Глава 9
А водителем монашка оказалась никудышным. Пока она шла впереди, мы раза три-четыре сбивались с до-роги и попадали на "оборвыши", а один рази вовсе застряли на "гнилой аквастраде". В конце концов я не выдержала, просигналила ей и заставила остановиться в очередном тупике "оборвыша".
- Священнейшая моя мать Евдокия, - начала я, выйдя из джипа и уперев руки в боки, - знаете, что я вам скажу? Если мы так будем тащиться и плутать всю дорогу, то мы не скоро доберемся до нашей обители.
- А я и не говорила, что мы скоро до нее доедем, - лучезарно улыбнулась мать Евдокия.
- Сколько у вас уходит обычно на дорогу от бабушки до вашего монастыря?
- Неделя, если без приключений.
- Я очень надеюсь на приключения. Но доберемся мы дня за три-четыре - я уже поняла, что вас задержи-вало в пути.
- Что же?
-Абсолютная неспособность к вождению.
- Да, вы правы, водитель я плохой. Только другого-то у пас нет...
- Как это нет? А я? Мы с вами сделаем вот что. Возьмите самое необходимое и перебирайтесь ко мне на пассажирское сиденье, а ваш мобиль мы прицепим сзади на буксир. Вы будете делиться со мной вашими интересными соображениями о дороге, а я буду проверять их с картой в руках на практике - так, я думаю, мы в значительной степени увеличим скорость приближения к святой обители.
- Вы думаете? Тише едешь - дальше будешь...
- От того места, в которое едешь.
- Что ж, можно попробовать...
Мать Евдокия достала из кабины мобиля полотняный мешочек, в котором держала свои личные вещи, и безропотно полезла в кабину джипа, не слишком изящно подобрав подол длинной рясы. Я подцепила тросом ее мобишку, и дальше мы поехали уже с нормальной скоростью.
Я следила за картой и дорого"!, а мать Евдокия, убедившись, что мы действительно передвигаемся теперь гораздо быстрее, достала из своего мешочка рукоделие и занялась им уже больше не интересуясь дорогой. Плела она что-то вроде бус из тонкого шелкового шнура, сплетая на пальцах петельки и протаскивая их одну че-рез другую с помощью толстой иглы. Я покосилась на ее работу и спросила:
- Что это за бусы вы плетете, мать Евдокия? Разве монашки носят украшения?
-- Это не бусы, а монашеские четки. Мы по ним молимся.
- Ведете учет молитвам?
- Можно и так сказать.
- Не проще ли купить калькулятор?
- Традиция...
- А, ну если традиция, тогда конечно...
Я почти сразу же заметила, что, вопреки моим ожиданиям, присутствие матери Евдокии в кабине меня не раздражает. От нее, конечно, пахло, как пахнет от всех людей, но ведь и запахи бывают разные, как и люди. От бабушки, например, пахло шелком, чистой водой, хорошим мылом и ее травками всегда немножко разны-ми. От матери Евдокии пахло приемлемо. Главное, это не был густой запах человеческого тела, который я так не люблю, хотя мать Евдокия уже много дней была в дороге. Конечно, в гостях у бабушки она отмылась и вы-стирала свою одежду, но оставалась ведь обувь, этот нелепый ее солдатский ремень, дорожный мешочек, и тем не менее пахло от нее приятно: сухим запахом ветхой натуральной ткани, пчелиным воском и чуть-чуть каки-ми-то очень тонкими растительными духами. Я не удержалась и сказала;
- Если бы кто-нибудь мне сказал, что монашки употребляют косметику, я бы не поверила.
- Что это вы такое говорите, Сандра! - засмеялась мать Евдокия. - Какая, прости Господи, косметика? С чего это вы взяли?
- Не отпирайтесь, я выяснила ваш тайный грех! Вы употребляете духи, и они у вас в мешке - оттуда запах всего сильнее.
- В мешке?.. - Мать Евдокия недоуменно поглядела на лежавший у нее на коленях полотняный мешочек, от-куда тянулся шелковый шнур ее рукоделия. - Ах вот оно что!
Она вынула из мешка небольшую сумочку и, порывшись, достала из нее серебряный медальон старинной ра-боты и приоткрыла его. Благоухание затопило нею кабину.
- Вы этот запах имели в виду?
- Именно этот. Что это за духи? У них есть название?
- Это совсем не духи. Это миро от Иверской чудотворной иконы Божией Матери.
- Что такое миро?
- А этого никто не знает. Просто была такая икона, которая мироточила вот этим чудотворным целебным миром.
- Что значит "мироточила"?
- Это значит, что в ответ на молитвы верующих на иконе появлялись капли небесной росы. Иногда их было так много, что они стекали струйками. Мы собирали их на ватку и хранили.
- Вы что, хотите сказать, что сами видели, как появляется это самое миро?
- Видела и не раз. Хранитель иконы мученик Иосиф Муньос часто бывал в нашей обители и привозил ико-ну.
- Почему "мученик"?
- Его убили еще в конце того тысячелетия.
- Кто убил?
- Слуги сатаны, конечно. Уже тогда по всему миру темные силы готовили приход Антихриста. А икона пропала и объявилась только перед восшествием на престол нового российского государя, причем объявилась в России.
- Любопытно! Вот бы сделать химический анализ этого мира, чтобы выяснить его подлинное происхож-дение.
- Уже делали и не раз!
- Ну, и каков же был результат?
- Миро имеет явно растительное происхождение сходное с душистыми маслами, добываемыми из цветов.
- Вот видите! Я так и думала.
- Но есть одна деталь. Когда решили выяснить у химиков-ботаников, из каких именно растений извлечено это масло, выяснилось, что таких цветов на земле нет.
- А где же они выросли? На Марсе?
- В раю, надо полагать.
- Мать Евдокия, вы что, на самом деле верите в эти сказки?
- Трудно не верить в то, что видела своими глазами.
- И чудеса от этой иконы вы тоже сами наблюдали?
- Сандра, милая, я их столько видела, что даже не смогу все припомнить! Вы лучше свою бабушку как-нибудь расспросите.
- Вы что, хотите сказать, что моя бабушка тоже верит в это?
- Несомненно, верит, но дело не в этом; с нею тоже было чудо - масло от Иверской иконы се исцелило.
- Когда?!
- Задолго до вашего рождения. Мне помнится, тогда еще и вашей матери не было на свете.
- Подождите, мать Евдокия, а вам самой-то сколько лет?
- Шестьдесят с небольшим.
- Что-о? Вот бы никогда не подумала. Да вам на вид ровно вдвое меньше!
- Простите, что ввела в заблуждение, я не хотела, - усмехнулась мать Евдокия. - А чудо с нашей бабушкой было самое простенькое и вместе с тем самое обычное - исцеление. Она несколько лет страдала каким-то тяжелым кожным заболеванием, и ни за какие деньги, а уж денег у них с Ильей Георгиевичем хватало, никакие врачи не могли ее вылечить. Они в это время часто приезжали к нам в обитель, а когда брат Иосиф привозил к нам икону, они бросали все дела и обязательно прилетали к нам в монастырь, чтобы поклониться ей. У Ильи Георгиевича был свой самолет, а неподалеку от обители был небольшой спортивный аэродром. С братом Иосифом оба очень дружили, но почему-то им не приходило в голову попросить у него мира от ико-ны именно в качестве лекарства. Однажды летом, когда стояла жуткая жара, Елизавета Николаевна работала в цветнике, а мы с братом Иосифом неподалеку сидели па скамейке в тени и разговаривали. Она проходила мимо с охапкой цветов для церкви, вдруг споткнулась и выронила цветы, а когда стала их поднимать, неча-янно зацепила розовыми шипами подол юбки. И тут мы с братом Иосифом увидели, что ноги у Елизаветы Николаевны покрыты чешуйчатыми красными пятнами. Брат Иосиф сказал только одно слово: "Искуше-ние!" - а дня через два принес ей большой пакет ваты, пропитанный собранным от иконы миром. Бабушка ваша стала мазать им больные места, и меньше чем через неделю ее кожа совершенно очистилась. Мы все за нее очень порадовались, а удивились только тому, что она раньше не догадалась обратиться к бра-ту Иосифу "за лекарством".
- Бабушка мне никогда этого не рассказывала...
- А вы ее спрашивали?
- О чудесах? Нет, как-то не приходилось.
- Я замечала, что неверие в чудеса больше всех декларируют те, кто упорно не желает проверить их; они бо-ятся приблизиться к чуду и пытаются разоблачить его издали. Вот, например, Небесный Огонь, который схо-дит на Гроб Господень в Великую субботу. Кажется, что проще - садись на самолет, лети в Иерусалим и проверяй. Нет. Потому что если не предстанут в этот день против Гроба Господня, им останется сказать одно из двух: либо "Я там был и видел чудо", либо "Я там был, и чуда не было". Вместо того они отворачиваются, закрывают глаза и твердят, что чуда нет, потому что не может быть никогда. Совершенно чужой и чуждый мне человек, мать Евдокия дорогой расспрашивала меня о моих делах так, как будто они и в самом деле были ей интересны. От скуки, надо полагать.
- Вы ведь живете постоянно в Лондоне, Сандра?
-Да.
- А почему не с бабушкой? Ведь она старенькая и вы так любите друг дружку.
- Я должна зарабатывать себе на жизнь. В Баварском Лесу я не найду себе оплачиваемой работы.
- А какая у вас профессия, можно спросить?
- Я реалист-декоратор.
- Ч то это такое? Расскажите поподробней, Я рассказала. Мать Евдокия внимательно меня слушала, не преры-вая своего узелкового рукоделья, а потом вдруг спросила:
- А вам никогда не приходилось создавать интерьер монастыря?
- Нет, не случалось. Но я изучала архитектуру, историка костюма и мебели, просто историю, так что, навер-ное, как-нибудь справилась бы. От декоратора массовых Реальностей много и не требуется.
- А как бы вы его изобразили?
- Сначала я бы спросила, какой именно монастырь желает видеть заказчик: католический, православный, буддистский?
- Православный, конечно.
- Ну, я начала бы с выбора эпохи. Про современные монастыри я ничего не знаю, даже не предполагала до недавнего времени, что они вообще сохранились.
- Возьмем хотя бы конец девятнадцатого века.
- Страна?
- Россия.
- Отлично. Я изобразила бы остров в холодном северном море, на нем вековой дремучий лес, а в нем квад-ратный участок земли, обнесенный высокой каменной стеной. Железные ворога, а н них смотровое- окно с решеткой. В центре участка я бы построила церковь. Конец девятнадцатого? Храм будет с разноцветными куполами, крытыми майоликой и золотом, а внутри - росписи в стиле Васнецова. Возьмем за образец Храм Спаса на Крови в Петербурге, хотя он закончен уже в начале двадцатого века.
- О! А почему именно этот храм?
- Бабушка говорит, что в этом храме есть фрески, выложенные из мозаики нашим предком, мастером Фроловских мозаичных мастерских...
- Сандра!
- Что-нибудь не так?
- Все так, но вы меня поражаете. Откуда такие познания?
- Из лесу вестимо! Из Баварского Леса, от бабушки. Неужели вы думаете, в колледже декораторов Реаль-ности можно этому обучиться? Там нас больше гоняли по маркам автомобилей и парижским модам.
Итак, я продолжаю... Стены сплошь из мозаики, а на них - портреты святых.
- Иконы, вы хотите сказать?
-Я всегда считала, что иконы - это и есть портреты снятых. Разве это не одно и то же?
- Конечно, нет. Я могу вам прямо сейчас показать, в чем тут разница.
Мать Евдокия порылась в своем мешочке, достала кожаный бумажник, а из него - маленькую иконку и фо-тографию в прозрачном пластиковом футляре.
- Вот это икона святого мученика Иосифа Монреальского, а это - его фотография. Видите разницу?
Разница была очевидна хотя бы потому, что на фотографии живой мученик застенчиво улыбался, а пред-ставить себе улыбающегося святого на иконе у меня воображения не хватало. На иконе вокруг его головы было сияние, и все же это было лицо того же самого человека.
- Я не совсем могу объяснить разницу, но теперь я ее понимаю. А откуда у вас фотография святого?
- Сам подарил, - улыбнулась мать Евдокия.-Ну, так продолжайте, какие же иконы вы изобразили бы в хра-ме?
- Этот ваш знакомый святой какой-то слишком добрый даже па иконе. Я говорю это не только потому, что он исцелил мою бабушку. Я представляю себе святых с жесткими проницательными глазами, которые смотрели бы со всех стен, строго следя за каждым движением монахинь, своего рода камеры Надзора.
- Ух, как страшно... Дальше?
- Вокруг храма я расположила бы в форме каре низкие каменные бараки с решетками на окнах. По звону ко-локола монахини выходят рядами из дверей бараков и уныло шествуют в церковь на службу, опустив головы и держа руки за спиной.
- Не слишком ли мрачно?
- Я так это себе представляю. Монахини одеты в черное, даже апостольники у них черные, а не белые, как у вас.
- Тут вы угадали, Сандра. Белые апостольники мы надеваем только летом. А вот монахинь, идущих на службу колоннами и с руками за спиной, мне как-то описывали. Правда это было очень давно.
- Значит, и это я угадала?
- В каком-то смысле. Однажды к нам приехала молоденькая девочка из Германии - это было еще до пото-па. Такая рыженькая хохотушка, певунья, спортсменка-баскетболистка. Она любила кино, а в кино уже то-гда именно так изображали мрачную монашескую жизнь. Вот она и приехала поглядеть, так ли это на са-мом деле, и стайной мыслью спасти кого-нибудь из молодых монахинь - увезти из обители.
- Ну и что же?
- Поглядела, пригляделась да и осталась с нами. Теперь она сестра Дарья. Я вас с нею познакомлю, когда приедем. Да вы ее и сами узнаете: они у нас принимает паломников, следит за порядком во дворе обите-ли, кормит кошек и поет на клиросе - ее трудно не заметить. Ну а какой сюжет развивался бы в этом ва-шем суровом интерьере?
- Вообще-то я сочиняю только декорации, а сюжеты строят реалисты-режиссеры. Но и могу попробовать.
- Попробуйте!
- Вы выступаете в роли заказчицы? Я спрашиваю, потому что есть три рода сюжетов - мужские, жен-ские и смешанные.
- Хорошо, пусть я буду вашей заказчицей. Итак?
- Итак, героиня - монахиня. Ее пожизненно заточили в монастырь за непослушание отцу. Она страдает и знает, что ей оттуда не выйти на свободу. Однажды она возвращается после церковной службы в свою камеру...
- Комната монахини называется кельей.
- Да, я вспомнила - келья. Так вот, она входит в свою келью, садится в кресло и плачет. И тут ее кто-то вызывает по персонику. Она надеется, что это отец, решивший ее простить, но это ошибочный вызов: на экране пре-красный юноша, русский граф, который хотел вызвать свою невесту, но перепугал код.
- Дальше все ясно! - засмеялась мать Евдокия. - Прекрасный граф освобождает юную монахиню, и она, сча-стливая, уходит с ним в обнимку на свободу.
- Ну, примерно так. Впрочем, умный заказчик сам дальше развивает предложенный сюжет. А вот как бы вы сами его продолжили?
- Освобожденная монахиня бросается покупать себе наряды в модных магазинах, с упоением танцует на балах, с восторгом слушает комплименты своего рыцаря-освободителя. А потом постепенно наряды и веселье ей надоедают, разговоры окружающих кажутся скучными и ничтожными, а любовь жениха - эгоистичной и мелкой. Она понимает, что настоящая жизнь осталась в монастыре, и возвращается туда уже добровольно. Монахини и подруги-послушницы встречают ее с радостью и любовью, теперь она спокойна и счастлива - она нашла свой путь.
- Какой странный получился сюжет. не думаю, чтобы Банк-Реаль хорошо за него заплатил - он не будет иметь успеха у потребителя.
- А мы и не станем его предлагать, пусть Банк-Реаль на нас не рассчитывает... Вообще-то, в жизни такой сюжет встречается. Обычно, если молоденькая девушка готовится поступить в монастырь, на нее насылаются искушения - вдруг откуда-то появляются красивые ухажеры, женихи... Но если в пей крепко решение уйти от мира, она все эти соблазны отвергает и даже благодарит Бога за их попущение; она убеждается, что уходит от мирских ра-достей по доброй воле, а не потому что судьба ее обделила.
- Значит, это полезно для будущей монахини - сознательно отказаться от спелого винограда, а не твердить, как та лисица, что виноград зелен?
- Вы знаете басни Лафонтена?
- Это русская басня, мать Евдокия, ее написал Иван Крылов. Бабушка знает много его басен и любит приводить к случаю.
- Простите меня, по вообще-то басню про лису и виноград написал Эзоп, потом Лафонтен перевел ее с грече-ского на французский, а Иван Крылов уже с французского перевел на русский.
- Я этого не знала... Мать Евдокия, вы так образованны, у вас такие разнообразные интересы, неужели вам самой не наскучила монашеская жизнь? Она ведь такая однообразная и бедная.
- Бедная? Да что вы. Сандра! Духовная жизнь так богата и столько вмещает в себя, что никакой жизни не хватит, чтобы ее понять, углубиться в нее.
-А что, собственно, есть духовная жизнь?
- И как на нее настроиться?
- Нет, настраиваться на нее я отнюдь не собираюсь.
- Мне просто пришло на ум название книги "Что есть духовная жизнь и как на нее настроиться"1.
- О Месс, можно ли читать книги с таким скучным названием?
- Можно и нужно.
- Ну уж я-то воздержусь... Впрочем, сама я книг не читаю, мне только бабушка кое-что пересказывает и читает вслух. Мать Евдокия, а вам самой никогда не хотелось заглянуть в Реальность?
- Нет. Я люблю настоящую жизнь.
- Вы монахиня и любите жизнь?
- Конечно. Не мирскую жизнь, а просто жизнь.
- Но игра в Реальность - искусство, а искусство разве не часть жизни?
- Вопрос в том, какое это искусство. Я воспринимаю только то искусство, которое говорит о Боге. Вы встречали такое и Реальности?
- Конечно. Есть множество сюжетов, в которых действует Мессия-бог: он спасает героев, направляет их поступки, одобряет и награждает правильные действия, порицает и наказывает дурные. Но если вам нра-вятся другие боги, то к вашим услугам целый пантеон: боги Древней Греции и Рима, Ассирии и Египта, Ин-дии и Африки...
- Речь не идет об Антихристе или языческих богах. Хотя искусство древних, еще не познавших Единого Бога, часто посвящалось языческим богам-демонам, и в нем была своя особая красота - творческие люди через искусство искали Истину и во тьме многобожия. Но с тех пор, как Господь явил Себя людям, искусство либо ведет к Богу, либо уводит от Него в другую сторону - к сатане. Это опасное занятие, недаром корень его - "искус", искушение.
- Вы так говорите, как будто прошли через это искушение.
- Прошла. Когда я была молода, в мире еще не царила Реальность, а были книги, музыка, театр и кино, изобразительные искусства. Я была искусствоведом и работала в Метрополитен-музее, крупнейшем му-зее Америки. Кроме того, я получила музыкальное образование и у меня была огромная любовь к литературе-словом, было из чего выбирать. Но уже тогда я поняла, что мне скучно любое творение человеческое, даже самое гениальное, если оно не служит богопознанию.
- Но это же скучно - все только о Боге и о Боге!
- Книга или картина необязательно должны впрямую говорить о Нем. Есть особое благоухание христианства, и оно ощущается далее тогда, когда слово Бог не у поминается напрямую; скажем, в тексте книги нет даже сло-ва "Бог", но вся книга пронизана Его присутствием. Но если высказанное или невысказанное понятие о Боге отсутствует полностью, тогда произведение искусства наполняется сатанинским смрадом - мир духовный не терпит пустоты. Между прочим, так это и в людях: человек может не осознавать себя верую-щим, но духовность присутствует в нем неощутимо для его разума, и она открывается другим людям, верующим, через особое духовное благоухание исходящее от его души. В конце концов Господь открывает таким людям глаза, и они с радостью понимают, что всегда были христианами, хотя и не догадывались об этом. Они находят своего Отца. Это очень счастливый миг в жизни человека.
- Вам не кажется, что это немного похоже па сказку из детской Реальности? Королевского сына крадут и отдают на воспитание чужеземцам. Он растет среди них, но остается чужим, и они для него чужие. Он сирота до тех пор, пока случай не открывает ему, кто его отец.
- Примерно так это происходит и в жизни.
- Так что же было с вами? Вы могли выбрать искусство, а избрали монастырь?
- Я попробовала одно, другое и убедилась, что в служении Богу через искусство очень трудно полностью отрешиться от служения себе: человек слаб, и, когда он пытается выразить свои мысли о Боге, он все равно как бы ненароком выражает и себя самого, свое Я, свое Эго, полное грехов и грешков, страстей и страсти-шек. Наше Эго - это такая пронырливая козявка! В конце концов мое Я настолько мне обрыдло, что я ре-шила спасаться от него в монашестве.
- И вам удалось полностью отказаться от своего "я"7?
- Далеко нет, куда там! Полностью это удавалось только святым, но даже им приходилось до конца быть настороже. Эго похоже на вирус: кажется, человек вылечился, а вирус загнан в уголок, но стоит возник-нуть благоприятным условиям, как наше неуемное Эго тут как тут и разрастается, как плесень в тепле.
- А оно, это самое Эго, не может разве довольствоваться каким-нибудь скромным уголком и вашем соз-нании? Пусть бы жили себе на равных и ваш Бог, и ваше собственное Я. Вот я бы никогда не смогла отка-заться от себя, такой единственной, неповторимой и любимой, с которой я так давно и так близко знакома, ради неведомого Бога!
- Самоограничение не в природе Эго. Как вирус, как раковая опухоль, Эго стремится к бурному и неограни-ченному росту. Если ему дать волю, оно заполняет всю душу человека, каждую клетку его физического организма и в конце концов, как и раковая опухоль, губит и человека, и самое себя.
- Как же с ним справиться?
- Человеку это невозможно, а Богу возможно все. Молиться надо.
- Странное у вас мировоззрение, мать Евдокия! А вот наша Реальность служит именно для того, чтобы человеческое Эго ничем себя не ограничивало в проявлении и могло бы полностью выразить себя хотя бы на экране. У нас есть, например, возможность изжить в Реальности любые свои комплексы, создать мир, в котором побеждают именно мои идеи и ничьи другие. Мой собственный мир, мною сотворенный и мне подвластный, - это так прекрасно!
- Скажите, Сандра, а какое состояние наиболее характерно для вас между уходами в Реальность?
- Вы меня подловили, мать Евдокия! Я вам честно скажу, что вне Реальности меня просто одолевает ску-ка. Теперь-то мне некогда унывать, теперь мне стало любопытно жить, а до этих поездок с макаронами я часто впадала в полное уныние и только в гостях у бабушки избавлялась от него. Я думаю, вне Реальности уныние нападало на меня именно из-за несовершенства вне реального мира.
- Уныние. Я так и думала. Уныние, дорогая Сандра, святые отцы называли "печалью дьявола".
- Странные вы люди, христиане, верите в Бога, а сами на каждом шагу поминаете то Антихриста, то дья-вола.
- Когда идет война, приходится думать о враге чаще, чем хочется.
- Что вы такое говорите, мать Евдокия! Третья мировая война уже давно кончилась, а новой войны наш Мес-сия не допустит. Что же касается уныния... Знаете, это, может быть, происходит со мной еще оттого, что я не такая как все: до излечения в адаптационной школе я была очень запущенным и трудным ребенком, и воз-можно, что это до сих пор дает о себе знать на уровне моего подсознания...
Почти все время, что мы ехали по островам Баварии, мы провели вот и таких примерно беседах. Странное дело, мы были с матерью Евдокией такие разные, что, казалось бы, и говорили на разных языках, но мне с ней было интересно: пусть она была совсем чужая мне по взглядам, но она была какая-то очень цельная, на-стоящая. Почти как моя бабушка.
К вечеру первого дня мы нашли укромный старый съезд, сделали несколько поворотов среди елового леса, нашли подходящую полянку и остановились на ночлег. Я достала из большой корзины, набитой едой и сверху завязанной клетчатой красной скатертью от пыли, термос с чаем и готовые бутерброды, выложила на пластиковую тарелку вареные овощи для матери Евдокии, расстелила скатерть на траве и разложила на ней наш ужин. Мать Евдокия прочла вслух молитву перед едой и перекрестила все, что лежало па скатерти. Я привыкла к тому, что бабушка тоже крестит еду, но мать Евдокия, конечно, могла бы и спросить, нравится ли мне, что она размахивает голыми руками над сдой. Но я решила не придираться - нам ведь еще вместе ехать и ехать. Я с аппетитом съела пару бутербродов, а потом принялась и за овощи матери Евдокии; она ограничилась куском хлеба и двумя вареными картофелинами. Мы поели, выпили по кружке чая и разошлись спать по своим машинам. Ночь была теплая, мы оставили окна приоткрытыми. Я несколько раз просыпалась и слышала со стороны мобишки тихое пение, видно, матери Евдокии не спалось и она коротала бессонницу в молитве.
На второй день кончились бесконечные аквастрады, мы ехали уже по берегу Швейцарских Альп. Альпий-ский массив уцелел после Катастрофы, но превратился в длинный гористый остров, отделяющий Европейское море от Средиземного океана. Центральная его часть и южный берег были густо застроены и засе-лены, там было множество новых городов и прекрасных шестиполосных дорог. Особенно тесно было за-строено побережье: здесь был лучший в Европе климат, часто светило солнце, а потому люди стремились сю-да. Конечно, не у всех хватало средств, чтобы жить постоянно в этом благодатном крае, но провести здесь неделю-другую мог всякий планетянин, имеющий работу первой или даже второй категории. Зато север-ные склоны Альпийских гор, полого опускавшиеся в гнилые воды Европейского моря, были довольно безлюдны.
Там было множество топей, а в море - опасных мелей, и потому невозможно было судоходство. В первый период после Катастрофы по берегу были проложены руками военных неплохие автострады, поскольку именно сюда вывозили спасенных от наводнения и почти весь берег был тогда занят временными пала-точными лагерями беженцев. Лагеря эти были обнесены колючей проволокой, а кое-где и бетонными стенами, и очень строго охранялись. Это была суровая, по необходимая мера: измученные, нетерпеливые беженцы пытались оттуда прорываться в перенаселенные города, производя беспорядки и совершая мно-жество крупных и мелких преступлений - от кражи продуктов питания до убийства граждан, уже получив-ших жилье, с целью занять их квартиры и комнаты. Беженцы врывались в города и располагались со сво-им скарбом и детьми прямо на улицах, скрывались в подземных коммуникациях, в канализации, в гара-жах для мобилей и даже на крышах зданий, откуда их снимали полицейские вертолеты. Наш дорогой Месс откровенно плакал перед всем миром, когда говорил о страданиях беженцев; он постоянно о них думал и делал все возможное, чтобы облегчить их судьбу. И мы знаем, что положение в лагерях очень скоро изменилось к лучшему: люди имели крышу над головой, пищу и получали медицинское обслуживание. Но самое главное, они все были снабжены персониками за счет личных средств Мессии и могли, выходя бесплатно в Реальность, совершенно забыть о своих житейских невзгодах. Работали они только на санитарной очистке собственных лагерей, а потому могли проводить в Реальности почти все свое время. И все это оплачивал Мессия! Всем необходимым беженцев снабжали с помощью вертолетов армии и поли-ции, ими же их эвакуировали весной и осенью на время паводков, а потом возвращали обратно в просохшие лагеря. Грабежи и нападения на города прекратились. А совсем недавно я услышала в новостях сообщение о том, что последний городок беженцев ликвидирован, а его обитатели переселены в новые города на по-стоянное место жительства.
Сухопутных дорог и аквастрад здесь не было, но при большой нужде проехать было можно: и зарослях дьяволоха, покрывавших почти весь этот унылый берег, сохранились остатки допотопных асфальтовых и бетонных автострад. У матери Евдокии был с собой старинный дорожный атлас Европы, в который от руки были внесены изменения. По нему мы и пробирались через эти унылые земли. Впрочем, на атлас нельзя было полагаться даже с учетом после катастрофических изменений, поскольку изменения продолжали происходить: море наступало, подмывая берег; побеги дьяволоха, набравшись сил в темноте под асфаль-том и бетоном, взрывали целые участки дорог, превращая их в тупики. Но дороги, которые когда-то шли из Швейцарии на север, в Германию и Францию, теперь вели только под воду. Зато охать но этим одичав-шим местам было безопасно в смысле Надзора с воздуха, надо было только придерживаться южной, под-ветренной стороны дорог: гибкие стволы дьяволоха под ветром постоянно дующим через горы со стороны Средиземного океана, переплетясь верхушками, образовали над автострадой сплошной нависающий ко-зырек - под этим прикрытием мы и ехали. Вот только езда эта была скучной и утомительной: слева буро-зеленая колючая стена, справа такие же островки дьяволоха, перемежающиеся болотами, песчаными пропле-шинами и голыми скалами, а за ними - неподвижная гладь Европейского моря ржаво-оливкового цвета с зелеными полосами "водяной чумы" и радужными пятнами много лет назад разлившейся нефти. Если бы не разговоры с матерью Евдокией, я бы давно уснула за рулем.
Где-то к полудню справа, недалеко от дороги, появилась бетонная стена.
- Мать Евдокия, вы ведь здесь недавно проезжали, что это за стена?
- Я по другой дороге ехала, ближе к Альпам. Здесь я проезжала года два назад, но тогда тут не было стены, а стоял палаточный городок беженцев. После него должен быть поворот налево.
По верху стены кольцами вилась колючая проволока, кое-где перепутанная побегами вьюнка-быстряка с ог-ромными белыми колокольчиками.
- Наверное, идет какое-нибудь строительство, - предположила я. - Надо поскорей проехать это место, на стройках обязательно стоят камеры Надзора.
Но вокруг не видно было ни людей, ни машин. Мы увидели только большую надпись: "Осторожно! К стене не подходить!". И воздухе над стеной стаями вились чайки. Через полкилометра дорога резко свернула влево, а стена ушла под воду подступившего совсем близко моря. Неподалеку, возле самой стены, там где она была ниже, торчал остов обгоревшего вездехода времен войны. Я остановилась напротив него и вышла из кабины. Мать Евдокия открыла окно со своей стороны.
- Ну, что там? - спросила она.
- Вокруг вес тихо, никого пет. Можно влезть на вездеход и заглянуть через стену, - предложила я.
- А зачем это? - спросила мать Евдокия.
- Просто так. Мне хочется размять ноги, да и любопытно посмотреть: я только в новостях видела лагеря беженцев.
- Не ходите, прошу нас, - сказала мать Евдокия тонким голоском испуганной девочки. - Я чувствую там что-то жуткое, прислушайтесь, как страшно кричат чайки!
- Да что вы, мать Евдокия! Вот уж не думала, что вас могут испугать птицы. Похоже, что тут уже давно никого нет. Но в самом деле интересно, почему там, за стеной, столько чаек? Я обязательно погляжу.
- Ну, как хотите, а я не пойду, посижу в машине.
Я вышла из кабины и пошла по вязкой земле прямо к вездеходу. Влезть на него было совсем не трудно, только руки сразу же запачкались гарью и ржавчиной. Но и вскарабкавшись на кабину вездехода, я не смогла заглянуть через стену, хотя вставала на цыпочки и даже подпрыгивала, рискуя провалиться сквозь проржа-вевшую крышу. Я спустилась вниз и вернулась к джипу.
- Ну и что же там такое? - спросила мать Евдокия, не поднимая головы от своего плетения.
- Еще не знаю. Сейчас я отцеплю трос и попробую забраться с его помощью.
Мать Евдокия хотела что-то сказать, может быть, посетовать на то, что из-за моего любопытства мы теряем время, но, взглянув на меня, раздумала и только молчала неодобрительно.
С крыши вездехода мне удалось зацепить крюком буксировочного троса железный штырь, к которому кре-пилась колючая проволока. Теперь мне надо было с помощью троса преодолеть каких-нибудь два метра высоты, и я довольно ловко это проделала. Взобравшись па стену, я выпрямилась, держась за железную палку, и посмотре-ла за стену.
Мать Евдокия была права: я увидела остатки палаточного города, почти целиком ушедшего под воду; толь-ко на узкой полосе земли, уже покрытой ползучими побегами дьяволоха, у той части стены, которая отделяла городок от дороги, стояли палатки. От самих палаток почти ничего не осталось - только клочья зеле-ного брезента на ржавых железных прутьях. Ветер гонял между ними мусор, закручивая его небольшими смерчиками. Тысячи чаек копались н грудах тряпья внутри бывших палаток, дрались из-за каких-то темных ошметков, взлетали и опять возвращались. Верхний край стены был довольно широк, и я пошла по нему, при-держиваясь за проволоку, туда, где суетились чайки... Когда я вернулась к джипу, меня все еще продолжало вы-ворачивать наизнанку, хотя весь сегодняшний рацион я выбросила из себя еще со стены. Как я отцепила трос и дотащила его до наших машин, я и сама не понимала.
- Полейте мне на руки, мать Евдокия! - просипела я сквозь очередной приступ тошноты.
Выдержке монахинь можно позавидовать: мать Евдокия ни о чем меня не спросила, пока доставала канистру с водой и мыло, поливала мне на руки и подавала бумажные салфетки.
- Скажите честно, от меня воняет? - спросила я, изведя всю канистру.
- Ничем от нас не воняет, Сандра, не выдумывайте - вы стояли высоко на стене.
- Да, но ветер дул в мою сторону!
- И ветер никак не мог дуть на вас со стороны моря, здесь всегда ветер с океана. Давайте-ка поскорей уедем отсюда.
Я отдышалась, снова прицепила мобиль, села за руль джипа и рванула с места, стараясь как можно скорее оказаться подальше от стены и от того что я увидела за стеной.
- Мать Евдокия! Вода к ним подступала, а стена не давала им выбраться. Они лезли на стену, громоздились друг на друга и в таком положении погибли. Огромные кучи! И руки все еще тянутся, тянутся вверх, а рты открыты... А другие просто лежат, скорчившись, в своих палатках, и маленькие трупики тоже... И чайки, тысячи чаек, ко-торые до сих пор...
- Молчите, прошу вас, - тихо сказала монахиня.
Я взглянула на нее. Из-под ее закрытых глаз катились слезы, а губы что-то шептали. Наверно, она молилась за тех, кого я видела. Что ж, если ничего нельзя сделать, то и это неплохо...
Я вела машину в полной прострации, стараясь только не врезаться в стену колючек справа. Наверно, этот шок продолжался бы еще очень долго, если бы не опасная встреча, которая нас поджидала где-то в часе езды от бывшего палаточного города. За одним из поворотов дороги я увидела впереди несущийся на нас огромный красный мобиль полиции Надзора. Сообразив, что джип заслоняет мобишку, если смотреть на него спереди, я резко остановилась. Надзорный мобиль тоже затормозил метрах в пятидесяти перед нами. Из него вышел по-жилой полицейский и направился к нам. Быстро расстегнув комбинезон па груди, я обнажила шею, закатала рукава и приветственно помахала ему из окна голой рукой. Он приблизился, и я разглядела нашивки сер-жанта.
- Уа, сержант! Вы из местного участка?
- Да. А вы...
- Так какого же черта вы не уберете старую развалину там, у стены? - я показала большим пальцем назад, в сторону палаточного городка. Уж теперь-то он точно разглядел мои голые руки и шею, скользнул взглядом по моим отросшим волосам: ни одна планетянка не станет носить волосы, нарушать принятую форму одежды и обнажаться, если у нее нет на это особых прав. - Ваш Надзор сообщил в Центр экологии, что асы повадились посещать этот ваш могильник. Ничего удивительного, у вас там для них чуть ли не лифт приготовлен. По-чему экологическая служба должна за вас думать о таких пустяках?
- Вы имеете в виду, достопочтенная...
- Майор Юлия.
- ... достопочтенная майор Юлия, обгоревший вездеход там, под стеной?
- Сообразили наконец! Вечером я лично проверю с вертолета, будет л и он у бран, и если вы его не оттащите на свалку, сержант...
- Сержант Пукарес.
- Отвечать будете лично вы, сержант Пукарес! Все! Можете быть свободны.
Я рванула машину, оставив сержанта Пукареса утирать пот после разноса. Он так и стоял, глядя нам вслед, пока мы не скрылись за новым поворотом. Тут я взглянула на мать Евдокию: она по-прежнему плела свои узелки, только на ее голову и плечи была накинута бабушкина красная клетчатая салфетка, из под кото-рой виднелись две тонкие, обнаженные до локтей руки. Уловив мой взгляд, она подняла голову:
-Я правильно поняла смысл маскировки?
- Гениально! Вас можно принять за кого угодно, только не за монахиню и не за простую планетянку. Голые руки, как известно, привилегия немногих, а клетчатый апостольник - это даже оригинально, простенько и со вкусом. А как это вы догадались закатать рукава?
- Я это сделала, глядя на вас. Сообразила: раз уж вы в первую очередь решили обнажить руки, значит, вы знаете, зачем это надо делать.
- С вами можно возить макароны, мать Евдокия, -заметила я покровительственно.
- Вы думаете? Вот и матушка игуменья, наверно, так считает, - кротко вздохнула мать Евдокия, - иначе она не благословляла бы меня па эти поездки по три-четыре раза в году.
Ловко она меня поддела! Но я не сдалась.
- Так почему же у вас ручки такие белые, мать Евдокия? Как это вы уберегли их от загара, обнажая перед каж-дым полицейским?
- Нехорошо смеяться над бедной монахиней! - совсем елейным голоском пропела мать Евдокия.
- Это нервный смех, - успокоила я ее. Тут мы обе начали хихикать, а потом разошлись вовсю и не могли ос-тановиться минут пятнадцать. Но я думаю, смеялись мы потому, что нам обеим действительно требовалась разрядка.
- А знаете:, мать Евдокия,- сказала я, отсмеявшись и вытирая слезы, - в прежних автомобилях надо было управлять не только руками, но и ногами: в полу машины были две педали - для правой и для левой но-ги. Это бабушка мне рассказывала.
- А почему вы об этом сейчас вспомнили, Сандра?
- Да потому, что у меня до сих пор дрожат ноги; представляете, что бы было, если бы пришлось ими рабо-тать?
- Значит, вы тоже испугались полицейского?
- Еще как! Но у меня, видимо, инстинкты не поспевают за действиями: сначала я реагирую на опасность, при-чем реагирую правильно, как будто мне кто-то диктует, как я должна поступить, а потом, когда опасность уже позади, я ее осмысливаю и вот тогда уже, так сказать в свободное время, пугаюсь до паники. Вот как сейчас.
- Со мной происходит то же самое. Пока вы разговаривали с полицейским, я вязала четки и читала Иису-сову молитву, и все узелки получились ровными как один; зато все то, что я потом навязала, придется полностью распустить. У вас паника выходит через ноги, а у меня через руки - вот и вся разница.
- Интересно, какой психический закон нами управляет в этих случаях?
- По-вашему психический закон, а по-нашему - Ангел-Хранитель.
- Ну, нет! Я за свои поступки сама отвечаю! Нет у меня Ангела-Хранителя, кроме бабушки.
- Это вы хорошо сказали, Сандра, то есть про бабушку, хорошо. Я только одного не понимаю: вы согласны при-знать, что вами управляет какой-то абстрактный психический закон, и это вашей гордости не задевает, а вот мысль о помощи Ангела-Хранителя вызывает у вас бурный протест.
- Я не верю в ангелов!
- А в бесов верите?
- Тоже не верю. Кто их видел? Разве что в Реальности...
- Вы разве никогда не видели существа, которого сегодня мир величает Мессией?
- Мессия - бес?!
- Даже хуже. Это воплощение сатаны, верховного беса, это Антихрист. Ну вот, опять началось!
- Что вы такое несете, мать Евдокия? Как у вас поворачивается язык? Правитель, отдавший столько сил спасению человечества от последствий мировой войны и Катастрофы - и вдруг сатана, бес и вообще не человек!
- Сандра, то, что вы видели за стеной бывшего палаточного городка, - это тоже дело рук Лжемессии.
- Как вы можете говорить такое? Вы - глупая черная ворона с птичьими мозгами! Вы, наверно, с утра налакались елея в честь воскресенья и теперь несете что попало! - Я изо всей силы ударила кулаком по стоп-клавише - джип с визгом остановился. - Выходите из машины и убирайтесь ко всем своим ангелам с вашими макаронами!
Мать Евдокия молча взяла свой мешочек, вылезла, путаясь в подоле, из кабины и сразу же пошла вперед по дороге.
Я развернула джип и погнала его в обратную сторону. Меня трясло, кровь стучала двумя молотками по вискам, я просто задыхалась от ярости. Как хорошо, что я догадалась высадить ее из машины, ведь я могла бы наброситься на нее и избить, даже убить, быть может. Что бы я тогда сказала бабушке? О Месс! А что я те-перь-то ей скажу? Фф-у-у!
Я опять остановила машину, вышла и встала посреди пустой дороги. Да что же это со мной творится? От-куда такая ярость? Ну хорошо, она так думает, да и пусть себе думает что хочет! Мессия так велик, Мессия так великодушен и великолепен, как могут задеть его славу жалкие слова ничтожной монашки? Но почему, почему не спасли тех людей? Почему они оказались между морем и непреодолимой стеной? Почему они лезли ни стену, пытались поднять на нее детей? Что их гнало - вода или голод? Месс не знал, не знал об этом ничего!
Нет, я должна немедленно успокоиться: что такое стало с моими нервами? Ведь я никогда не впадала в такую ярость... Да нет, она все время бесила меня, когда вела свои дурацкие разговоры с бабушкой. "Бесила" - это ведь от слова "бесы"? Еще есть выражение "Бес вселился". Надо полагать, из-за таких состояний древние и сочиня-ли легенды о бесах, чтобы оправдать свои гневные вспышки. Нет, я не стану сваливать на бедных бесов собственную невыдержанность и хамство, я сама должна немедленно успокоиться. Что мне помогло два дня назад? Психоте-рапия. Да. Я лежала в траве, смотрела в затянутое дым кой небо и представляла себе, что надо мной появился голу-бой просвет в виде круглого окна. И я просила: "Небо, помоги мне! Очисти меня!" Я могу это сделать и сейчас.
Я легла прямо на горячий бетон,, расслабилась и стала смотреть в небо. Через несколько минут мне удалось вообразить себе, что в серо-голубой дымке появляется круглый просвет, и тогда я начала твердить: "Небо, помоги мне! Небо, очисти меня от ярости! Я не хочу ненавидеть бедную монашку за се заблуждения, ведь на самом деле она мне нравится. Небо, успокой меня!" И это нехитрое упражнение опять сотворило со мной чудо: я совершенно успокоилась, как будто с меня сняли тесную, холодную и колючую одежду. Все, что у меня внутри было скрючено гневом, расправилось, распрямилось. Я поднялась на ноги, несколько раз глубоко вздохнула и весело сказала: "Вот и спасибо тебе, Небо!" Я пошла к джипу и похолодела, увидев сзади мобишку: я ведь про него забыла, совсем забыла! Если я не хотела ехать с матерью Евдокией, не проще ли было пересадить ее в мобиль, ну и пусть себе едет одна. Вот это уж полное затмение! Я села в джип, развернулась и помчалась догонять мать Евдокию,
Я увидела ее издали, и такой маленькой и одинокой показалась она мне, бредущая со своим белым мешоч-ком в руке по этой пустынной дороге, в тени угрюмых стволов дьяволоха. Я обрадовалась, что она никуда не исчезла, хотя куда она могла исчезнуть? - и, перегнав ее, остановила джип и распахнула дверцу со сто-роны пассажирского сиденья.
Мать Евдокия размеренным шагом поравнялась с джипом, и я увидала, что она и па ходу продолжает вязать свои четки. Она прошла мимо меня, не повернув головы, и тем же неспешным шагом пошла дальше по дороге.
Я постояла немного, а потом снова поехала за ней.
- Мать Евдокия! Простите меня и садитесь в машину! Пожалуйста!
Она опять прошла мимо, не взглянув на меня даже искоса. Я уронила голову на руки, лежавшие на руле, и за-плакала. Потом снова поехала за ней, но уже не стала перегонять, а потащилась за ней сзади, по крайней ме-ре так я могу ее охранять.
Потом мать Евдокия остановилась и подняла руку, как это делают в Реальности XX века, когда хотят ос-тановить попутный автомобиль. Я обрадовалась, быстро подъехала к ней и распахнула дверцу,
- До обители не подвезете? - спросила она своим тонким голоском.
- Нам по пути, садитесь!
Она закинула в кабину рюкзак и следом залезла сама. Уселась и, не дав мне успеть вымолвить слово, сказала:
- Простите меня, грешную! Я виновата, ввела вас в искушение.
- Это вы меня простите, мать Евдокия! Я сама не знаю, что на меня вдруг нашло.
- Да, вы этого не знаете и потому ни в чем не виноваты. А сейчас не будем больше это обсуждать, давайте лучше помолчим.
Наше взаимное молчание успокоило мою душу, как успокаивается вода в бабушкином пруду после того, как большая рыба, ударив хвостом по воде и подняв круги, уходит в глубину. Почти до самого вечера мы говорили только о дороге. Но за ужином, когда мы остановились на обочине под стеною дьяволоха и разложили на клетчатой скатерти свои припасы, мать Евдокия осторожно вернулась к моей дневной вспышке.
- Сандра, если хотите, я вам попробую объяснить, что произошло между нами днем. Но только при условии, что вы не станете волноваться.
- Говорите.