки пловца", - такова ситуация веры по Кьеркегору, что и делает ее взрывной, исключающей всякий конформизм. Трансцендентный эгоизм, исключительная озабоченность каждого лишь своим собственным спасением искажают сущность евангельского Благовестия, которое есть, прежде всего другого, полное освобождение от тирании "Я" и "моего". Желание принадлежать самому себе привело Адама к падению, ибо "тот, кто хочет спасти свою душу, потеряет ее". Тот, кто ищет счастья, должен забыть само это слово, и тот, кто говорит, что он слабая тварь, противоречит вере, ибо тому, кто нуждается в силе, достаточно немедленно ее проявить: действие Божье осуществляется внутри действия человека.
Человек не может думать только о себе самом. Он должен думать о Боге, о ценностях Царства, о спасении всех, об уничтожении не идеи только, но самой реальности ада. Невозможно не принять идею ада, но, приняв ее, невозможно остановиться на этом, потому что, если ад существует, то каждый верующий должен сказать: "Он для меня одного", как говорил преп. Антоний Великий. Даже один единственный осужденный что-то отнимает от радости всех праведных. Премудрость Божья постулирует конечную интеграцию. Мрачная, инфернальная сторона существования тоже получает свое разрешение, даже если оно придет за пределами того, что называется "веками веков", причем это евангельское выражение скорее всего обозначает очень большой отрезок времени. Сможет ли полнота Богочеловеческого архетипа оставаться вечно разделенной на рай и ад?15 В церкви великомученика Георгия Победоносца (близ Новгорода) можно видеть фреску XII века с изображением святого, побеждающего дракона. Но святой - безоружен, а дракон - не убит. Св. Георгий сидит на коне, а некая царица - образ Церкви - держит на привязи дракона, который покорно следует за ней. Редкая по смелости своего проникновенного видения композиция показывает злого духа не уничтоженным, но обратившимся; в то же время зло, которое в нем, снова оказывается отправленным в небытие.
Вера - это позиция крепкого, всесильного перед лицом изнемогающего, перед лицом смерти и демонических сил. Только в условиях этого мира мы выбираем между "да" и "нет"; перед Лицом Божьим глубина свободы - это "да", единственное "да будет". Это "да" есть полная победа над всеми заботами, всеми нуждами этого мира, и над тем, что некоторые современные философы называют "бытием-к-смерти". Смерть не есть остановка, но действие, сопротяженное всей линии нашей жизни; уже в Крещении, в зародышевом состоянии она есть та смерть, которая делает нас участниками Воскресения. Действительно, для верующего она не впереди, но позади, потому что она - во времени; вера же полагает себя в вечном настоящем, и Евангелие возвещает, что верующий уже перешел от смерти к Жизни вечной (Ин.5.24; ср. 1 Ин.3.14). Евхаристический реализм уже делает нас бессмертными. Эта метаморфоза совершается действием духа, который переворачивает условия и тем самым изменяет их экзистенциальный коэффициент. Вот почему, производя величайшую из революций, христианство не избегает страдания, но принимает его и претворяет необходимость в свободу.
Невыносимым является не страдание как таковое, а страдание нелепое и непонятное; нестерпима тупая, слепая, навязанная извне судьба; невозможно смириться с горечью погубленной жизни, растраченных дарований.
"...Возьми крест свой и следуй за Мною" (Мк.8.34), - сказал Христос. Никакого патологического самолюбования в скорби, никакой покорности, направленной на пассивное терпение, но - скрытая Благодать креста, которая говорит: "Пойми твое страдание и сделай его светлым, просвещающим; судьбу, тебе выпавшую на долю, претвори изнутри в судьбу, свободно избранную". Быть самим собой - это значит осуществить идею Бога о тебе, двигаться внутри этой идеи как своей собственной. Наше наиболее глубокое "я" как раз и не является исключительно "нашим", не есть sui generis. Мы можем по-настоящему понять самих себя, если только постигаем, что "вечно получаем" собственную личность, что она, по словам преп. Максима Исповедника, есть "личность по благодати". В высшей точке богоуподобления она делает нас самих "безначальными"; но поскольку она - "по образу Божию", она вечно воспринимается нами и сохраняется лишь в меру безоговорочного снижения нашей самооценки, преодоления всякого самодовольства ("авторитмии", как говорят святые отцы) и сознания нашей полной трансцендентности по отношению к Богу.
Над эмпирической причинностью стоит причинность духовная. Там, где имеется материальный факт, к эффекту, который он производит, дух, произнося свое "да", добавляет нечто, что не содержалось в материальной причине, и тем самым полностью его изменяет. В этом - суть всякого чуда. Человек определяется снизу, и он испытывает воздействия, идущие свыше. Из круга ограниченных возможностей рождается безграничное вертикальное измерение.
Человек может разорвать цепь фактов самоубийством: в течение бесконечно краткого мгновения он свободен (это предельный и реальный опыт Кириллова в "Бесах" Достоевского); но это - исчезающее мгновение, время, использованное для того, чтобы поставить себя вне Бога и немедленно перейти в небытие. Человек также может решительно поместить себя в ладонь Вседержителя, внутрь мысли Божьей о нем. В этом случае заданные обстоятельства (эпоха, место, наследственность, конкретное бытие) становятся "дарами" и предлагаемыми ситуациями для того, чтобы сказать "да будет", - и каждый раз происходит чудо.
Христос заклан от создания мира (Откр.13.8); Он был убит в Иерусалиме при Пилате. Но выше конкретной исторической ситуации слова Истины: "Никто не отнимет ее (жизнь) у Меня, но Я Сам отдаю ее" (Ин.10.18). Выбирая абсолютно осмысленное, которое тождественно абсолютно желанному Апокалипсиса, человек оказывается совершенно независимым от природы и от истории и вступает в полную зависимость от Логоса-Истины, который его действительно освобождает. Вот почему, согласно глубокой мысли Хайдеггера, настоящая свобода человека состоит в нормативной истине обретенной им судьбы.
Человек обладает титанической силой для уничтожения замысла Божьего о нем, но лишь он один может его осуществить. Бог занимает наше место в качестве "виновного", Сын Божий замещает нас, но Он не в состоянии произнести "да будет" вместо нас, реализовать за нас нашу свободу: мы бы ее немедленно уничтожили. "Да будет" предполагает свободную взаимность и вопроса, и ответа; оно имеет цену только потому, что может остаться непроизнесеннным. От этого зависит судьба Самого Бога.
Целибат есть призвание и служение, одна из весьма конкретных форм "диаконии", о чем говорит Писание (1 Кор. 12.5). Тот или та, кто чувствует себя в положении никому не нужного, кого обманули ожидания и обещания молодости, кто приближается к серому варианту "за неимением лучшего", к некоему эрзацу, именно в момент, когда круг кажется замкнутым и все конченным, - именно в этот момент для него или для нее все и начинается. В этом глубокий смысл легенды о св. Граале. Бедный рыцарь появляется, когда все остановилось; старый король прикован к своему убогому ложу; источники иссякают, птицы перестают петь, и все вокруг сковано неподвижностью смерти. Рыцарь задает один единственный вопрос - единственный настоящий вопрос: "Где Грааль?" И тогда все оживает, старый король покидает свое ложе, источник снова бьет ключом, и снова поют птицы. Этим единственным вопросом-ответом является "да будет", сказанное своей судьбе. Не только принятая, но и творимая судьба преобразует данности в харизмы; человек переживает свое собственное чудо, живет среди чуда. В этом заключается смысл замечательных слов пророка Исайи: "Возвеселись, неплодная, нерождающая; воскликни и возгласи, немучившаяся родами; потому что у оставленной гораздо более детей, нежели у имеющей мужа, говорит Господь" (Ис.54.1). "Ибо твой Творец есть супруг твой" (Ис.54.5). Вопрос о том, будет ли женщина супругой и матерью или "невестой Христовой", имеет второстепенный характер. Первоначальный образ чистой женской сущности взрывает эмпирические границы природы и являет Благодать "духовной матери".
Если всякий тип человеческой жизни стремится к максимуму, то целибат есть особенное призвание к эсхатологическому максимализму, служение ожидания и приготовления Парусин. Безбрачным, так же, как и монахам, предназначено особое свидетельство, переносящее Евангелие в Апокалипсис; "каждый имеет свое дарование от Бога, один так, другой иначе", - говорит апостол Павел (1 Кор.7.7). Если брак есть образ Царства и пророчествует о единстве мужского и женского начал, то целибат профетически указывает на существование, подобное существованию ангелов (Мф.22.30), и обращен к Грядущему Господу. Хорошо, когда некоторые люди воздерживаются от супружеской жизни, подчеркивая этим, что состоящие в браке должны пользоваться миром, как не пользующиеся им (1 Кор.7.31), и соединяться в едином ожидании.
Монахи содействуют раскрытию эсхатологического смысла супружеского служения. Супруги помогают постигать существо аскетизма в виду "преходящего образа мира сего" и придавать ему "материнский" характер. Но они должны также следовать собственно супружескому аскетизму, переживать свою распятую любовь и через воплощенную чистоту самой человеческой структуры вносить вклад в полноту Воплощения. Ничего больше не ждать от жизни - значит поддаться самому страшному искушению, называемому в аскетике acedia - унынием, смертным отчаянием, потому что оно сопротивляется Духу Святому. Напротив, позитивное ожидание принимает настоящее и открывает его предвосхищениям - "кайросам". "Самым важным является тот час, который мы переживаем", - учит подвижническая мудрость; именно он и есть "время благоприятное" (2Кор.6.2), останавливающее отрицательное время обманутых ожиданий, то время, когда не слышат, имея уши.
Когда Единый говорит: "Я был совсем близко в час твоего страдания", - этот час вводится в искупленное время. Это обновленное время, в котором всякая судьба возрождается в своей первоначальной свежести и источает жизнь, полную неумаляемого значения.
Здесь монашество должно сыграть свою провиденциальную роль. Оно может породить вокруг своих духовно максималистских центров большие братства и общины, в которых всякая судьба, и особенно судьба безбрачных, найдет понимание, получит поддержку и обретет направление к своему внутреннему Востоку, уже имеющему характер Парусин.
В XX веке России было суждено пройти через бездны уникальной исторической судьбы; но этот опыт имеет громадное значение для всех народов, которые умеют читать книгу времени: это грозное предостережение апокалиптического характера, обращенное ко всему миру.
Великий писатель и провидец Достоевский говорил, что духовное разрешение русской судьбы находится в руках "старцев". Они же особо почитали Пресвятую Богородицу, которая сказала о преп. Серафиме Саровском: "Сей есть нашего рода", тем самым указав на его sophrosyne, целомудрие. Это категория святости, которую можно определить словами "материнская защита". Св. Серафим говорил, что первое качество старца - материнская любовь к тем, которыми он руководит: "Будь для других, как мать". Почитание материнского начала объясняет один весьма важный факт: совершенно особое отношение этих духовных руководителей к женским монастырям. Знаменитый оптинский старец Макарий первым открыл двери своей кельи женщинам, что было настоящим событием; до этого женщин принимали в специальном здании вне стен монастыря! Старец Амвросий основал в Шамордине женский монастырь (с тысячью насельниц), который известен своим деятельным служением ближним: при монастыре были приют для сирот, убежище для правонарушителей, больница, дом для престарелых женщин и, наконец, школа для девушек, готовящая их к женским профессиям. По замыслу Амвросия, монастырь должен был стать местом воспитания русской женщины, и старец с особой заботой участвовал в его жизни - в такой степени, что, заранее зная о времени своего исхода, именно сюда пришел, чтобы умереть. Оба старца - Амвросий и Серафим Саровский (с его Дивеевской женской обителью) - в конце своей жизни отдали много сил созданию женских монастырей. Две самые поразительные личности XIX века и может быть всей русской истории посвящают себя духовному воспитанию женщины.
Этот факт никоим образом не может быть случайным: он свидетельствует об особой проницательности и прозорливости этих органов Святого Духа и касается нынешнего времени больше, чем какого-либо другого. Женщина одарена интуитивным пониманием ценностей Духа Святого, она естественно обладает религиозным чувством. Слова Тертуллиана "душа по природе христианка" относятся прежде всего к женщинам. Марксисты это хорошо почувствовали. Эмансипация женщины и равенство полов занимают первые места в их программе; воспитание в женщине мужеподобных черт имеет целью изменить ее антропологический тип, сделать ее внутренне - в ее psyche - по природе идентичной мужчине. Этот проект нивелировки указывает на самое яростное противоборство с законом Божьим, так как он направлен на уничтожение харизматического состояния, свойственного женщине. Но в настоящее время свидетельство единогласно. Вера в Советской России сохраняется благодаря русской женщине. Религиозное обновление, а также сохранение преемственности традиции связаны с супругой и матерью. Русские женщины и девушки, полностью участвуя в прогрессистском движении, в большинстве случаев проявляют поразительное стремление к тому, чтобы интериоризировать и пережить ту истину, которую они читают на иконах Пресвятой Богородицы. Усилия старцев не были напрасными, и их прозорливость оправдалась. Именно русская женщина своими харизмами изнутри сохраняет вечные ценности.
Согласно недавнему свидетельству очевидцев16, "религиозное обновление частью связано... с элементами преемственности, верности, представленными женщиной. Как бы следуя естественному побуждению, русская женщина одновременно сохранила христианство, детство и чистоту любви. Все свидетели поражены ролью женщин в передаче веры. Все подчеркивают... эту скромную, чистую женственность, которая, по-видимому, больше вдохновляется иконами Божьей Матери "Умиление", чем существенно мужским идеалом режима... Именно русская женщина без насилия, изнутри воссоздает христианскую Россию..."
Как некогда Натальи Киреевской удалось (под руководством своего старца) оторвать мужа от Гегеля и привести его к преп. Ефрему Сирину, так же и сегодня именно из женского сердца спонтанно, инстинктивно рождается неодолимое сопротивление материализму и всем демоническим силам, разрушающим современную цивилизацию. В свое время женщина сказала "да будет", и ей же суждено в иное время сказать: Non, поп sicfuturum esse nonpossumus - "Нет, мы не можем больше так продолжать". Макарий, Амвросий, св. Серафим Саровский, - еще недавно жившие на земле ангелы России, которые хранят ее истинную судьбу, - с единодушным вниманием и с сияющей надеждой смотрят на тайну женщины, на углубление ее харизматического служения.
На вопрос: "Спасет ли женщина мир?", они, конечно, ответили бы: "Это служение предполагается ее харизмами". Но Евангелие со своей стороны непрестанно говорит: "Если кто имеет уши слышать, да слышит!" (Мк.4.23).