Глава 15

Понемногу я привыкла к жизни на Острове смерти, благодаря Дине, конечно. Книгу святителя Феофана я дочитала и теперь в основном наблюдала за людьми.

Люди в камере делились как бы на два сорта: незлобивые, простодушные асы, бывшие бродяги и нищие, и криминальные асы - энергичные, злобные и чем-то похожие на клонов. Эти готовились к этапу. Этапом, как объяснила Дина, называлась всякая перевозка заключенных с одного места на другое. От криминальных асов я старалась держаться подальше, но в общем народ здесь вел себя вполне терпимо. Вот только воняло от этого народа нещадно... Даже от Дины. Впрочем, от меня, вероятно, тоже, хотя сама я этого не чувствова-ла, а спросить у Дины стеснялась.

Айно в нашей камере больше не появлялся, но Дина знала и сказала мне, что он находится в тюрьме и отбира-ет тех, кого хочет оставить на острове.

Через неделю моя нога начала так нещадно чесаться под повязками, что я не выдержала и однажды утром, ко-гда в камере все еще спали, размотала повязки, чтобы почесать ногу. И вот именно в этот момент в камеру ворвались клоны, схватили несколько человек и поволокли к выходу - и меня тоже! Это было так неожиданно, что я, совершенно ошеломленная внезапным и молчаливым их нападением, даже не пыталась сопротивляться. Я только подогнула обе ноги, чтобы не повредить больную, и беспомощно повисла в их лапах. Меня протащили по длинному узкому коридору, потом вниз по винтовой лестнице и швырнули во дворе замка в кучу сидевших на земле арестантов. Поодаль прохаживались, о чем-то мирно беседуя, два пожилых экологиста.

- Зачем это нас вытащили из камер? - спросила я сидевшего рядом со мной аса.

- Селекция идет. Выбирают молодых и здоровых на каторгу, а остальных бросят тут умирать. Нам с то-бой повезло, девушка!

- Я не хочу на каторгу! Я хочу остаться здесь! У меня нога сломана! - закричала я, бросившись к эко-логистам. Я успела пробежать всего несколько шагов, как меня опять схватили клоны и зажали со всех сторон так, что я не могла шевельнуть ни ногой, ни рукой. Один из экологистов подошел ко мне.

- Ну, в чем дело? - спросил он недовольно. Он был довольно стар, лет сорока. Вид у него был равнодушно-усталый, но незлобный.

- Я не могу на каторгу, у меня нога сломана! Прикажите меня отвести обратно в камеру, пожалуйста...

- Нога, говоришь, сломана? А бегаешь ты на сломанной ноге как коза.

Я ахнула: бросившись бежать, я в самом деле ступала на больную ногу как ни в чем не бывало, даже не за-метив этого. Мало сказать ступала - я могла бегать! И все-таки...

- Я вас очень прошу, офицер, оставьте меня тут! Я очень слабая физически, от меня не будет толку на каторге, я сразу заболею и умру!

- Глупая ты девчонка, не знаешь, чего бояться надо. Да тут тебя через неделю сожрут без соли! На ка-торге отработаешь год-другой, зато жива останешься. А будешь хорошо работать - получишь право на персональный код, и тебя освободят досрочно. Честный труд - дорога домой. Эх, молодость, молодость, в такие годы уже с пути сбиваются! Ты читать-то умеешь?

- Умею.

- Значит, годишься на Белый остров. Сколько мы туда отобрали?

- Пять человек.

- Может, пометить и эту, начальник? Жалко девчонку... Молода еще, одумается - человеком станет.

- Ну, если тебе так хочется... - пожал плечами второй экологист. - Хотя вид у нес подозрительный, уж не монаш-ка ли? Ну-ка отвечай: ты монахиня?

- Нет.

- Монахи редко отрекаются от своей профессии. А если сразу отрекаются, то из них со временем полу-чаются полезные члены общества. Пометь ее!

Пожилой экологист подошел ко мне и вынул из кармана что-то вроде пистолета. Я и ахнуть не успела, как он протянул эту машинку к моему лицу, прижил ее к моему носу и щелкнул. Я почувствовала сильный укол и чихнула.

- Ничего! И нос твой курносый заживет, и сама жива останешься.

- На этап! - скомандовал второй экологист, и двое клонов схватили меня под руки и быстро отволокли к вертолету. Оттуда протянулись короткопалые лапы и втащили меня внутрь.

Большой грузовой вертолет внутри был разгорожен на узкие кабинки, обтянутые металлической сеткой, в каждой из которых даже стоя мог поместиться только один человек. Почти все клетки были забиты людьми. Меня втолкнули в одну из свободных и заперли за мной решетчатую дверь. Было очень тесно, но я смогла поднять руку и пощупать нос: на правой ноздре висело маленькое колечко. Противно быть окольцо-ванной за нос, но ничего, когда-то девушки добровольно украшали себя такими железками!

Это был не самый тяжелый этап, как говорили друг другу заключенные в соседних клетках, но мне он ка-зался чудовищным. У меня скоро заболела спина и начали подгибаться ноги, особенно та, на которой был перелом. Сесть в клетке было невозможно. Я увидела, что мои соседи цепляются за решетки руками и так висят на них, чтобы дать отдых ногам. Я тоже просунула руки вверх и повисла на них. Стало немного легче, но ненадолго; отдохнули ноги - затекли руки. Хотела опустить руки, но тогда начала стукаться ли-цом при каждой встряске, а вертолет трясло нещадно. Заключенные стонали, ругались, некоторые женщины рыдали в голос. Хуже всех приходилось крупным мужчинам - они не могли даже поднять рук. По ногам ду-ло ледяным сквозняком, а вверху воздух становился все более теплым, влажным и спертым от нашего ды-хания.

"Непрестанно молитесь и всему радуйтесь!" - вспомнила я слова из какой-то проповеди отца Александра. Молиться - это понятно, я поневоле и молилась почти беспрерывно: при каждом ударе лицом о железо я невольно вскрикивала: "Господи, помилуй!". А вот чему бы мне сейчас порадоваться?

Я вдруг вспомнила книжку, которую бабушка читала мне в детстве, про девочку по имени Полианна, у нее была такая игра - научиться всему радоваться. Например, она получила в подарок на Рождество вместо ожидаемой куклы детские костыли и обрадовалась тому, что костыли ей не нужны, ведь у нее были здоровые ноги. Радоваться ли мне, что меня везут в вертолете, а не гонят на каторгу пешком? А может, порадоваться тому, что в этот проволочный стакан меня не поставили вниз головой? Нет, мне больше подходит бабушкин метод: "В горе и в беде полностью предай себя Богу, а Он сам все устроит к лучшему для тебя". Но сейчас и это не помогло: не хватает у меня воображения представить себе, что ожидающая меня каторга на каком-то не-известном Белом острове может обернуться к лучшему. Попробую-ка я просто чем-нибудь отвлечься от окружающих меня радостей.

Что-то сейчас поделывают матушка Руфина с сестрами? Может быть, сейчас время трапезы, и они все сидят за столом в самом большом доме общины матери Ольги? Наверно, пришлось ставить дополнительные сто-лы. Или монахини трапезуют отдельно? А что, интересно, у них на обед? Какая сегодня каша и какой суп? Вот бы сейчас немножко горячего борща матери Алонии...

А может быть, они все сейчас на послушании, и только одна монахиня читает "неусыпаемую Псалтырь", да па-ши старушки читают свои нескончаемые келейные правила. Интересно, а какое послушание несут монахини в Пиренеях? Я думаю, они все заняты устройством монастырской жизни на новом месте. Церковь в общине есть и довольно вместительная. Они повесили в ней свои иконы, привезенные из монастыря, чему мать Ольга, конечно, только радуется. А вот с кельями проблема. Народу в общине и так много - молодежь и одинокие пожилые люди даже спят в общих спальнях, не говоря уже о детях. Придется строить новые дома. И, наверное, их уже начали строить. Руководит стройкой, конечно, дядя Леша. Он уже давно вернулся из по-ездки и сказал матушке, что со мной все в порядке, что за мной приехал друг, который повез меня к бабушке...

Как хорошо, что я успела выслать Леонардо ему навстречу! Вот был бы ужас, если бы нас взяли всех троих - меня, Леонардо и дядю Лешу. И монахиням, и Ларе с новорожденным ребеночком без пего было бы очень пло-хо. Интересно, узнаю ли я когда-нибудь, помогло ли сестрам то, что я прикрывала их отход с острова? Уда-лось ли мне задержать на какое-то время нападение на остров? Увы, экологисты мне об этом докладывать не станут, а жаль...

А если бы нас схватили вдвоем с Леонардо? Страшно подумать! У него на руке персональный код, и по нему экологисты вышли бы на старого ди Корти, а тот мог бы не выдержать и выдать бабушку...

Бабушка! А ведь бабушка теперь в безопасности благодаря тому, что все так сложилось в эти последние дни. Господи, как хорошо Ты все устроил! Спасибо Тебе огромное преогромное, что все мои дорогие сейчас в безопасности, что никого я не подвела и не погубила! Господи, какая радость сознавать, что они живы-здоровы и свободны! И все-то они любят меня и молятся обо мне. Кроме, конечно, Леонардо - этот просто любит. От радости я засмеялась в голос и тут же услышала рядом сочувственный шепот:

- Еще одна умом тронулась... Всегда на этапе у кого-нибудь мозги закоротит.

- Ничего, скоро приземлимся, ее и пристрелят, чтоб не мучилась, бедная.

- А с чего это она поплыла? Вроде бы не с чего, смотри, у нее метка Белого острова.

- Ишь ты! Навесили! А па вид-то она ничуть не здоровее прочих.

- Везде блат. Нет на земле справедливости!

- Тс-с! Еще услышит...

"Вау! - мысленно воскликнула я по старинке, - так у меня еще и привилегии! Чего же я унываю?"

- Друзья, - обратилась я к соседям, - а чего это мы так скисли? Давайте хоть споем, что ли!

- Ого! Обсохла девушка, в себя пришла!

- А что? Она права. Петь-то нам никто не запрещал! Клоны никого не слышат, кроме своих начальников, а экологисты в кабине сидят, им не слышно.

- Общий гимн я петь не стану! - заявил решительно чей-то бас.

Общий гимн! Господи, как же давно это было, и какая же я была ду-у-ра! И как же это здорово, что никогда и нигде я больше не затяну про "союз нерушимый" - хоть режьте меня, хоть стреляйте "веером от пуза".

- Да кому он нужен, этот Общий гимн?- произнес женский гнусаватый голос. -Давайте споем хорошую, душевную каторжную или бандитскую песню. "Одинокого киллера в ночи" псе знают?

Ну вот, этого только не хватало! Я уже наслушалась в камере на Жизоре этих жутко сентиментальных тю-ремных песен, в том числе про одинокого киллера, который "глухой осенней ночью" чистит пистолет любимого калибра и тоскует, что придется его, "друга верного, друга единственного" бросить на месте заказно-го убийства. Душераздирающая драма, что и говорить.

- "Этапный марш" давайте споем, - предложил бас, отказавшийся петь Общий гимн, и первым затя-нул:

Ты простился с любимою девушкой,

Ты теперь государственный раб.

Ты на лучшее "завтра" надеешься,

А на завтра назначен этап.

Будешь жить за колючею проволокой,

Так, пожалуйста, крепче держись:

Дни покажутся долгими-долгими

И короткой покажется жизнь.

Припев подхватили все, кроме меня:

Прощай, не горюй,

И к смерти будь готов,

Но берег поцелуй,

Живым вернувшись с островов!

Потом я пела припев уже вместе со всеми. В песне было много куплетов, и пока пели, никто не стонал и не ру-гался, боясь испортить песню. А когда мы смолкли, у всех уже было совсем другое настроение. Кто-то перегова-ривался друг с другом, кто-то рассказывал поучительные истории о жизни на каторжных островах. Бывалый заключенный, говоривший басом, начал давать инструкции по выживанию на каторге: сам он "шел на пятую ходку", то есть был опытным каторжанином. По его словам выходило, что работа на каторге была тяжелая, особенно в рудниках, но зато всех, кто доживал до очередного этапа, просто выпускали на волю: властям нужны были свежие силы, а на планете еще хватало асов, чтобы приток новых заключенных был постоянным. Случалось, что с каторги можно было очень скоро уйти на свободу и снова стать асом, чтобы, набравшись сил на воле, угодить в очередную облаву. Все как-то приободрились, даже начали пошучивать. Мой сосед справа, то-щий угрюмый дядька, достал лепешку и начал ее громко есть. Его сосед попросил уделить ему кусочек.

- Когда я ем, я глух и нем, - ответствовал он. Тут же кто-то ехидно продолжил:

- А также жаден и скор.

Раздались смешки. Сосед перестал жевать, мрачно оглядел соседей и пресерьезнейше заявил:

- Да, я жаден. Но жаден я от чистого сердца!

Все так и зашлись от хохота, а просившему кусочек лепешки тут же кто-то передал целую.

Потом была посадка, и часть заключенных выбросили из вертолета. Им кричали вслед пожелания удачи и последние напутствия. Воздух в вертолете очистился мгновенно, и стало легче дышать. В открытый люк мы увидели, что на воле уже ночь, и тоже стали готовиться ко сну. Меня научили, что надо какую-то часть одежды снять с себя и привязать к решетке на уровне головы -тогда к пей можно будет прислониться, не рискуя расшибить лицо во сне. Динин платок очень меня выручил - получилось и мягко, и тепло. Пока я складывала платок, бывалый сосед, оказавшийся теперь через две пустые камеры от меня, внимательно ко мне приглядывался, а потом спросил:

- Тебя никак окольцевали, девушка? Ты что, па Белый остров идешь?

- Ну да, так мне сказали.

- Братва, к нам "пчела" залетела! Будьте осторожны в словах - эти пчелки не мед носят, а доносят! А ну-ка, проверьте по пеналам - сколько их?

- Больше никого нет, Гек! Одна твоя соседка.

- Так. А ты, значит, решила себе печать заработать?

- Нет. Меня на острове какой-то старик экологист пожалел и велел прицепить это кольцо. Я ничего не знаю про Белый остров. Может, вы меня просветите?

- Не врешь?

- Чтоб мне провалиться!

- Не надо. Ты провалишься, а нам в дыру дуть будет. Ладно, слушай. На Белый отправляют только молодых и гра-мотных, и работа там полегче, чем на других островах. "Пчелам" дается шанс выйти в люди: за хорошую работу и примерное поведение им в конце срока промывают мозги и ставят печать. Не всем, конечно, а тем, кто угодит начальству. Таких там зовут "осами".

"Пчелы, осы какие-то... Что он сказал? Ставят печать? Господи! Ко всему я готова, но только не к этому!"

- Ты чего так побелела-то?

- Как! Да ведь я только что избавилась от своей печати! - проговорилась я с отчаяния. Слава Богу, меня никто, кроме соседа, не слышал: в это время кто-то как раз закончил очередной анекдот, и все громко смеялись.

- А ну, покажи правую руку! Я показала. На пальце еще белело овальное пятно.

- Похоже, что не врешь. Печать сведена.. Э, да ты чего ревешь-то? И на Белом люди живут... Будешь хорошо работать - тебе поставят печать и выпустят.

- Да не хочу я снова ставить эту печать, я ведь вам планетным языком говорю!

- Подумаешь, делов! Да я знаю людей, которые по три раза печать ставили и снова сводили. Надо только знать, где эти операции делают. Ты сама-то откуда?

- Из Лондона, - я настолько была ошарашена, что не подумала об осторожности, да и сосед производил впечатление человека бывалого и до мозга костей асоциального.

- Так! Из Лондона! Да у пас там на Сохо-причалах можно найти умельцев, которые тебя под клона замаски-руют - не то что печать сведут. А на третьем причале можешь прямо на Гека Серого сослаться - это я, и тебе там всякий поможет.

- Да не могу я принять антихристову печать добровольно! А теперь мне отказаться от высадки па Белый никак нельзя?

- Поздно, милочка. С тебя снимут это кольцо только в том случае, если у них выйдет перебор с этапом: тогда пойдешь общаком на каторгу. Такое бывает, но редко. Если поймешь, что тебе такой вариант светит - начинай кашлять. На Белом и так половина зэков с туберкулезом, им не нужны новые рабочие со слабы-ми легкими.

- А если я там, на острове, буду кашлять, плохо работать и нарушать дисциплину?

- Останешься там до тех пор, пока тебя можно будет использовать на работе, а потом пойдешь на корм тамошним сторожам.

- Каким сторожам?

- Узнаешь...

- А почему вы тех, кто идет на Белый остров, зовете "пчелами"?

- И про это ты на месте узнаешь. В общем, как говорят старые люди, молись, чтоб пронесло! Давай лучше спать, утро вечера предприимчивей! - он снял с себя куртку и начал сворачивать ее под голову.

Я закрыла глаза и стала в слух молиться.

- Ты чего там бормочешь, девушка? - спросил меня сосед, наверно, я мешала ему уснуть. - Тебе от рас-стройства в голову вступило, что ли?

- Я, как вы и посоветовали, молюсь на ночь. Попрошу у Него защиты и милости. Сейчас запустят мотор, и я не буду вам мешать.

- Да ты и не мешаешь. Ты что, боговерующая? Разве их еще не всех уничтожили?

- Да ты что, Гек! - раздался другой мужской голос. - Верующие - это самые крутые асы, им никакой закон не указ, они и на каторге молятся. Между прочим, я сам видал, что от их молитвы толк бывает. А ты, девушка, помолилась бы вслух, для всех. Можешь? А мы бы за тобой повторять стали. Вреда от этого не будет, я думаю.

- Давай, выступи! - кивнул мне Гек. Я начала сразу с "Отче наш" - а вдруг запомнят?

- Отче наш, иже еси на небесех!.. Недружные голоса подхватили:

- Отче наш, иже еси на небесех... на небесех... небесех...

У меня сердце замерло и, по-моему, так и не стукнуло ни разу, пока я не дочитала молитву.

- Все? - спросил Гек.

- Эта молитва окончена, но есть еще другие.

- Другие потом. Давай эту по второму кругу. Слова у тебя какие-то трудные. Ну, Отче наш... Как там дальше?

Мы еще два раза успели прочитать молитву, пока затарахтел двигатель, потом лязгнул люк, и вертолет взле-тел. Дальше я молилась одна. А может быть, не одна, не знаю. Мы все проснулись, когда вертолет затих.

- Это что теперь? - спросил кто-то бывалого Гека.

- Пересадка на остров Белый. Молитвениицу нашу сейчас будут выводить. А ну, прочти нам еще раз про От-че нашего!

Я дрожащим голосом начала громко молиться, а зэки молились вместе со мной. Мы закончили, и тогда Гек сказал:

- Спасибо тебе, девушка! Я всегда знал, что встречу кого-нибудь вроде тебя. Только я думал, это будет старичок или бабуся, а ты совсем девчонка... Как звать-то тебя? Я теперь тоже за тебя молиться буду, уж больно ты мне душу тронула, а вдруг тебе моя корявая молитва поможет?

Солгать я не могла, а назваться побоялась, но меня осенило:

- Молитесь за Елизавету. Это моя бабушка, которая меня молитве обучила. Она старенькая и больная, ей ва-ши молитвы нужнее.

- Ясно. Значит, за Елизавету и ее внучку. Вот так я и буду молиться. Так ты не забудь: третий Сохо-причал, Серый Гек. Вдруг пригодится?

Подошли клоны и открыли дверь моей камеры. Я шагнула вперед, чтобы избежать их прикосновений, но они все равно ухватили меня своими клешнями под мышки. И тут я услышала за спиной голос Гека Серого:

- А ну, ребята, проводим молитвенницу "Этапным маршем"!

И меня уволокли под их пение, доносившееся сквозь приглушенный рокот двигателя вертолета. Потом вер-толет за моей спиной взлетел, но я догадывалась, что зэки в нем допоют песню до конца.

Меня посадили в другой вертолет, где тоже были клетки, в которых стояли люди. В основном это были совсем молодые парни и девушки - некоторые в зеленых стандартных костюмах. У всех в носу блестели ко-лечки, такие же, как у меня. Некоторые негромко переговаривались, но вообще здесь вели себя куда спо-койней, чем на прежнем этапе.

Рядом со мной стояла полная девушка в стандартном костюме, у нее были прямые светлые волосы до талии, каких теперь никто, кроме членов Семьи, не носил. Уловив мой изучающий взгляд, она тоже внимательно на меня посмотрела, но заговаривать со мной не стала.

Этот перелет был еще дольше первого и особенно запомнился страшным холодом. Клоны его, казалось, совсем не ощущали: они сидели на корточках двумя рядами, один напротив другого, закрыв глаза и совер-шенно не двигаясь. А в клетках люди прыгали, топали ногами, хлопали руками и стучали зубами. Я тоже подпрыгивала на месте и растирала тело сколько хватало сил. Только девушка с длинными волосами, стояв-шая в соседней клетке, не двигалась, прислонившись спиной к решетке: на ней ничего не было, кроме зеле-ного костюма, и она уже не мерзла, а замерзала. У нее даже кончик носа побелел. На мне все-таки был длин-ный подрясник, а под ним еще и белье. Я со вздохом размотала Динин платок и один конец просунула сквозь сетку, натянутую на каркас наших клеток.

- Послушайте, девушка! Возьмите мой платок, а то вы совсем замерзнете.

Она не отвечала. Хорошо, что она стояла близко ко мне, я начала тыкать ее пальцем и тыкала до тех пор, пока она не очнулась и не поглядела в мою сторону сонным и недовольным взглядом.

- Вот теплый платок. Тяните его к себе! Ее глаза расширились.

- Вы хотите... отдать мне... свой платок?

- Ну да, а то вы совсем замерзнете. Тяните же, тяните его к себе!

Она нерешительно взялась за кончик моего, то есть Дининого, конечно, платка. Ощутив его тепло и мягкость, она оживилась и стала тянуть его к себе уже всерьез. Но вот беда: это был не бабушкин оренбургский платок, проходивший через ее обручальное колечко! Половина платка пролезла сквозь отверстие в сетке, а дальше он застрял.

- Ладно, лучше так, чем никак. Вы укутайтесь в вашу половину, а я - в свою. Становитесь ко мне ближе!

Девушка послушно прижалась к сетке, и я почувствовала её ледяной бок. Сделав над собой усилие, я прижалась к ней, отдавая свое тепло, а конец платка накинула на голову и плечи.

- Как вас зовут? - спросили девушка сонным шепотом. Кажется, она начала согреваться.

- Сандра, - сболтнула я, сама уже начиная дремать. А-а, все равно она не запомнит...

Наверху становилось все сырее от нашего дыхании, и вот уже закапало с потолка. Капли падали на голо-вы, на лица, заползали под одежду. Холод поднимался снизу, по занемевшим ногам, и растекался по всему телу. Я поняла, что когда он дойдет до сердца, оно тоже онемеет и замрет. Я уже перестала дрожать и начала засыпать тяжелым мучительным сном; чуть проснусь, ткнусь лицом в холодную решетку, подниму голову, приоткрою глаза - и снова начинаю куда-то падать...

Но я не успела дойти до последнего, уже непробудного сна, когда вертолет тряхнуло о землю и его мото-ры заглохли. Я очнулась и открыла глаза, проснулась и моя соседка. Когда мы отодвинулись друг от дру-га, я почувствовала холод в боку, оказывается, мы все-таки согревали друг друга.

- Спасибо, вы спасли меня, возьмите свой платок, - сказала она негромко. Но па меня они не взглянула и по имени не назвала. Вот и хорошо.

Клоны поднялись, начали открывать клетки и выводить нас по одному. Некоторые заключенные так и ос-тались в клетках; они не проснулись, хотя клоны пытались их разбудить. Их вслед за нами просто скинули из люка на землю, и они остались лежать темной бесформенной грудой.

Я стояла вместе с другими заключенными в плотном кольце клонов. Подошли два экологиста и стали осмат-ривать нас на расстоянии, держась за цепочкой клонов. Я изо всех сил кашляла, стараясь привлечь к себе их внимание; может быть, они поймут, что я больна, и отправят меня назад.' Но, увы, кашляли почти все... Было страшно холодно, ветер дул, как мне показалось, со всех сторон. Я взглянула под ноги и увидела плотный утоптанный снег. Поверх голов других зэков мне ничего не было видно, кроме серой мглы, сквозь которую летели крупные хлопья снега. Так вот почему остров называется Белым. Значит, он находится где-то далеко на севере... А если это север, значит, вокруг этого острова вода зимой замерзает и отсюда можно бежать по льду. Я даже кашлять перестала, задумавшись.

Девушка со светлыми волосами, будто подслушав мои мысли, тихо произнесла, ни к кому не обращаясь:

- Этот остров лежит на пути теплого течения. Сам он почти круглый год покрыт снегом, а пода вокруг него не замерзает. Здесь очень холодно и очень сыро.

Подошли еще клоны, по двое. Каждая пара клонов держала на двух железных цепях огромную белую кос-матую собаку в наморднике из стальных полос. Собаки вели себя неспокойно, глаза у них горели, они все время рвались в нашу сторону, и низкорослые клоны с трудом их удерживали.

- Псы-людоеды! - сказал кто-то из заключенных.

Мы еще какое-то время стояли, держась поближе друг к другу и с опаской поглядывая на рычащих собак. Потом подошел еще один экологист и велел всем построиться в колонну по пять человек. Подгоняемые тычками клонов, мы быстро встали в колонну. Экологист отдал команду, и нас погнали вперед, сквозь летя-щий снег. Идти было трудно, потому что ноги скользили по оледеневшему снежному покрытию, и ничего не было видно, кроме спин впереди идущих заключенных. Наконец сквозь снежную мглу стали проступать громады темных строений, окруженных высоким каменным забором. Нас подвели к нему вплотную. Раз-дался скрежет, и в заборе раздвинулись большие металлические порота. Нас завели внутрь.

Еще какое-то время мы мерзли во дворе среди длинных зданий с рядами небольших окошек под самой крышей, все также охраняемые клонами и собаками-людоедами. Потом нас опять куда-то повели, мы прошли по довольно широкому глухому коридору, открытому сверху, и в конце концов оказались под крышей. После улицы в этом помещении показалось теплее, и я даже размотала Динин платок и спустила его па плечи, чтобы растереть уши и лицо. Другие заключенные тоже- оживились и задвигались, растираясь и топая но-гами. Клоны со страшными собаками сюда не вошли, и с нами остались только клоны-охранники.

Посередине пустого помещения большой участок пола был выложен железными плитками и огорожен барьером - тоже железным. Клоны загнали нас за ограду, а сами выстроились по ее периметру снаружи. В конце помещения находилась довольно высокая платформа. На нее по ступенькам взошел экологист, сопро-вождаемый двумя вооруженными клонами.

- Внимание! Стоять тихо и не двигаться! - скомандовал он. - Сейчас я расскажу вам, что вас ждет на нашем острове. Здесь один я - царь, бог и начальник. Слушайте внимательно, потому что потом вам этого повторять уже никто не станет.

Я навострила уши. Другие тоже замерли и уставились на говорившего. Все, что нам тогда сказал этот страшный человек, я запомнила почти дословно.

- Вы - мразь, отребье человеческое. Так о себе и думайте, потому что так о вас думает наш Мессия. Слава Мессу! Почему молчите? Когда я или кто-нибудь из ваших начальников называет имя Мессии, вы должны громко отвечать: "Слава Мессу!" Попробуем еще раз. Мы все чтим и любим нашего Мессию!.. Так, молчи-те... Сейчас запоете. Дать напоминание! - он взмахнул рукой, и мы все подпрыгнули и закричали от боли и ужаса - нас ударило током снизу, через железо, на котором мы стояли. - Еще раз. Мы все чтим и любим нашего Мессию!

- Слава Мессу! - испуганно и недружно закричали заключенные. Кто-то громко заплакал. Я с гадливо-стью и страхом смотрела на экологиста и не могла отвести глаз от его лица. Он явно наслаждался нашим страхом, нашей болью, но как он наслаждался! У кого лицо перекосилось, растянутые тонкие губы поси-нели и прыгали, в углах губ пузырилась пена, ноздри тонкого, с острым горбом, носа раздувались, а глаза бы-стро обшаривали толпу, останавливаясь то на одном, то па другом искаженном мукой лице. Он коротко, жадно и быстро дышал, лицо его побледнело, а лоб покрылся крупными каплями пота.

- Теперь вы поняли, - сказал он удовлетворенно, приходя в себя и вытирая лицо платком. - Так вот. Нам ока-зана незаслуженная честь: вы - материал, на котором ставится великий социальный эксперимент, одобренный нашим Мессией...

- Слава Мессу! - завопили зэки.

- Так, хорошо, - разочарованно, как мне показалось, отметил экологист. - Из негодного человеческого мате-риала мы здесь, на острове Белый, пытаемся сделать людей. Но сначала из социального сырья вы надолго станете бессловесными трудовыми пчелами. Труд, труд и труд - вот чем отныне и надолго станет ваше суще-ствование. Сейчас вы пройдете санобработку, а потом вас разведут по местам. Вы будете работать, есть, ис-пражняться и спать за конвейером. Раз в месяц ваши рабочие места будут чистить, а вас - мыть и подвер-гать дезинфекции. Проблема гигиены на нашем острове решена полностью. Теперь о работе. У вас будет ра-бота, которой вы недостойны: вы будете собирать персоники. Начнете на местах у начала конвейера, затем по мере обретения навыков, а также соблюдения образцовой дисциплины вас будут передвигать все дальше к выходу. Самая сложная работа - проверка готовой продукции доверяется только примерным заключенным, твердо вставшим на путь социальной адаптации. Они находятся у конца конвейера, за ни-ми - Отряд социально адаптированных. Члены ОСА со временем направляются на промывку мозгов, после чего они получают персональный код и отправляются на свободу с чистой совестью и всеми права-ми гражданина планеты. Такое у нас случается довольно часто. Остров Белый - единственное место за-ключения, где вам, отребью, дается шанс снова стать человеком. Еще о правилах, которые вы будете со-блюдать. На острове запрещается разговаривать между собой, разговаривать с персоналом и с самим собой. Запрещается двигаться без команды. Вы здесь все грамотные, команды будете получать на специальном табло, которое находится над каждым рабочим местом. Наказание на острове только одно - удар током. От самого слабого, предупредительного, который вы только что испытали, до самого сильного - убойного. Убитые током, как и подохшие естественной смертью, идут на корм нашим сторожевым собачкам. Вы ме-ня поняли?

- Поняли! Поняли, начальник! - закричали утратившие бдительность заключенные. Удар током. Мы под-прыгнули.

- Вы меня не поняли. Я предупредил, что заключенным запрещается разговаривать с персоналом. Ответом должно быть внимательное и послушное молчание. Вы меня поняли?

Послушное и внимательное молчание.

- Слава Мессу, на этот раз вы меня поняли.

Молчание. Удар током. Прыжки, восклицания и всхлипы. Экологист снова начал бледнеть и жадно разду-вать ноздри.

- Опять не поняли. Какой тупой этап сегодня пришел, однако! Что вы должны делать, когда кто-либо из персонала упоминает имя Мессии?

- Слава Мессу! - заорали заключенные.

- Вот теперь вы поняли. Трудовые пчелы! Поздравляю вас с прибытием на остров Белый и желаю хорошей работы и отличной дисциплины.

Кто-то испуганно пискнул "Спасибо", и на него тотчас зашикали.

Удар током. Прыжки. Молчание.

- Ни звука, что бы вы ни услышали! Вам разрешено только славить нашего дорогого Мессию -и боль-ше ни единого слова! Слава Мессу!

Кто-то закричал, кто-то промолчал. Удар током. Губы экологиста снопа начали растягиваться в страшной синюшной улыбке.

- Слава Мессу, я сказал!

- Слава Мессу! - истерично, но дружно закричали заключенные.

- Кажется, начинает доходить. Вывести всех на санобработку!

Нас привели в огромный пустой сарай с мокрым полом и наледью на темных облезлых стенах и приказали снять с себя всю одежду. Раздеваясь, я незаметно сняла с себя крестик и вместе со шнурком положила его в рот. Мы стояли посередине сарая, мужчины и женщины вместе, трясясь от холода и переступая вмиг оледе-невшими ногами. Потом с потолка полилась горячая вода с едким запахом какой-то дезинфекции. Сначала защипало глаза, а потом и век" кожу. Я попыталась помыть голову и с ужасом обнаружила, что у меня в ру-ках остаются клочья волос. Открыв глаза, я увидела, что то же самое происходит у всех: мы лысели прямо на глазах, и через несколько минут наши головы стали похожи на голые черепа. Едкий раствор попал мне в глаза, и мне показалось, что я тут же начала слепнуть, но хлынувшие слезы смыли ядовитую гадость. Больше я глаз не открывала, а просто стояла, опустив руки, и ждала, что будет дальше. Горячий душ сме-нился еще более горячей воздушной струей, и нас высушило в мгновение ока. Потом нас, голых и облысевших, через холодный дощатый коридор без крыши перевели в другое помещение, где на длинной скамье лежали пластиковые пакеты, и откуда-то сверху прозвучала команда: "Всем одеться!". Одежда состояла из пластиковых костюмов нелепо карнавальной расцветки: широкие желтые поперечные полосы на коричневом фоне. Натягивая "костюм пчелы", я незаметно надела на шею шнурок с крестом. Нам выдали также пластиковые сапоги и круглые черные вязаные шапки - одинаковые для мужчин и женщин. Когда мы оделись, к каждому заключенному подошел клон и прицепил к кольцу, висевшему на носу, тонкую длинную цепочку. Мой клон сразу же дернул за нее. Боль была острая, пронзительная, в носу защипало, и я чихнула. Вокруг раздавалось отча-янное чиханье других заключенных. Кто-то в голос заплакал, а потом коротко вскрикнул и затих. Но я заметила, что клопы никак не реагировали на наше состояние - им оно было безразлично. Друг за дружкой, как собак па цепи, клоны вывели нас из теплого сарая на улицу, где нас тут же до костей пробрал ледяной ветер, и мы снова начали кашлять, сдерживаясь сколько хватало сил, потому что от кашля цепочки натягивались, причиняя острую боль. Все это было ужасно и унизительно, и я не знаю, легче ли нам было оттого, что клоны не проявля-ли никакого личного отношения к происходящему. Сознательно они пас не мучили и не унижали. Они были похожи на маленьких детей-идиотов старательно выполняющих работу, порученную взрослыми, смысла кото-рой сами они не понимали и не пытались понять. Выдрессировали их так или запрограммировали, я не знаю, но как только я перестала видеть в тянущем меня на цепочке клоне разумное существо, мне стало легче: я уже думала не об унижении, а лишь о том, чтобы цепь не натягивалась слишком сильно, но и не провисала, потому что и последнем случае клон ее наматывал на руку и при этом тоже дергал. Во всяком случае, это было далеко не так противно, как стояние на железной площадке перед экологистом-психопатом.

Клоны привели нас в длинное светлое помещение, видимо рабочий цех, всю середину которого занимал медленно движущийся и тихо гудящий конвейер, за которым сидели заключенные - не меньше тысячи, как мне показалось, а может, и больше; конец этого цеха терялся где-то далеко впереди, но возможно, что он и там не заканчивался, а уходил еще куда-то вбок.

Заключенные сидели за конвейером - каждый в своей стеклянной кабинке - чуть выше человеческого роста. Занятые кабинки были закрыты, но в самом начале конвейера было много пустых кабин, гостеприимно распахнувших дверцы - вот и них-то нас и завели клоны.

Я вошла в кабинку, и клон отцепил наконец цепочку от моего носа. Клоны строем удалились. Я перевела ды-хание, в голове немного прояснилось, от сердца отлегло. Я потерла распухший нос и осмотрелась. Почти всю кабинку занимало кресло довольно удобное на вид, почти такое же, какие стоят обычно в недорогих жили-щах перед персониками. Впереди кресла, почти вплотную к его ручкам, была устроена неширокая панель, на которой слева стояла большая закрытая пластиковая коробка, а справа лежала красная трубочка. Мимо панели двигалось полотно конвейера, на котором на небольшом расстоянии стояли пустые пластиковые кор-пуса персоников. Вдоль середины конвейера, на высоте чуть выше проплывающих коробок, были прикреп-лены на железной штанге небольшие темные табло. Скосив глаза вправо, я увидела, что над занятыми рабочими местами табло светятся и на них почти все время появляются и исчезают надписи. На моем табло стоял номер 34. Напротив, над рабочим местом, на котором сидел какой-то испуганный молодой человек, висела тикая же коробка, и на ее глухой стороне стоял номер 35.

Когда вновь прибывшие заключенные заняли свои кабинки, все наши табло одновременно издали негромкий сигнал и засветились. На моем появилась надпись: "Всем вновь прибывшим трудовым пчелам! Занять ра-бочие места!" Я села. Сразу же появилась вторая надпись: "Всем трудовым пчелам! Пристегнуться!" Ремень был такой же, каким я в прежней жизни пристегивалась на ночь в своем кресле перед персоником. Я застегнула ремень. Рядом раздался глухой вскрик досады. Я повернула голову и увидела, что в соседней кабинке девушка никак не может застегнуть свой ремень. Я привстала с кресла и постучала по стеклянной стенке, чтобы привлечь ее внимание и подсказать ей, как это делается, то тут же меня шарахнуло током, а на табло появилась надпись: "Пчела № 34! Прекратить попытку общения с другими заключенными!" Пришлось подчиниться. Я уставилась на табло. Некоторое время я просто сидела, ни о чем не думая, - отдыхала. Потом я почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд слева. Рискуя получить следующий удар, я незаметно скосила глаза к началу конвейера. Оглядев ближайший ряд зэков, сидящих на противоположной стороне, я вдруг среди них узнала ту самую девушку, с которой мы стояли на этапе под одним платком. Теперь у нее уже не было ее прекрасных длинных волос. Мне не удалось поймать ее взгляд - она не сводила зеленовато-серых глаз со своего табло, на котором стоял номер 29, но лицо у нее было слишком уж внимательное, а в углах рта угадывалась сдерживаемая улыбка. Я не сомневалась, что это она заставила меня на нее посмотреть. Не дожидаясь уда-ра током, я чуть заметно кивнула и тоже уставилась на свое табло.

Появилась надпись: "Пчела № 34! Взять в левую руку деталь!" Я сначала не поняла, какую я должна взять деталь и поводила левой рукой над панелью. Меня слегка ударило током - не слишком больно, но противно. Надпись на табло не менялась. И тогда я сообразила, что должна открыть стоявшую на панели короб-ку. В ней плотно лежали черные пластинки. Я нерешительно взяла одну, с другой стороны на пластинке были блестящие металлические буквы "Альфа - РС11". Это была марка одного из самых дешевых персо-ников. Надпись на табло исчезла, появилась другая: "Пчела № 34! В правую руку взять контейнер с кле-ем!"

"Так, имеется в виду вот эта красная трубочка". Я взяла ее в левую руку.

Надпись: "Пчела№ 34! Зажав контейнер в кулаке, большим пальцем подцепить и открыть крышку контей-нера!" Сделано. Стала видна верхушка клеевого столбика.

Надпись: "Пчела № 34! Аккуратно смазать изнанку фирменного знака клеем!" Исполнено.

Надпись: "Пчела № 34! Внимательно следить за проходящими корпусами изделий. Заметив корпус, на кото-ром нет бирки с фирменным знаком, примериться заранее и наклеить бирку в тот момент, когда корпус подойдет к рабочему месту!" Очень хорошо, значит, я смогу наблюдать за моей соседкой по этапу под видом внимательного изучения плывущих ко мне корпусов. Я попробовала - табло не среагировало. Отлично! Но я чуть-чуть не проворонила плывущий ко мне корпус без фирменного знака, я спохватилась, когда он уже проплывал мимо меня и поторопилась нашлепнуть на него бирку. Именно поторопилась- бирка приклеи-лась чуть-чуть косо, за что я сейчас же была наказана ударом тока. Сразу же появилась надпись: "Пчела № 34! Внимательно следить за конвейером! Лучше не делать совсем, чем делать скоро и плохо! Народная мудрость". Интересно, кто это развлекается, наблюдая за нами и командуя через табло? Еще и острить пы-тается, гад... Неужели это такой же заключенный, как и мы, только "твердо вставший на путь социальной адаптации"?

Я потихоньку огляделась и только теперь заметила, что за нашими спинами, вдоль рядов стеклянных каби-нок, по пустому и менее освещенному пространству прохаживаются зэки в костюмах таких же полосатых, как наши, но только черных с желтыми полосами. Так это же и есть "осы" - зэки из отряда социальной адаптации! Они не спускали глаз с "трудовых пчел", наблюдая за ходом работы и за дисциплиной. Но не только наблюдали. В микрофон они передавали сигналы на табло, а с помощью дистанционного управления наказывали провинившихся ударом тока. Увлекшись наблюдением за "осами" на противопо-ложной половине цеха, я не заметила, что один из черно-желтых остановился за моей спиной.

На моем табло появилась надпись: "Пчела № 34! Взять в левую руку деталь!"

- Да знаю, знаю уже... - проворчала я, и тут же подпрыгнула от удара. Ах да, ведь я не имею права разгова-ривать вслух даже сама с собой! Бессильная злоба вдруг охватила меня. Захотелось что-нибудь грохнуть, расколошматить, разбить собственную голову прямо о панель конвейера, наплевав на воспитание током - пускай убивают! Предклоны проклятые! Я ухватилась обеими руками за ворот своего дурацкого "костюма пчелы", пытаясь разорвать душивший меня пластик.

Правая рука с болезненно пульсирующим большим пальцем ухватилась за цепочку креста, и сразу же будто невидимая прохладная рука легла мне на лоб. Сознание прояснилось. Я отпустила воротник и положила руку на грудь, где под дурацким черно-желтым пластиком таился мой крестик.

"Как страшно, - подумалось мне, - а ведь за все время пребывания в обители я ни разу не испытывала таких испепеляющих сознание приступов гнева. А еще раньше, когда я гневалась на мать Евдокию, ревнуя ее к бабушке, кто научил меня бороться с этим? А ведь я боролась! Сама того не понимая, я тогда молилась Богу о даровании мне спокойствия: "Небо, успокой меня!" Так что же мешает мне молиться здесь и сейчас, но уже правильной, обращенной непосредственно к Богу, молитвой? - Ничего. Надо только вспомнить такую молитву, чтобы можно было твердить ее не отвлекаясь от работы и от наблюдения за обстановкой в цехе, чтобы она сама держала меня под охраной".

И я такую молитву вспомнила: святитель Феофан Затворник обучал ей свою воспитанницу: "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную!" Я вспомнила слова из его письма об Иисусовой молитве: "Многие миряне и мирянки молятся сим образом, и Вам пригодится сие". Спаси Господи, отче Феофане, - мне она точно пригодится! Святитель послал девушке четки. У меня четок не было, но я решила вместо че-ток использовать бирки: одна бирка - одна молитва. Я произносила молитву медленно - по одному слову на вдох и выдох. Очень скоро все во мне успокоилось, как тихая вода. Я даже улыбалась мысленно, вооб-разив, что персоники с моими бирками будут ломаться при появлении на экране Лжемессии. А может быть, отмеченные моей молитвой, они разбудят в ком-нибудь стремление к духовной жизни? Потом я пе-рестала мечтать и сосредоточилась на работе, не теряя молитвы...

Через несколько часов конвейер остановился, а на табло появилась надпись "Всем трудовым пчелам! Пе-рерыв". Я покосилась вправо, чтобы поглядеть, что делают более опытные заключенные. Они распрям-ляли спины, не вставая с кресел, потягивались и махали руками, чтобы восстановить кровообращение. Я стала делать то же самое.

Новая надпись гласила: "Всем трудовым пчелам! Приготовиться к доносу!" Конвейер дрогнул и пополз в обратную сторону, а на нем вместо деталей персоников появились доски клавиатур. Когда перед каждым рабочим местом оказалось по клавиатуре, конвейер остановился, а на табло я прочла новую надпись: "Всем трудовым пчелам! Приступить к писанию доносов!" С удивлением я увидела, как многие заключенные пододвинули к себе доски с клавиатурами и начали что-то на них писать, одни с большой скоростью, а другие с трудом выбирая нужные клавиши. Однако! На нашем конце конвейера никто ничего не писал. По-том конвейер снова пополз обратно и унес клавиатуры. Остановка. Новая надпись: "Всем трудовым пчелам! Обед". Конвейер принес на каждое место пластиковый поднос, накрытый прозрачной крышкой. Точно такой, какой я когда-то получала на свой едальный столик у себя дома на "Титанике". Увидев, что другие зэки сняли крышки с подносов и приступили к еде, я сделала то же самое. Обед окапался более чем скром-ным: две лепешки невнятного происхождения и стакан горячего энергена - на вкус рыбно-фруктового. Я ела с большим аппетитом, подобрав все до крошки. Когда я пила свой энерген, я из-за стакана незаметно скосила глаза на № 29. Поймав ее взгляд, я чуть-чуть приподняла стакан. Она подняла свой и повторила мой жест, не глядя и мою сторону. У меня потеплело на сердце. Вскоре конвейер унес опустевшие под-носы, а на табло появилась надпись: "Всем трудовым пчелам! Спать". Спинки наших кресел опустились почти горизонтально, а из-под сидений выдвинулось что-то вроде полочки для ног. Шипяще-свистящий звук работающего конвейера стал затихать, конвейер остановился, но свет над ним продолжал светить так же ярко, как во время работы.

Примерно через час нас разбудил громкий сигнал, и на табло появилась надпись: "Всем трудовым пче-лам! Отстегнуть ремни и приготовиться к оправке!" Я отстегнула ремень, встала, потянулась и остано-вилась, не понимая, что же я должна делать дальше. Вдруг часть кресла, служившая мне сиденьем, откину-лась, и под нею обнаружилось отверстие туалета. Из него пахнуло густым зловонием. Появилась команда: "Всем трудовым пчелам! Оправляться!" Я не могла заставить себя сесть над этой зловонной дырой, но легкий удар током помог мне преодолеть брезгливость... Ну а потом нас снова усадили за работу. Конвейер заши-пел, засвистел и двинулся. Воздух в цехе понемногу очистился.

Я скоро усвоила, что жизнь заключенных шла по такому режиму: одна кормежка, после нее примерно час сна, ночной сон, продолжавшийся 4-5 часов, две "оправки", один перерыв для писания доносов и все остальное время - работа, работа и работа. И я не знаю, как бы сложилась моя жизнь на Белом, если бы Господь не послал мне мою подругу Миру, любящую, мудрую и весьма предприимчивую!