Глава 11
Я проснулась от оглушительного щебета птиц и больше уснуть не могла. Зато монашки, подумалось мне, на-верно, спят теперь без задних ног, ведь они всю ночь промолились. Я встала и пошла вдут, с наслажде-нием окатилась холодной, остывшей за ночь, водой, натянула последний чистый костюм, сверху - бабуш-кин свитер и вышла прогуляться по монастырским угодьям.
Я вышла на лужайку перед домом-башней и огляделась. За лужайкой начинался парк; сквозь ветви боль-ших старых деревьев пробивались косые лучи встающего солнца; птицы пели со всех сторон и на разные голоса.
Справа тянулся невысокий каменный парапет, а за ним в туман уходила неподвижная водная гладь. В од-ном месте парапет прерывался двумя столбами с каменными вазами наверху полными ярко-алых цветов, кажется, герани; отсюда прямо в воду уходили каменные ступени. Я подошла и заглянула вниз. Вода бы-ла чиста и прозрачна, и я увидела, что от нижней ступеньки лестницы по дну вьется дорожка, вымощен-ная светлыми плитками, и ведет она к стоящему под водой небольшому каменному дому с красной черепич-ной крышей. "Бабушкин домик", - подумала я и пошла к нему вдоль парапета. Моя тень упала на воду: большая рыба с черной спиной и красными плавниками, неподвижно стоявшая в воде, стронулась с места и тоже двинулась к бабушкиному домику, опережая мою тень. Она медленно вплыла в лишенное стекол окно и скрылась в таинственной уютной темноте. Я вздохнула и пошла дальше, к парку.
Как раз напротив "башни", там, где сходились окаймлявшие луг дорожки, был широкий мост с каменными перилами, а под ним - ров, заполненный водой. За мостом я увидела небольшую полянку, на которой паслись два маленьких пятнистых оленя. Когда я подошла почти к самому рву, они меня заметили, но не умчались сразу прочь, а взглянули на меня раз-другой прекрасными восточными глазами, прислушались, обменялись взглядами и только после этого неспешно перешли полянку и скрылись за деревьями.
В той стороне, куда они ушли, я заметила красный огонек под деревьями, будто уголек забытого в лесу кост-ра. Я пошла туда и увидела деревянную часовенку, а в ее глубине - икону Божией Матери с горящей красной лампадкой перед нею. Часовенка стояла по пояс в цветах, и вес цветы были голубые и белые.
Здесь дорога расходилась на три: основная шла прямо, одна уходила вниз, и на ней в просвете между деревь-ями посверкивала вода, а левая дорога пела к еще одной каменной стене с деревянными воротами. Ворота были распахнуты, и за ними виднелись ряды фруктовых деревьев, а и междурядьях - длинные овощные грядки. В конце сада, на пригорке, стояли освещенные солнцем руины какой-то старинной постройки: кусок кирпичной стены с большим полуовальным окном, а над ним часть крыши с остатками ажурной каменной оградки. Вплотную к стене стоял огромный темно-зеленый кедр: он подпирал спиной покосившуюся часть стены и, казалось, удерживал ее от обвала. Издали мне послышалось, что кедр звучал. Я остановилась и прислушалась: голос кедра был похож на скрипку. Заинтригованная, я прошла между деревьями, подошла к нему и приложи-ла ухо к стволу: скрипка тихонько пела внутри кедра что-то нежное и печальное. Но, случайно заглянув в окно, я разгадала тайну поющего кедра; за окном была комната с бревенчатой противоположной стеной и несколь-кими столбами подпиравшими крышу. Посреди комнаты, лицом к окну, стояли мольберты, а на них - доски с незаконченными иконами. Еще там был длинный стол заваленный бумагами и заставленный какими-то короб-ками и коробочками, линейками и банками с кистями. А возле окна, спиной ко мне, перед пюпитром с но-тами стояла монахиня и играла на скрипке. Голос скрипки звучал приглушенно. Я постояла, послушала и по-шла в сад. Большие фруктовые деревья стояли настолько перегруженные плодами, что многие ветви были подперты шестами. Я подумала, что хорошо бы съесть на завтрак яблоко. Их тут так много, что вряд ли и нанесу большой урон обители. Я решительно двинулась к ближайшей яблоне, но стоило мне протянуть руку и коснуться большого желтого яблока, как я услышала за спиной скрипучий старческий голос;
- Остановись, Кассандра! Это кто ж тебя благословил яблоки рвать, а? Нехорошо, дорогая, не положено так в обители. Поди-ка сюда, я тебя лучше морковочкой угощу.
Между грядками стояла маленькая старая монахиня с большой тяпкой в руке, укоризненно смотрела на меня н качала головой. Одета она была удручающе бедно. В обители все монахини одевались более чем скромно, я еще ни на ком, даже на игуменье, не видела подрясника без заплат, но эта монашка была похожа на классического аса: не только подрясник и передник, но н апостольник па ней были сплошь н заплатках.
- Ну, простите меня ради нашего Бога, - сказала я. - Я ведь не знала, что это запрещено - сорвать одно яблоко.
- Сорвать-то можно, да вот съесть нельзя.
- Почему?
- Да ведь Преображение только через два дня, как это можно яблоки есть? Тебе что, бабушка не говорила? Гос-тинчик-то мой вчерась нашла?
Я поняла, что передо мной "зеленый мастер" мать Лариса.
- Спасибо вам большое, мать Лариса, все было очень вкусно. Но можно я сейчас морковку есть не буду, а возьму с собой?
- Конечно! Кто ж ест до литургии?
- Понятно. А где сейчас все монахини, мать Лариса?
- А на службе.
- Я хотела увидеть мать Евдокию. А когда в обители кончается служба?
- Никогда не кончается. Ты разве не знаешь, что у нас после потопа идет служба неусыпная: спим, трапе-зуем и несем послушания по очереди, не прерывая церковной молитвы. Только в двунадесятые праздники мы все до вечера отдыхаем, да и тогда все равно читается неусыпаемая Псалтырь. Иначе нам, монахам, теперь жить нельзя: надо молиться день и ночь за весь мир. Такие времена!
Я осмелела:
- Ну, а вы почему же не на службе, мать Лариса?
- Я всю ночь на службе была, а сейчас вот овощи соберу, отнесу на кухню и опять пойду в церковь.
- А когда же вы спите?
- А чего особенно спать-то? Некогда нам, монахам, теперь спать. Сон - дурак, ему поддайся! Ну, я-то, греш-ница великая, бывает когда-никогда часок вон там, под грушкой, на лавочке вздремну, а то все больше, считай, на службе отдыхаю. Хор у нас так хорош, уж так хорош, ну и сама не заметишь, как заснешь под сест-ринское пенье... Райские, одним словом, песнопения.
- А на кровати вы что же, совсем не спите?
- Так и нет у нас в обители кроватей. Тесно, да и зачем они нам?
- Как?! И молоденькие послушницы, эти девочки, тоже не спят в постелях?
- Нот ведь ты какая непонятливая, Кассандра! Вот, скажем, война недавно закончилась. Третья мировая. Ты войну как себе представляешь? Там что, по всему фронту, кроватки для солдат расставлены, подушечки взбиты? Не-ет! Солдат не снимает форму, не надевает на ночь пижамку и в постельку не укладывается, что-бы выспаться перед атакой, так? Вот и мы, воины Христовы, одежду на ночь не снимаем и в кровать не ло-жимся - мы службу несем. Так-то.
Теперь я поняла, почему в дороге мне ни разу не удалось подглядеть, как мать Евдокия засыпает или просы-пается - она и не спала, дремала только, бедная.
- А ты молишься? Молитвенное правило вычитываешь? Молись, молись, Кассандра! Теперь уж мало вре-мени осталось на молитву... - и сразу же, почти без перехода: - Где у нас кухня, знаешь?
-Нет.
- Сразу за гостиницей длинный такой сарай стоит, ступай к нему, а там по запаху кухню найдешь. Снеси-ка вот за послушание это ведерко матери Алонии, она ждет. А я на службу в храм побегу, мне скоро часы читать.
"Ведерко" оказалось огромнейшим ведром с овощами, сразу оттянувшим мне руку, но отказываться было поздно: вручив его мне, мать Лариса, не оглядываясь, засеменила в сторону церкви с обрушенной колокольней, на ходу вытирая руки какой-то тряпицей. Я потащила свою ношу в указанном направлении - "за по-слушание".
Справа от домика, в котором я ночевала, стояло длинное полуразрушенное здание с высокими дверями - бывший каретный сарай или конюшня. Одна дверь была полуоткрыта, и оттуда вкусно пахло. Туда я поначалу и сунулась со своим ведром. Там я увидела монахиню, сидевшую за столом и скатывавшую в трубочки тонкие полоски янтарно-желтого теста.
- Здравствуйте. Это вы мать Алония? Монахиня обернулась ко мне и закричала:
- Дверь! Дверь закрывайте, а то пчелы налетят!
Я испугалась, отступила и закрыла дверь. Но она закричала мне из-за двери:
- Да вы заходите, заходите, Саня! А дверь за собой закройте!
Я пошла и поставила на пол ведро, до боли оттянувшее мне руку.
- Что же вы испугались? Я не кусаюсь. Это пчелы кусаются. Они сюда летят на запах воска. А вы кого-нибудь ищете, Саня?
- Мать Алонию. Я ей овощи принесла от матери Ларисы.
- Мать Алония на кухне.
- А где у вас кухня?
- Кухня рядом, за стеной. Здесь свечная мастерская. А вы что, помогаете матери Ларисе?
- Ну да... Она попросила отнести овощи.
- Что это она вас уже гоняет? А сама она что делает?
- Пошла в церковь на службу.
- Понятно. Это хорошо, Саня, что вы сразу взялись помогать сестрам. Вот и ваша бабушка всегда так дела-ла: приедет - и сразу за работу. Передавайте ей привет от сестры Агнии. Не забудете? Перед отъездом зайдите ко мне: я приготовлю для Елизаветы Николаевны подарок - восковые свечи, она их любит. Вы ведь сейчас на литургию пойдете, так вот вам две свечки, поставьте за себя и за бабушку, - и мать Агния протянула мне две тоненькие восковые свечечки. Я взяла их, сунула в карман и пошла к дверям, а она сказала вслед: - только дверь за собой закрыть не забудьте, а то пчелы налетят!
Как же тут у них в обители налажена информационная служба - все монашки уже знают, кто я и откуда. Я подошла со своим ведром к соседней двери и приоткрыла ее.
- Здравствуйте. Скажите, кухня - это здесь?
Кухня была здесь. В углу топилась большая чугунная печь, на ней что-то шкварчало и пыхтело, вокруг витали разнообразные вкусные запахи, а возле стола стояла румяная пожилая монахиня и большим ножом строга-ла кочан капусты. Я уже не удивилась, когда, подняв голову от стола, она ласково пропела:
- Здесь, здесь, Санечка! Проходите, дорогая! Вы хотите позавтракать?
- Нет. Я вам принесла овощи от матери Ларисы.
- Ах, вот оно что! А я уж, было, подумала, что вы хотите получить завтрак до литургии.
Кто-то говорил мне, что вы человек совсем не церковный и порядков наших не знаете.
- Вам сказали правду. Я даже не знаю, что такое "литургия",
- Господи, бедная девочка! Ты что же, никогда не причащаешься? - от сочувствия она перешли на ты.
- Почему же? Я умываюсь, причесываюсь, а душ обычно принимаю дважды вдень, если я не в дороге, ко-нечно.
Я почему-то решила, что слово "причащаться" каким-то образом связано с глаголом "чиститься".
Мать Алония всплеснула руками, едва не выронив нож, и уставилась на меня, а потом сокрушенно вздохнула и снова принялась за кочан, скрипевший под ее руками, как снежок зимой в бабушкином саду. Я на нее не обиделась за реакцию - она была такая домашняя, приветливая.
- Я говорю не о телесной гигиене, а о духовной. Что с детьми сделал Антихрист проклятый... - сказа-ла она, покачав головой. - Хочешь морковки?
- Спасибо, у меня уже одна есть. Я пойду, не буду вам мешать.
Я поставила ведро поближе к столу и вышла за дверь.
Они меня принимают так сердечно из-за моей бабушки, но бабушка тут была как дома, а я себя в обители чувствую как в случайной чужой Реальности. Мне стало так грустно, что у нас с бабушкой есть целая область, где мы друг друга не понимаем. Конечно, монахини, которых я успела увидеть, все очень добрые, смеш-ные и симпатичные, но стоят ли они такой любви, чтобы рисковать для них жизнью? Бот и дедушка мой по-гиб из-за монахов... Конечно, ни в какого Бога я никогда не поверю, но сейчас у меня есть возможность исследо-вать монашескую жизнь, которая так дорога бабушке, и понять самую суть монашества. А схожу-ка я в церковь!
Я уже поняла, что в обители две церкви: одна находится прямо в "башне", на первом этаже, и это в ней день и ночь читают какую-то таинственную "неусыпаемую Псалтырь", а вторая и главная помещается в полуразрушенном храме возле ворот. Туда потрусила мать Лариса, туда направилась и я.
От гравийной дорожки ко входу в храм вела каменная лестница с широкими ступенями, обитыми по краю узкими медными полосками до блеска протертыми ногами монахинь. Я поднялась по ней. Дверь храма бы-ла приоткрыта, оттуда доносилось негромкое хоровое пение. Я осторожно вошла и остановилась в темном проходе, откуда хорошо просматривалась внутренность церкви, а сама я оставалась в тени.
Окинув интерьер храма профессиональным взглядом, я поняла, что тут есть на что посмотреть. Во-первых, с обеих сторон было по три прекрасных старинных французских витража: цветные изображения каких-то снятых и круглых рамах, окруженных сложным орнаментом из зеленых виноградных листьев, лиловых ягод и зо-лотых спиралей. Я поняла, что церковь эта очень старая, и, конечно, прежде она была католической.
Впереди, на возвышении, стояла высокая перегородка сплошь из икон больших внизу и маленьких в верхней ее части. От матери Евдокии я уже знала, что за этой стеной помещается алтарь - самое святое место храма. Иконами были завешаны и все стены между окнами. Темные колонны, шедшие по обеим сторонам храма, производили впечатление выпадающих из всего интерьера, но когда я присмотрелась к ним, я поняла, что это не колонны, а грубовато обтесанные светло-коричневые дубовые и темно-красные тисовые столбы, под-пиравшие провисший потолок. В передней части храма стояли высокие медные подсвечники, полные го-рящих свечей. Наверное, это от них по всему храму плавали струи сладкого и немного удушливого дыма.
Между колоннами и стенами стояли рядами странные кресла: у них были спинки выше человеческого рос-та, короткие ручки и узкие откидывающиеся сиденья. Между ручками кресел, опираясь на них, стояли монахини, но некоторые сидели, опустив дощечки-сидения.
Я не пыталась вслушаться в то, что читала высоким голосом стоявшая впереди молоденькая послушница по заметила, что язык был похож на искаженный русский. Мне надо было пройти вперед и поставить на подсвечник свечи, подаренные мне матерью Агнией, но как-то трудно было решиться - а вдруг все монахини станут смотреть на меня? Иногда из боковой двери в передней стене выходил чернобородый служитель, что-то говорил приглушенным басом, и тогда все монахини кланялись, и я тем более не решалась тронуться с места - уж очень важен и грозен он был на вид. Справа от входа стоял небольшой столик, заставленный свеча-ми, за ним сидела пожилая монахиня и поглядывала на меня ободряюще: проходите, мол, вперед! Но я так и стояла со свечками в руке, пока не почувствовала, что воск начал таять и липнуть к пальцам, только тогда я решилась и прошла вперед, к ближайшему подсвечнику.
Монахини и вправду поворачивали головы и смотрели на меня, но смотрели приветливо, некоторые даже слегка улыбались. Я кое-как зажгла свои свечи и укрепила их на подсвечнике, а потом быстро вернулась на прежнее место у дверей.
Воздух в храме, полный незнакомых запахов, был одновременно тяжелым и разряженным, как высоко в го-рах. У меня кружилась голова и теснило в груди, и минут через двадцать я уже с трудом держалась на ногах. Кончилось долгое чтение, хор запел что-то жалобно-торжественное, и я решила, что теперь могу с чистой совестью выйти на свежий воздух и продолжить свое церковное самообразование уже за дверями храма. Я вышла, села на ступеньке лестницы и действительно дослушала всю службу до самого конца: мне нравилось пение хора. Потом из дверей выбежала сестра Дарья и стала звонить в колокол, а вскоре и все монахини одна за другой стали выходить из церкви. Проходя мимо меня, они улыбались, кланялись и протягивали мне кусочки белого хлеба. Отказываться было неловко, я их брала и складывала в карман. Последней вышла мать Евдокия.
- Благословите! - весело сказала она. Я не поняла, как это я должна ее "благословить", и поэтому ответила про-стым "добрым утром". Она тоже протянула мне кусочек хлеба.
- А что это за хлеб, мать Евдокия?
- Это святой хлеб - просфора. А знаете, из чего мы печем просфоры?
- Из теста, надо полагать.
- А тесто из чего делаем? Муки сейчас нигде не купишь ни за какие деньги. На заводах по выпуску хлеба в одном конце конвейера насыпают зерно, а на другом снимают готовые булочки. Открою вам нашу монашескую тайну: тесто мы делаем из макарон. Мы заливаем их теплой водой и так оставляем на сутки, и получа-ется тесто. Из него мы печем просфоры, без которых невозможно совершать литургию. А без литургии нет ни Церкви, ни монашества. И вот уже почти семь лет ваша бабушка снабжает нас макаронами.
- Вот так новость! А я-то удивлялась, почему монахи так любят макароны? Вау! Вот если бы старый ди Корти узнал про этакое кощунство!.. Мать Евдокия, а что это за странные высокие кресла стоят у вас в церк-ви?
- Это формы, или стасидии. Это к нам пришло от греческих монахов с Афона.
- Каких только неудобств ни изобрели для себя монахи! А что такое "литургия"?
- А вот останетесь с нами подольше и, даст Бог, узнаете.
- Я не могу задерживаться, мне надо поскорей ехать назад. Я очень волнуюсь за бабушку. А бабушка, между прочим, волнуется за меня!
- К сожалению, вам придется немного задержаться, Сандра. Дядя Леша осмотрел джип и сказал, что тормоза не в порядке и мотор надо почистить.
- Что это у нас за дядя такой в вашей женской обители? Мне уже про него сестра Дарья говорила.
- Он был на литургии, но уже ушел из церкви, и то я бы вас сейчас познакомила, и он бы вам сам все ска-зал по поводу джина. Но я вам расскажу, кто он такой, поскольку это имеет отношение к вашей бабушке. После того, как ваш дедушка погиб, спасая афонских монахов, она стала приезжать к нам надолго, иногда на несколько месяцев, а порой жила безвыездно по году и больше, особенно когда вы стали жить с вашей ма-терью. Чтобы иметь свой уголок в обители, но благословению матушки Руфины, Елизавета Николаевна нашла где-то хорошего строителя, который перестроил для нее старый садовый домик. По ходу дела оказа-лось, что он не только строитель, но еще и механик, печник, шофер, водопроводчик, электрик, кровельщик и много-много чего другого, всего не упомню, - и все это в одном лице. Однажды кто-то шутя сказал, что дядя Леша только шить не умеет, а он ответил: "Почему это я шить не умею? Умею! Руками моей жены Ларисы Петровны..." - и он привез к нам спою жену, Ларису Петровну, Л ару, которая оказалась не только замеча-тельной портнихой, но и большой молитвенницей. Их дети к тому времени уже были взрослыми и жили от-дельно, ну они и остались в нашей обители трудниками. А ко многим специальностям дяди Леши со време-нем прибавилась еще одна: он стал прислуживать в алтаре, а потом и дьяконом стал.
- А, так это он таким басом гудел во время службы?
- Он, он! Но только кончается служба - он стихарь на вешалку, удочку на плечо и па рыбалку. Но он у нас, конечно, не только рыбку ловит, на нем много чего держится. Без дяди Лешиных золотых рук мы, наверно, не смогли бы остаться в обители после всех разрушений. Это он отремонтировал уцелевшие помеще-ния, поднял провалившуюся крышу и храме и даже водопровод возобновил. А вот он идет! Уже успел снять стихарь и взять удочки... Благословите, дядя Леша! Вы на рыбалку?
- На рыбалку, мать Евдокия, благословите! Хочу рыбки наловить для дорогой гостьи.
К нам подошел чернобородый дядя, которого я видела на службе, только теперь на нем был не парчовый балахон, а видавший виды замасленный комбинезон, и на плече он нес какие-то тонкие длинные палки с намотанными на них не то проволочками, не то нитками.
- А это и есть внучка Елизаветы Николаевны? Вся в бабушку - такие же озорные глазенки! Ну, здравствуй, Кас-сандра!
- Здравствуйте, дядя Леша. Послушайте, мне срочно надо ехать домой. Скажите, я действительно не могу выехать на моем джипе?
- Почему же? Выехать можешь. Запросто.
Я обрадовалась и бросила торжествующий взгляд на мать Евдокию. Но дядя Леша продолжал:
- Выехать-то ты можешь, а вот до дома навряд ли доедешь: при первой же возможности машина наглухо встанет. Чинить надо и мотор, и тормоза.
- И надолго этот ремонт затянется?
- А это уж как Бог даст и как игуменья благословит. Да тебе чего горевать? Через два дня Преображе-ние, Спас Яблочный: отпразднуешь с нами, а там я починю твой джип, и поедешь обратно. Отличная у твоей бабушки машина! Я ее хорошо знаю, так что за неделю всяко управлюсь. Да ты что скисла-то? Будет скучно, приходи на пруд, научу тебя рыбу ловить.
- Вы что, ловите рыбу в Европейском море?!
- Да нет, зачем? У нас свой пруд есть, монастырский. Прямо за лесной иконой дорогу видала? Вот иди по ней и придешь к пруду. Учти только, что купаться в нем нельзя - мы из него воду берем. Пока, не скучай!
Вот так и получилось, что я должна была задержаться в обители на неделю, а за неделю много чего про-изошло...