Введение
Здесь не может быть речи о том, чтобы построить исчерпывающую антропологию. Наша цель состоит в том, чтобы представить необходимые для нашей темы элементы. Творческое усвоение мысли святых отцов, переплавление элементов традиции и различных наук в мощный синтез будет, вероятно, важнейшим делом XX века.
Чтобы лучше выявить вклад восточной мысли, нам приходится иногда либо ставить слишком сильный акцент на то, что в действительности является лишь оттенком, либо несколько упрощать перспективы, чтобы подчеркнуть малозначимые элементы.
У отцов Церкви не существует никакой антропологической системы. Однако когда они в своем богословии уточняют истины, относящиеся к Богу, то постоянно говорят о человеке, следуя принципу его соответствия "образу Божию". Только св. Григорий Нисский написал трактат "De opi-flcio hominis "("О сотворении человека"); у других же можно найти отдельные высказывания или утверждения, имеющие интерес для антропологии или антропологически значимые.
Помимо богословия есть еще "голос пустыни", экспериментальная наука подвижников, особенно чувствительных к безднам извращенности; это - практическая, прикладная антропология, дающая прямые сведения о "невидимой брани" за истину о человеке. Наконец, преп. Максим Исповедник, преп. Симеон Новый Богослов и другие, одаренные харизмами "поэтической" проницательности, оставили нам великие синтезы своего мистического созерцания.
* * *
Святитель Фотий, патриарх Константинопольский (умер в 891 г.) хорошо передает вдохновение святоотеческого Предания следующими словами: "Бог в Своем предвечном Совете решил вложить в человека логос, чтобы человек в самом своем строении встретился с загадкой богословия"2. Уже потому, что он создан по образу Бога Триединого3, человек является живой богословской загадкой; он становится "богословским местом" по преимуществу.
"Образ Божий" как основа познания дает возможность применить два метода - восходящий и нисходящий. Когда блаженный Августин исследует человеческую душу и от образа, который в ней запечатлен, восходит к понятию о Боге, то с. методологической точки зрения он строит антропологию Бога. Св. Григорий Нисский, опираясь на принцип подобия, исходит от Бога, от Прототипа, чтобы понять тип и определить сущность человека как образа Сущего. Из Божественного он "структурирует" человека. Так восточные отцы создают богословие человека. Но, с другой стороны, оно зависит от момента, который принимается за исходный. Можно взять человека после его падения и рассматривать его судьбу лишь в пределах истории. В этом случае Библию надо читать, начиная с третьей главы книги Бытия, и остановиться на Страшном суде. Блаженный Августин, автор учения о первородном грехе, своим пессимистичес-ким тезисом о massa damnata ставит резкий акцент на коренной испорченности человеческой природы. Логическим следствием такого видения является учение о предопределении с его трагическим звучанием. И если епископ Иппонский в страхе останавливается перед его опасными последствиями, заботясь о пастве, то позже, во времена Реформации, другие с отчаянной смелостью дойдут до логического и беспощадного предела этого учения: до двойного предопределения4. Оно означает, что Христос в Своем милосердии пролил Свою Кровь только ради избранных и что Бог в сам акт творения мира включил первоначальное разделение; что Он начал творение с места для осужденных - ада - и создал определенную категорию людей, чтобы его ими заселить; так Он проявляет Свою справедливость.
Можно восхищаться мудрой осторожностью Православия, которое никогда не стремилось формулировать догмат относительно конечных судеб; эта тайна, к счастью, остается неизреченной, и всякое рассуждение о времени и о вечности, шаткое само по себе, останавливается перед выражением Св. Писания веки веков; в этом последнем до такой степени отсутствует доктринальная точность, что в лучшем случае оно означает некоторую меру времени. С другой стороны, понятие о вечном сосуществовании ада и рая увековечивает дуализм добра и зла: если он не существует извечно, то он существует навсегда. Так как грех есть извращение, всякая антропология, которая исходит от бесовского элемента в человеческой природе, находится в рамках следующих имманентных представлений: в начале-Ангел с пламенным мечом, преграждающий вход в Рай, а в конце - Страшный суд с огненным озером. Рай и Царствие Божье оказались бы в разрыве онтологических уровней, совершенно трансцендентными для земной судьбы5. При отсутствии углубленного учения об образе Божьем, занимающего основное место в антропологии, приходится принимать мысль, что Божественный произвол в форме Воплощения и посредством Благодати {gratia irresistibilis) оказывает давление на человека и добавляется к нему, исходя от того, что ему трансцендентно, что является для него чуждым и внешним.
На Востоке за основу антропологии весьма определенно полагается Божественный элемент в природе человека-imago Dei, образ Божий. За исходную точку берется состояние человека до первородного греха. Действительно, у святых отцов всегда именно изначальное предназначение; райское состояние определяет человеческое существо даже после падения и воздействует на его земную судьбу. Эсхатология как экзистенциальный аспект времени присуща истории; она позволяет мистически понять первые и последние вещи и, таким образом, предполагает некоторую имманентность Рая и Царствия Божьего. "Рай снова стал доступным для человека"6, - говорил св. Иоанн Златоуст. Врожденной тоске по бессмертию и раю - потерянным, но оставшимся нормативными для истинной природы и поэтому являющимися источником всякой тоски, - соответствует очень реальное присутствие Царствия; литургическое время - это уже вечность, и пространство, литургически направленное, - это уже Восход Царствия Божьего7.
Страшный суд принадлежит еще времени; обращенный к истории, он смотрит на прошедшее. Но антропология эсхатологически направлена к своему истинному пределу - к sacramentum futuri (таинству будущего), к интеграции всей земной "икономии" в Царствие Небесное. Цель Православной духовной жизни - обожение (theosis) - трансцендирует разрывы исторического времени посредством опыта богоявлений (теофаний), посредством вторжений kairo'i("благоприятных времен") и наступления условий Царствия Божьего в святости новой твари.
Речь идет не только о лирике, когда богослужебные тексты именуют Пресвятую Деву "Раем", "Вратами Царствия", "Небом"; литургический реализм дает истории в качестве оси очень конкретную реальность, выраженную этими именами. "Христианская душа - это возвращение в Рай", согласно святым отцам; история-это "трепет души (человечества) перед вратами Царствия Божия"8.
Бесконечные оттенки различий в богословских учениях связаны с понятием о Боге, о природе Его отношений с человеком. Даже само Воплощение можно акцентировать в духе детерминизма и рассматривать его как декрет, который все упорядочивает - от альфы до омеги. Христос спасает, потому что он предназначен к Своей миссии Спасителя, как и Иуда - к своей роли предателя. Спасающая Благодать будет действовать на человека помимо его воли и, если нужно, прошив него. Это - спасение посредством одной только Благодати, при котором felix culpa является felix, потому что она пускает в ход искупление и организованную благодать Церкви.
Роль человека, его участие в деле своего спасения всегда будут оставаться антиномичными, парадоксальными. С одной стороны, "если бы Бог смотрел на заслуги, никто бы не вошел в Царствие Божие" (св. Марк Подвижник)9; с другой стороны, "Бог можетвсе,крометого, чтобы заставить человека Себя полюбить". Также в усилии смирения подвижник субъективно уничижает себя, и для самого себя он есть лишь ничто; но объективно, для мира и для ангелов, он есть новая тварь, неоценимая человеческая ценность. Всякая попытка рационализации этой тайны, попытка соизмерить ее составляющие уничтожает тайну и немедленно все искажает. "Расчет свойственен лишь наемникам", - говорит св. Иоанн Златоуст. Эта тайна очень хорошо выражена в догмате дифелизма (о согласии двух воль во Христе). Догмат утверждает полноту человеческой воли во Христе: она - "без изменения", потому что она свободно следует за "неизменяемостью" Божественной воли и отражает ее. Кажущийся детерминизм этой "неизменяемости" во внутренней диалектике любви является самым парадоксальным выражением свободы. Потому что свобода также имеет свою собственную, но единственную внутреннюю необходимость: необходимость осуществляться как свобода. Чем больше любовь освобождается от всякого определяющего ее "заинтересованного" начала, тем более внутренне она оказывается обусловленной своим собственным духом отречения от себя и жертвенности. Но то, что вдохновляется лишь стремлением всецело отдать себя другому, уже не относится к детерминизму; это уничтожение всех видов ограничений, потому что принесение себя в жертву есть сама "формула" свободы, ее критическая точка.
"И познаете истину, и истина сделает вас свободными" (Ин. 8.32). Познать истину можно только свободно, но взамен она сообщает положительное содержание всем формам свободы, наполняет ее "...в праведности и святости истины" (Еф. 4.24), направляет и тем самым действительно освобождает. Свобода только отрицательная и пустая - "свобода от" - переходит в положительную свободу - "свободу для". Свобода есть форма истины, а истина есть содержание свободы. Если сказать, что содержание свободы есть безразличие выбора, произвол (liberum afbitri-um), то она оказывается лишенной содержания, так как в этом случае содержание совпадает с формой: свободная свобода, чистый произвол. С другой стороны, положительное содержание, истина может быть лишь призывом, приглашением на свой "пир ценностей", и это приглашение подразумевает возможность отказаться от него. Tsedeqa, "праведность", не имеет юридического смысла в Библии; она симптоматична для истины нашего отношения к Богу, высшей Любви. Вера - это глубокое и тайное да, которое человек произносит источнику своего бытия; и тогда "человек оправдывается верою" (Рим. 3.28). В акте веры человек проясняет самого себя, он свободно и вполне находит свое место в своей собственной религиозной истине, и праведность свидетельствует об этом, оправдывает его. Но как только мы покидаем вершины апофатизма10, разум накидывает сеть своих собственных измерений и заключает тайну в темницу. Уже префикс ргае в словах praescientia, praedestinatio связывает Премудрость Божью категорией времени и сводит Воплощение к одной лишь сотериологии (учение о спасении). Если ставить слишком сильный акцент на felix culpa как единственную причину, не становится ли она способом выражения того, что стоит за сомнениями представителей Реформации (supralapsisme), не решающихся признать свободу Адама даже до падения? В этом случае, не является ли Адам универсальным первообразом Иуды, который вызывает и ускоряет действие Бога? Свобода, которая венчается успехом, кажется тогда беднее по своим последствиям, чем свобода, которая терпит неудачу, так как без culpa нет и Воплощения. Таким образом Воплощение сводилось бы к техническому средству спасения погибающих.
На Востоке свидетельство - весьма характерное - преп. Исаака Сирина (VII век) предлагает нам не только умозрительное понятие, но и опыт великого подвижника; от его слов веет суровостью пустыни, но в них еще живы следы того "пламени вещей", видеть которое ему была дано как великому прозорливцу. В земной миссии Христа он созерцает Его бесконечную жалость к людям. Любовь Человеколюбца'', Друга людей, бесконечно превосходит у него сотериологию как таковую и достигает потрясающей объемности в Воплощении, которое совершалось бы далее без падения человека12.
Глубинной причиной Воплощения является не человек, но Бог, оно содержится в Его предвечном и неизреченном желании стать Человеком и таким образом осуществить Богоявление. Согласно Мефодию Олимпийскому, "Слово сошло в Адама прежде веков"13. Св. Афанасий Великий порывает с христологией "домостроительной" (Филон, Апологеты, Ориген): Слово не обусловлено миром, но одним только Богом. Великий синтез преп. Максима Исповедника14 подчеркивает эту мысль и продолжает линию св. Иринея15 и св. Афанасия Великого16: "Бог создал мир, чтобы в нем стать человеком и чтобы человек в нем Стал Богом по благодати и был причастником Божественного существования". "В Своем Совете Бог решает соединиться с человеческим существом, чтобы его обо-жить", что неизмеримо больше только прощения и спасения. Понимание Сотворения мира возможно лишь в Богочеловеке: мир задуман и сотворен в Воплощении. Пренебрегая возможностью падения, Бог ваял лик человека, взирая в Своей Премудрости на небесную и вечную Человечность Христа17.
Если бы Воплощение было определено падением, это значило бы, что Сатана, зло обусловливали бы его. Протоиерей Сергий Булгаков18 привлекает внимание к формулировке Никейского Символа веры: Христос сходит с небес и воплощается "нас ради человек и нашего ради спасения". Сжатость стиля Символа веры исключает всякую мысль о беспричинном повторении. "...Нашего ради спасения" означает Искупление, а "нас ради человек" - Обожение, причем и то и другое объясняет Воплощение. Богословие Святого Духа, Славы, Святости заставляет идти дальше отрицательного аспекта очищения от "жизни в Сатане", чтобы остановиться на положительном аспекте - "жизни во Христе". Речь идет о царственном священстве - следом за нашим Предтечею19, - ибо Христос уже сейчас входит за завесу во святилище, чтобы осуществлять Свое литургическое служение Первосвященника. В Евхаристии небесная реальность Христа становится нашей реальностью. "Остальное же да будет почтено молчанием", - говорит св. Григорий Богослов20; и мы стоим перед некоей очевидностью, которая не допускает никакого анализа. Воплощение направлено на то, чтобы "все небесное и земное соединить под главою Христом" (Еф. 1.10) по премудрости Божией, тайной, сокровенной, которую предназначил Бог прежде веков к славе нашей (1Кор. 2.7).
Икономия славы-выше всякого ангельского или человеческого выбора, выбора Люцифера или Адама. Воплощение подразумевает высшую степень общения. Воплощение уже дано в концепции обожения, которое оно предполагает и восполнением которого оно таким образом является. Падению соответствует Искупление вины и Суд. Самой сути Воплощения соответствует только Царствие Божье, потому что Оно есть Его исполнение. Вот почему мы смотрим на Церковь как на организм спасения, на путь спасения и его сакраментальные средства, но также уже и как на само спасение, наступление Царствия Божьего. Усеченная антропология в своих крайних течениях начинается с первородного греха и кончается судом с двойным предопределением, который, в таком случае, не является даже судом, ибо, имея предустановленный замысел, нечего и судить. У Божественного Первообраза, призванного все рекапитулировать, отнимается одна из его частей.
Антропология в своей эонической широте берет начало в Раю и вливается в полноту Царствия Божьего - в тайне конечного апокатастасиса, рекапитуляции21 неба и земли.
1 См. Киприан (Керн), архимандрит. Антропология св. Григория Паламы. YMCA-Press, 1950; Флоровский Г. Восточные Отцы IV-V веков; Византийские Отцы VI - VIII веков. Париж., 1937; Карсавин Л. Святые отцы и учители Церкви. Париж, 1926; Вл. Лосский. Очерк мистического богословия Восточной Церкви .Aubier, 1944; P.de Labriol-le. Histoire de la Litterature latine chretienne. Paris, 1930; A.Puech. Histoire de la Litterature grecque chretienne. Paris, 1930; F.Cayre, Precis de Patrologie etd'Histoire de la Theologie. Paris, 1930; B.Altaner. Patrologie. Herber, 1938.
2 Amphilochia, вопрос CCLII.
3 Для восточных отцов "богословие" прежде всего означает учение о Св. Троице.
С точки зрения дисциплины также наиболее строго карались ереси, относящиеся к учению о Св. Троице.
4 Принять избрание для Благодати и отвергнуть избрание на смерть - это поступить "по-детски", "это слишком тяжеловесная глупость", - говорит Кальвин.
5 Ср. в рождественском богослужебном тексте, в качестве истолкования Ин. 1.51, говорится, что Ангел с пламенным мечом удаляется от древа жизни - Евхаристии.
6 P.G. 49,401.
7 Annus est Christus (год есть Христос): с литургической точки зрения весь год и все дни являются днями спасения. Templum est Christus (Храм есть Христос): все точки пространства являются частицами Templum mundi (Храма мира); они священны в меру своего участия во вселенском присутствии Христа.
8 "Раскаяние, - по преп. Исааку Сирину, - это трепет души перед райскими вратами".
9 Об оправдании делами (Добротолюбие, т. 1).
10 Так называемое апофатическое (отрицательное) богословие предупреждает об опасности лишь концептуального познания: "понятия о Боге создают идолов"; о Боге мы можем знать только то, чем Он не является. Апофатическое богословие идет путем раци-онального незнания и приводит к мистическому соединению с Богом и неизреченному знанию, которое оно дает.
11 Дионисий Псевдо-Ареопагит называет Воплощение человеколюбием (philanthro-pia), и это слово становится наиболее часто употребляемым богослужебным термином.
12 Mar IsaacNinevitae. Deperfectione religiosa. См. Irenee Hausher. Un precurseur dela theorie scotiste sur lafin de I'lncarnqlion. - In: Revue des Sciences in Religieuses, 1932. Можно также предположить, что преп. Максим Исповедник оказал влияние на подобное же учение в западном богословии - у Дунса Скота. О преобладании мистического подхода в учении о Воплощении у восточных богословов и морального у латинян см. статью F. Ver-net - In: Dictionnairede TheologieCatholique. VII, coll. 2469. Ср. P.Beuzart. Essaisurlatheolo-gie d'Irenee.
13 Пир десяти дев. III, 4.
14 См. Ad Thalassium Scholiae. Cap. theol.
15 См. Advers. haereses. Epideixis.
16 CM. De Incarnatione contra Arianos.
17 "...Рожденный прежде всякой твари" (Кол. 1.15); "...второй человек - Господь с неба" (1 Кор. 15.47); "...сшедший с небес Сын Человеческий" (Йн. 3.13).
18 Агнец Божий (Agnus Dei). Aubier, 1943.
19 Mgr Cassien. Jesus le Precurseur. - In: Theologia, vol.27. Athenes, 1956.
20 P.G. 36, col. 653.
21 Навопрос "Cur Detts homo?" св.Ириней отвечает своим знаменитым учением о рекапитуляции. Восток молитвы, Живая Любовь, Бог от нас ожидают апокатастасиса.