Глава 10
С утра следующего дня мы начали подниматься в Пиренеи.
Мы ехали по старым горным дорогам уцелевшим от обвалов. Вокруг были только снежные вершины и голые скалы, желтые и серые. Кругом никакой растительности: ни травы, ни мха, ни лишайника. Изредка по дороге попадались каменные развалины бывших деревень, а возле них груды выбеленных снегом и вет-ром мертвых деревьев, валявшихся поодиночке и грудами, словно кости вымерших допотопных животных, - когда-то это были роскошные сады. Ехать было трудно: почти все время шел мелкий снег, затрудняв-ший видимость. Не прекращающийся ни па мгновение резкий пронзительный ветер проникал в мельчайшие щели кабины, и машину никак не удавалось прогреть. Но этот же монотонный ветер сметал падающий снег без остатка, и потому на дорогах не было снежных завалов. А вот каменные обвалы заставляли нас иногда возвращаться назад в поисках объездной дороги, если нельзя было объехать их по обочине.
- Как же вы тут проезжали на своем мобишке? - спросила я мать Евдокию.
- На одном "Господи. помилуй", - ответила та. - временами приходилось выходить, и руками разбирать зава-лы. Иногда па это полдня уходило.
- До чего же монахи любят макароны! - покачала я головой.
Но в общем мы в этот день разговаривали мало - такой напряженной была дорога.
Даже свое рукоделие мать Евдокия спрятала в рюкзак и не выпускала из рук карту, подсказывая мне дорогу; штурман из нее получился гораздо лучший, чем водитель.
К середине дня напряжение мое достигло высшей точки, и я запросила отдыха. Мать Евдокия не спорила.
- Давайте постоим, вы поспите, а потом все-таки поедем дальше. Если впереди дорога будет не хуже, то вечером нас ждет полно ценный отдых и горячая еда.
- Кончатся наконец эти горы? - обрадовалась я.
- Нет, они станут еще выше, но там есть деревушка, где спасается маленькая православная общинка. Это большие друзья нашей обители, у них мы остановимся и отдохнем.
- Это бывшие испанцы или французы?
- Нет, они русские. У них есть церковь, и мы, может быть, успеем на вечернюю службу.
- Благодетельница моя святейшая, ведь об этом я только и мечтала! А поспать в тепле мне там никак не удастся.
- Конечно! Они там хорошо устроились. Так хорошо, что, пожалуй, способны продержаться до самого конца, если их прежде не обнаружат.
- До конца чего?
- До конца света, конечно.
На это мне ответить было нечего. Я только хмыкнула и заглушила двигатель.
Из машины выходить мы не стали, чтобы не потерять накопленное тепло. Мать Евдокия достала термос с кофе, уже третий с начала пути и последний, бутерброды, и мы пообедали. Я хотела уснуть, но мне это не удалось.
- Мать Евдокия! Расскажите мне об этих людях, у которых мы остановимся. Кто они, как попали сюда, в го-ры, и от кого это они "спасаются"?
- С удовольствием расскажу, ведь я их всех очень люблю. В общине всего человек двадцать вместе с деть-ми, руководит ею мать Ольга.
- Она монахиня?
- Нет. Все зовут ее матерью Ольгой, потому что она там главная и у нее семеро детей. Один ее сын - право-славный священник, отец Антоний.
- А как она, русская, попала в Испанию?
- Очень просто: вышла замуж за испанца, работавшего в России, и он увез се в Барселону. Она родила семерых детей и всех воспитала в православии. Она помогла построить в Барселоне русскую церковь и была в ней старостой, пока церковь не ликвидировали. Ее старший сын Антон, как я уже говорила, стал священником, а старшая дочь - монахиней. Она живет в нашей обители, зовут ее сестра Васса. Еще задолго до Катастрофы Ольга уговорила мужа купить дом в горной деревушке, чтобы вывозить туда детей па каникулы. Во время землетрясения все дома деревни были разрушены, кроме Ольгиного дома. Когда Испания сдалась Мес-су, муж Ольги принял присягу и печать. Она забрала детей и уехала в горы, оставив ему письмо, что уезжает на родину; она действительно сделала несколько попыток перебраться в Россию, но началась война и это ста-ло окончательно невозможно. Возможно, муж разыскал бы ее и детей, но он ушел на войну и не вернулся.
- Неужели из-за простого персонального кода можно оставить мужа и лишить детей отца? Не понимаю!
- Их разделили Христос и Антихрист. Весь мир сейчас так делится да уже почти и разделен.
- Как прикажете вас понимать, мать Евдокия? Вот я, например, вполне лояльная планетянка и мессианка по убеждениям, у меня есть персональный код. а с ним и все гражданские права и обязанности. Бабушка мои верит в Христа, но она меня любит, доверяет мне, и между нами почти не бывает разногласий. Вы не хотите сказать, что она плохая христианка раз продолжает меня любить и вовсе не собирается со мной разделяться?
- Насколько мне известно, нас уже пытались разделить, но это не удалось. Елизавета Николаевна - пре-красная христианка. Это вы Сандра, плохая мессианка.
- Ну, знаете! - я в негодовании подскочила на сиденье и стукнулась головой о потолок кабины. У меня сразу же начала расти шишка, а гнев - затихать. Я только потерла рукой ушибленное место, а потом махнула ею:
- Да ну вас, мать Евдокия! Давайте оставим наши идейные разногласия до конца путешествии. Вот сдадим ва-шей игуменье макароны, тогда можно будет и поспорить.
- Вот и хорошо, вот и договорились, - пропела мать Евдокия со своей лукавой улыбочкой. - Принести вам холодный камешек на шишку положить?
- Нет, только не это! Еще и мозги морозить!..
- В таком случае не хотите ли поспать?
- Нет. Но и вести машину еще пока не могу. Я так посижу, отдохну.
- Тогда, может быть, вы мне расскажете о своем детстве, как обещали?
- Вам это и вправду интересно?
- Очень!
- Ну, слушайте.
Я рассказала обо всем, что помнила сама и что знала из рассказов бабушки: о нашей семье, о моем детстве и о школе социальной реабилитации, о моих взаимоотношениях с матерью и бабушкой.
К моему удивлению, мать Евдокия, слушавшая меня с искренним участием, вдруг так же искренне пожалела мою мать.
- Мне тоже ее жаль, - сказала я, - и всегда было жаль. Но она вела совершенно пустое и никчемное существова-ние за что и поплатилась.
- Как вы, однако, жестоко се судите, - сказала она. - Это тем более странно, что вы коллеги.
- Коллеги?! Мать Евдокия, вы чего-то не поняли, моя мать была актрисой и снималась в кино, а я работаю для Реальности. Это не одно и то же.
- Разве? Конечно, кино и театр не могли настолько увлечь и поглотить душу человека, как это делает Реаль-ность, но они часто стремились к тому же. Ваша бедная мама и потом, когда уже не было ни кино, ни театра, пы-талась жить в придуманном ею самой мире, не смея обернуться лицом к настоящей жизни. Ее связь с жизнью бы-ла настолько непрочной, что при первом же испытании порвалась. Она не привыкла к боли и страданиям, по-этому у нее не хватило ни терпения, ни мужества жить дальше. Она, бедная, совершила тягчайший грех про-тив Бога - швырнула Ему под ноги Его дар - жизнь.
- Вы говорите об эвтаназии?
- Да. Это страшное преступление.
- Но эвтаназия разрешена законом!
- Законы тоже бывают преступными и уж тем более грешными. Вы бы могли решиться на эвтаназию в случае серьезной болезни?
- Пока жива моя бабушка, пожалуй, нет: для нее это было бы слишком большим ударом. Но если бы я была од-на, тогда конечно. Ради чего терпеть, если можно не терпеть?
- А вы знаете, почему современному человеку не дорога жизнь? Потому что он думает, что она принадлежит только ему самому.
- Моя бабушка говорит, что ее жизнь принадлежит не ей, а Богу. Вы тоже так думаете о своей жизни?
- Да, конечно.
- И вы тоже не решились бы ее прервать, если бы она стала невыносимой?
- Думаю, что мысль о самоубийстве мне просто не пришла бы в голову.
- Почему?
- Вот вы же говорите, что не лишили бы себя жизни, боясь причинить боль своей бабушке. Почему?
- Бабушка так любит меня, что живет отчасти и моей жизнью, и умереть - значило бы убить в ней эту часть жизни.
- Значит, это было бы преступлением по отношению к ней?
- Несомненно.
- Так вот. Бог любит вас, свое создание, еще больше чем вас любит бабушка. Убивая себя, вы не только при-чините Ему боль, но и себя лишите навечно возможности общения с Ним.
- Почему? Ведь если верить вашим, простите, легендам, речь идет не о смертном теле, подвергшемся эвта-назии, а о бессмертной душе?
- Душа самоубийцы отрывает себя от Бога, отходит к дьяволу и погружается в состояние вечно длящейся смерти. Как Бог есть вечная жизнь, так и дьявол есть вечная смерть. Самоубийца не желает терпеть временных страданий и думает, что ставит точку. На самом деле из этой точки начинается прямая линия, уходя-щая в дурную бесконечность, и состоит она из бесконечного числа повторений той самой точки, на которой бедный слабый человек хотел остановиться. Самоубийца умирает вечно.
- Уау, как страшно! И, простите, как хорошо, что я во все это не верю. Скажите мне только одно: что я могла сделать, чтобы моя мать не решилась на эвтаназию?
- Не знаю. Что вы чувствовали, находясь рядом с ней во время ее болезни?
- По большей части раздражение. Меня все в ней раздражало: и то, что она наряжалась лежа н постели, и то, как она томно и таинственно молчала, чтобы посетители по звучанию ее голоса не догадались о на-сморке, и как не хотела принимать горькие лекарства: "Если бы ты знала, Сандра, как это невкусно!". Но я сидела возле нее и ухаживала за ней, я считала, что выполняю свой долг.
- Вот поэтому вы ее и не удержали. Слабого человека можно удержать только сильной любовью, а не ис-полнением долга.
- Я не умею любить никого, кроме бабушки. Я пыталась - не получается.
- А знаете, почему вы так искренне и глубоко любите вашу бабушку?
- Почему?
- Потому что только через нее сохраняется ваша связь с Богом. Ваша бессмертная души это чувствует и заставляет вас изо всех сил держаться за эту любовь.
- Нет уж, не ставьте, пожалуйста, никого между мной и бабушкой, даже вашего Бога! Бабушка - это моя святыня, говоря вашим языком. И если говорить о чудесах, в которые я в общем не верю, возвращение в мою жизнь бабушки - единственное чудо, которое со мной случилось. А теперь давайте поедем дальше, в машине становится все холоднее.
- Едем. И спасибо вам за исповедь.
- ?
- Исповедью мы называем искренний рассказ о себе, о состоянии своей души. Правда, настоящая испо-ведь всегда связана с покаянием...
- Но это уже высший пилотаж! Я так высоко не летаю, - засмеялась я. - Поехали, мать Евдокия!
Мы нее ехали и ехали, кружа по горным дорогам и объезжая каменные завалы. Через несколько часов мать Евдокия сказала:
- Теперь уже близко. Скоро мы увидим возле дороги живое дерево. Там мы оставим машины и пойдем пеш-ком.
- Уау! Еще и пешком! А откуда тут взяться живому дереву?
До сих пор мы не видели даже травинки. По-моему, вся растительность здесь выжжена этим ледяным холодом, ведь мы, наверно, на страшной высоте находимся.
- Именно так. Но дуб, о котором я говорю, каким-то образом выжил. Вот он скоро появится, и вы сами убе-дитесь. От дуба идти уже недалеко, всего только обойти по тропинке высокую скалу и пройти ущельем в долину, а там и живет наша общинка.
Вскоре мы увидели возле дороги небольшое корявое деревцо, серое и голое.
- Это здесь, - сказала мать Евдокия. - Можете парковаться.
- А вы говорили, что дерево живое...
-Живое, живое! Посмотрите вон туда - видите зеленую ветку? О, даже желуди на ней есть!
- Угу. Три штуки, - я в самом деле увидела среди мертвых ветвей ветку с мелкими узорчатыми листьями пыльно-зеленого циста. - В бабушкином лесу совсем не такие дубы. Они во много раз выше, и листья у них почти с мою ладонь.
- Это каменный дуб, особая горная порода.
Мать Евдокия долго возилась в салопе джипа, что-то укладывая и свой и мой рюкзаки, потом вынесла их и сказала:
- Это мы понесем с собой, а за макаронами мужчины придут потом. Ну вот, теперь можно идти. С Богом!
Ее походный рюкзак был вдвое больше моего и на вид неподъемен, но я не стала настаивать на справедли-вом распределении груза: было так холодно, что не хотелось спорить. Оставив джип и мобишку под дубом, надев шубы и повязав сверху бабушкины оренбургские платки, мы вскинули на спины рюкзаки и двину-лись в путь. По узкой, едва различимой тропке мы обогнули скалу, возле которой рос дуб, и оказались в узком и мрачном ущелье, все дно которого занимало сухое русло горной реки. По этому руслу нам и пришлось то-пать почти до темноты. Мать Евдокия шла впереди, согнувшись вдвое под тяжестью своего рюкзака, но я за нею едва поспевала, спотыкаясь и скользя на обледенелых валунах. В конце концов ущелье вывело нас в доли-ну, где мы увидели маленькую, явно обитаемую, деревеньку из нескольких приземистых каменных домов и церковки, тоже каменной. Окошки церкви светились, а над крышами домов пушистыми витыми столбиками поднимались уютные серебряные дымки. Дошли!
Мать Евдокия - конечно же! - сразу повела меня в церковь. Мы открыли небольшую, но тяжелую дверь, изнутри завешенную одеялом, и вошли в полутемное помещение, освещенное только светом нескольких свечей. Я огляде-лась. Людей было немного - человек двадцать. Некоторые пели на возвышении справа, остальные стояли лицом к деревянной стене-перегородке, не доходившей до потолка, со множеством икон и какими-то игрушечными воротцами посередине. Они стояли молча и неподвижно, одновременно крестясь и кланяясь, когда пение сме-нялось монотонными восклицаниями человека в долгополой черной одежде. Дети постарше стояли вместе со взрослыми, а самые маленькие сидел и на деревянной скамье под стеной. Я не увидела ни одного человека в зеле-ном пластиковом костюме: женщины были в длинных юбках и в больших платках, мужчины - в брюках, в допо-топных, не пластиковых, сапогах, и неуклюжих куртках. Дети одеты были в разноцветные теплые костюм-чики, которые в старину назывались "лыжными", у девочек па головах были платочки, у мальчишек - вя-заные шапочки. Я углядела свободное место на одной из скамеек и села рядом с детьми, а мать Евдокия прошла к хору и тоже стала петь. Однако и выносливы же эти монашки!
Ноги и спина гудели, служба оказалась скучной и непонятной, а в церкви было холодно, поэтому я запах-нула поуютней бабушкину шубу, сунула руки в рукава и задремала. Очнулась я, когда мать Евдокия тронула ме-ня за плечо:
- Идемте, Сандра,
Служба кончилась, люди выходили из церкви. Рядом с матерью Евдокией стояла крупная женщина с очень живыми черными глазами, в темной одежде и большом сером платке. Когда мы вышли из церкви, она откинула с головы платок, и под ним неожиданно оказалась огненно-красная пиратская бандана.
-Знакомьтесь: это мать Ольга, а это - Кассандра Саккос.
- Батюшки, внучка Елизаветы Николаевны?! Здравствуйте, дорогая! Очень, очень рада вас видеть. Как здо-ровье бабушки? Как ее нога?
- Спасибо, неплохо.
- Скажите ей, пусть будет теперь очень осторожна с левой ногой, чтобы второй тазобедренный сустав не повредить. Я вам дам для нее особую мазь из воска, оливкового масла и сосновой смолы; делайте ей по-вязки, и все очень быстро заживет. Ну, пошли в общинный дом, сейчас будем ужинать.
Мать Ольга мне понравилась: она даже вспомнила, какую именно ногу повредила бабушка. Ну и шустрая же вы старушка, Елизавета Николаевна, весь православный мир вас знает! Нас усадили за длинный стол в столовой "общинного дома" - самого большого дома этой маленькой деревин. Здесь собрались все ее жители: женщины, молодые и старые, подростки, дети разного возраста и несколько мужчин. Двое из них были в длин-ных черных одеждах, рясах, - совсем молодой, румяный и черноволосый, глазами - вылитая мать Ольга, отец Антоний и молодой человек постарше, дьякон отец Виталий, как мне шепнула мать Евдокия. В большом камине горел целый ствол дерева, и было очень тепло.
Перед едой все хором спели молитву, потом сели и чинно стали есть какую-то кашу, пресную и не особенно вкусную, почти без соли, по зато горячую. Я окончательно согрелась и ожила. После каши пили травяной чай и ели маленькие кусочки белого хлеба с вареньем из черной смородины. Бабушкиным - я его сразу узнала по вкусу.
После ужина все опять пропели молитву, потом скамейки перенесли поближе к камину, и все расселись на них, а две девочки принялись бесшумно и ловко убирать со стола посуду.
- Давайте споем что-нибудь вместе с нашими гостьями.
Опять запели хором какие-то молитвы, длинные и усыпляющие. Неожиданно мою дремоту разогнал негромкий и чистый звук флейты. Это заиграл отец Виталий.
- Что это он играет, не знаете? - спросила я шепотом мать Евдокию.
- Это очень древний композитор Генри Телеманн. Кстати, ваш соотечественник, англичанин. А пьеса на-зывается "Замужняя красавица". По-моему, он играет ее в честь своей жены. Вон она сидит у камина, в сером платье.
Я поглядела в ту сторону. Юная женщина а сером платье сидела, спокойно сложив руки па коленях и за-думчиво глядя на флейтиста большими серыми глазами. Мелодия была плавной, чистой и немного печаль-ной. Я подумала, что в нашем рыцарском замке она имела бы успех. Я закрыла глаза и попробовала пред-ставить себе свою Реальность, лица Эрика, Ланса, Энеи, но они так и не выплыли из моей памяти. Мне стало грустно, что я их так легко позабыла. прощайте, милые дамы и рыцари, и простите, что мне теперь совершенно не до вас...
Потом замужняя красавица в сером платье взяла гитару, и они с отцом Виталием сыграли вместе несколько старинных пьес - изысканных и мелодичных.
- Когда-то Татьяна с Виталием были бродячими музыкантами. Они ездили по городам всей Европы и играли на улицах, - тихонько рассказывала мать Евдокия. - Так они помогали матери Ольге собирать деньги на строительство православной церкви в Барселоне, а когда собрали и построили, к власти как раз при-шел Мессия. Церковь сожгли, а им пришлось бежать сюда.
- Они тоже отказались от принятия персонального кода?
- Здесь нет ни одного человека с печатью Антихриста. Татьяна, спойте для нас какую-нибудь из своих песен!
Татьяна кивнула и сказала:
- Я спою, если дети мне помогут. Какую песню споем, дети?
- Про лошадок, тетя Танечка, про лошадок! -закричали дети. Она немного подстроила гитару и запела не-громким чистым голосом, а дети ей тихонько и слажено вторили. Они пели:
Вдоль заката проходили лошади
И губами трогали закат.
Были лошади людьми заброшены
Не за прегрешения - за так.
Без работы спины стали гладкими,
Позабыли про седло и кнут.
Только нет теперь уж их "лошадками"
Дети никогда не назовут,
И не выйдут ласковые женщины
Хлебом-солью встретить у ворот...
Тяжко им, неназванным, не встреченным,
И не в радость им солнцеворот.
Иногда они изойдут над кручами,
Где шуршит из-под копыт руда,
И стоят, и, спрятавшись за тучами,
Издали глядят на города,
На мертвые пустые города...
Когда кончили играть и петь, началась общая беседа. Мать Евдокию расспрашивали о том, что творится и мире, а она отвечала. Смысл их разговоров, как и следовало ожидать, сводился к тому, что люди живут все хуже, а конец света все ближе. Жаль, конечно, было этих людей, которые мучаются сами и мучают своих детей, веря нелепым пророчествам и прячась в горах от настоящей жизни, но, видя их спокойные и какие-то просветленные лица, я понимала, что они счастливы в своем безумии и что никто, конечно, не в силах разубедить этих симпатичных фанатиков. Пригревшись, я снова начала клевать носом. Бесконечная горная дорога поплыла у меня перед глазами, а вдоль нее стояли мертвые каменные дубы...
- А вы совсем спите... Устали? Я очнулась и подняла голову. Надо мной склонилась Татьяна.
- Вам пора на отдых.
- Да, хорошо бы... Скажите мне только, а каким образом в горах уцелел тот единственный дуб, от кото-рого начинается тропа в вашу деревню?
- Это Мамврийский дуб, так его наши дети прознали. Они верят, что пока хотя бы одна ветка этого дуба остается зеленой, мир еще живет. Они носят ведрами воду из нашего источника и с молитвой поливают его.
"И дети у них сумашедшенькие..." - я откровенно зевнула.
- Вам спать пора, - улыбнулась Татьяна. - Мать Ольга, гостья наша устала. Куда ее проводить?
- Проводи наверх. Уложи ее вместе с младшими, там теплее. Спокойной вам ночи, Кассандра!
Татьяна взяла со стола свечу и повела меня на второй этаж дома. По дороге я попросила ее повторить мне слова песенки про лошадей, я решила запомнить ее для бабушки. Татьяна остановилась на площадке лестницы и вполголоса спела мне свою песню от начала до конца, а потом сказала:
- Запомнили? Спойте ее Елизавете Николаевне от меня в подарок. А я, когда теперь стану ее петь, буду гово-рить, что песня посвящается Елизавете Саккос.
Мне было приятно это слышать, я поблагодарила красавицу.
Татьяна открыла передо мной низкую дверь, и мы вошли в комнату, где стояли рядком несколько кроватей - оттуда доносилось мирное посапывание спящих ребятишек. Тут же оказалась свободная кровать, на которую меня Татьяна и уложила. Я тотчас провалилась в глубокий сладкий сон.
- Тетя, тетя! Вставайте, часы скоро кончатся!
Я высунула голову из-под теплого одеяла. Девочка лет пяти-шести стояла рядом и тревожно глядела на меня.
- Ты хочешь сказать, что уже поздно и пора вставать?
- Ну да. Часы скоро кончатся.
- Часы, детка, не могут "кончиться" - они могут только остановиться.
- Нет, тетя, часы скоро кончатся и начнется литургия. Идемте скорей в церковь! Ах, вот оно что! Бедные дети...
- А ты не знаешь, где мать Евдокия?
- Знаю. Она поет на клиросе. А вы разве в церковь не пойдете?
- Нет, детка, не пойду.
- Вы заболели?
"Увы, больные тут все, кроме меня", - подумала я, но вслух сказала:
- Да, девочка, у меня ужасно болит голова. Шла бы ты помолиться!
- Я пойду и скажу матери Ольге, что вы заболели. Она вам даст малинового варенья. Бабушка Лиза при-слала нам банку малинового варенья, и теперь когда кто заболеет - будет есть малину!
- А здоровым не дадут?
- Нет. Бабушка Лиза уже старенькая, она не может собрать для пас много малины. А еще у нее нога бо-лит. Она сломала тазобедренный сустав. Но она уже выздоравливает, потому что все паши дети за нее мо-лятся.
- Ты замечательно разбираешься в медицине. Ты, наверно, врачом хочешь стать, когда вырастешь?
- Я подумаю. Я еще не решила, Она постояла, подумала, а потом добавила грустно:
- А варенья даже больным не хватает, так мать Ольга говорит.
- В следующий раз, когда я к вам приеду, я привезу тебе целую банку малинового варенья.
- Вот хорошо! Тогда его всем больным хватит, даже взрослым. Мама недавно кашляла, а варенья не было... Ладно, вы еще поспите, а я пойду в церковь и помолюсь за вас. Вас как зовут?
- Кассандра.
- Какое трудное у вас имя. Но я запомню: меня зовут Александра, а вас - Кассандра. А кто ваша святая?
- Знаешь что, Александра? Ты беги поскорей в церковь и помолись за меня хорошенько, а то часы вот-вот кончатся.
Девочка кивнула и вышла за дверь, потом я услышала, как по лестнице быстро протопали вниз маленькие ножки. Я снова укрылась одеялом и спала дальше без помех до тех пор, пока за мной не явилась мать Евдокия.
После завтрака, состоявшего из той же каши и чая, но уже без хлеба с вареньем, мы с матерью Евдокией простились с хозяевами и пустились в обратный путь к Мамврийскому дубу. Нас провожали отец Антоний и отец Виталий - оба в косматых меховых куртках поверх черных ряс. Мать Евдокия выдала им по две коробки макарон из нашего груза, они пожелали нам какого-то "ангела в дорогу", вскинули на плечи коробки и ушли за скалу. А мы поехали дальше.
Горы вскоре стали ниже, снег на вершинах исчез, а потом дорога пошла вниз и стало теплеть. Мы сняли свои шубы, тяжелые теплые сапоги, платки и уложили их в салоне джипа. Среди скал стали попадаться зеленые группки деревьев и кустов.
- Горы скоро кончатся. Мы уже на территории Франции.
- Вывшей Франции?
- Конечно. В этом мире все теперь бывшее, кроме христианства.
- Ну-ну... А до монастыря еще далеко?
- Далеко. Но, может быть, завтра к вечерне доберемся...
- И вы меня опять потащите в церковь? А без этого никак нельзя?
- Можно. Я вас представлю матушке игуменье, а потом отведу в келью и уложу спать.
- А душ?! - жалобно простонала я.
- Найдется и душ.
- Слава…! Я чуть не сказала "Слава Мессу", но не хотелось огорчать мою попутчицу, а сказать на ее манер "Слава Богу!" было бы притворством. Так моя "слава" и повисла в воздухе, а мать Евдокия сделала вид, что ни-чего не заметила.
- Мы вот-вот спустимся с гор на атлантическое побережье, на так называемую Французскую косу. Во время Катастрофы восточный край Франции почему-то вздыбился и образовалась длинная и узкая полоса суши, и вот по ней нам предстоит самый опасный участок пути - через болота и зыбучие пески. Опасность будет угрожать нам и снизу, и сверху: здесь часто летают патрульные вертолеты. Я знаю тут все дороги и особо опасные места, поэтому пересяду в мобиль и поеду впереди, а вы держитесь за мной как можно ближе и старайтесь в точности повторять движения моего мобиля. И давайте мы будем сообщаться сигналами: если я даю один гудок - это значит "опасность с воздуха", ставьте машину на край дороги, но ни в коем слу-чае с неё не съезжайте: хорошая с. виду дорога может оказаться подмытой. Два гудка - "ехать медленно и осторожно", три гудка - "стоять на месте, не двигаться", а четыре гудка - "все в порядке, едем дальше". Если что-то не в порядке у вас - вы даете один длинный гудок. А сейчас мы должны замаскировать наши машины. Остановитесь-ка возле вон тех кустов!
Мы отцепили мобиль от джипа. Мать Евдокия вытащила из своего рюкзачка моток тонкого шнура и начала плести из него что-то вроде сетки сначала на крыше мобишки, а потом и джипа. Мне она велела ломать большие ветки кустарника и подтаскивать их к машинам. Работа эта отняла у нас много времени, но зато эф-фект был потрясающим! Я не поленилась и забралась на придорожную скалу, чтобы поглядеть сверху на нашу работу: на дороге вместо машин стояли два лохматых зеленых куста. Пользуясь остановкой, мы заодно пообедали, а потом двинулись дальше - мать Евдокия впереди на своей крохе, а я позади.
Кончились горы, и теперь мы ехали по заболоченному берегу Атлантики, где вместо дьяволоха рос обыкно-венный тростник. Это было бы утешительным зрелищем, если бы среди серо-желтых песков и буро-зеленых камышовых зарослей не виднелись остатки поглощенных болотами и песками французских городов и дере-вень. Торчащие из камышей верхушки соборов и высотных домов были усеяны птицами. Больше всего там было чаек.
Два раза над нами пролетали вертолеты, но каждый раз мать Евдокия замечала их еще издали, подавала сигнал тревоги, и мы замирали на краю дороги как два куста - большой и поменьше. Оба раза вертолеты, не задерживаясь, пролетали дальше.
Дорога представляла собой извилистые, будто обгрызенные с боков остатки когда-то широкой автострады - на некоторых участках джип едва на ней умещался; я поняла, что пройдет еще немного времени - и песок и вода окончательно съедят дорогу. А если бы ветры занесли сюда семена дьяволоха, от нее бы уже давно ниче-го не осталось.
В одном месте я все же угодила в ловушку, причем по своей собственной вине. Мать Евдокия вильнула в сторону, объезжая небольшую горку песка, а я, понадеявшись на тяжесть и мощь джипа, рванула напря-мик - и завязла передними колесами в песке. Мое счастье, что прежде чем выскочить из кабины и начать вытаскивать машину, я догадалась погудеть матери Евдокии. Увидев, что я попала в беду, она дала один гу-док - "стоять и не двигаться" - а потом стала задом подъезжать к месту моей аварии. Поскольку джип так и не мог сдвинуться с места, я решила, что она сигналит мне, чтобы я сама не двигалась и осталась в кабине. И очень правильно сделала! Оказывается, это была неширокая, но, по-видимому, глубокая трещина в до-рожном покрытии, занесенная зыбучим песком. Мать Евдокия объехала меня, подцепила джип тросом, и ее мобишка вытянул передние колеса своего "большого брата" обратно на асфальт. Я объехала ковар-ную трещину, поблагодарила в раскрытое окно мать Евдокию, и мы поехали дальше.
Ехали мы так медленно и осторожно, как только могли. Иногда мать Евдокия останавливалась, выходила на дорогу и буквально ощупывала се ногами; убедившись в ее надежности, она снова садилась в мобиль и двигалась вперед, а я - за ней.
Когда чуть стемнело, она дала знак остановиться на плоской вершине довольно высокой скалы возле каких-то развалин.
- Дальше мы сегодня ехать не сможем, - сказала она. - Остановимся здесь.
- Почему? Дорогу еще видно.
- Дело не в этом. Просто не имеет смысла рисковать: уже начался прилив, а тут высокое место. Мы заночу-ем на этой скале, а утром, как только рассветет и начнется отлив, двинемся дальше.
Поставив машины рядом, мы вышли из них и уселись на краю площадки лицом к океану. Мать Евдокия разу-лась. Мы дышали свежим прохладным воздухом, немного пахнущим рыбой и водорослями, и отдыхали после напряженной езды.
-- Кто-то тут мечтал о душе, - сказала мать Евдокия. - Хотите искупаться перед ужином?
- Где искупаться, в океане?!
- По-моему, теперь только в океане и можно купаться. Вы что, никогда не купались в открытой воде?
- Нет... Но сейчас неплохо было бы как следует вымыться.
- Так за чем же дело стало? Тут есть каменная терраса, на которую можно спуститься и стоя па ней поплескать-ся в воде. Я всегда туг купаюсь, когда проезжаю по этой дороге.
- Можно попробовать...
- Вообще-то, я здесь купалась еще до Катастрофы, - задумчиво сказала мать Евдокия, подставив океанскому ветру босые ступни и шевеля пальцами. - Это место называлось тогда Этрета. Когда я только приехала в мо-настырь из Америки, даже не была еще послушницей, я иногда ездила на прогулки с паломниками. Я тогда боялась, что когда стану монахиней, мне уже не придется больше путешествовать и я не увижу Франции. Бухта Этрета считалась красивейшим местечком побережья. Эта скала была тогда очень высокой и нависа-ла над бухтой, а за нею прятался от ветра чудным маленький городок. Вот эти камни - развалины часовни, к ней поднималась дорога из городка, который ушел под воду. А какая красивая была бухта! Ее окружали скалы, с обеих сторон уходившие прямо в воду, и в них были естественные ворота, через которые во время отлива можно было пройти пешком по берегу, а во время прилива - проплыть на лодке. В каменной стене, ок-ружавшей бухту, были пещеры, и мы с паломниками, конечно, забирались в них и бродили по ним со свеча-ми и фонариками. В больших пещерах внизу жили летучие мыши, а в маленьких пещерках на террасе гнез-дились коршуны; эта терраса тогда находилась страшно высоко над берегом.
Помню, я смотрела снизу на этот карниз, с которого срывались и с криками кружились над нами огром-ные коршуны, и спрашивала: "А можно туда как-нибудь забраться? Оттуда должен быть замечательный вид на бухту и на океан". Мне отвечали, что это невозможно: скала отвесная, а спуститься сверху по веревке коршуны не дадут - заклюют. Землетрясения развалили скалу над террасой, и получился вполне удобный спуск. Возьмите полотенце, мыло и пойдемте вниз. Да снимите же ваш костюм - тут нас никто не увидит! Я тоже сниму свой подрясник.
Она скинула подрясник и остались н длинной белой рубахе. Вместо апостольника она туго обвязала голову белым платком, причем проделала это так быстро и ловко, что мне не удалось подглядеть, какие у нее во-лосы. Я разделась и осталась в трусах и маечке.
Мы спустились вниз по камням и оказались па залитой водой каменной площадке. У самой скалы мне было по колено, и тут я остановилась, а мать Евдокия зашла подальше, по самые плечи и нырнула с голо-вой под воду. Я еще не успела за нее испугаться, как она снова показалась над водой и поплыла, как пла-вают люди в Реальности - загребая обеими руками и поднимая ногами фонтаны брызг. Я видела, что это доставляет ей удовольствие. Мне тоже захотелось испытать, что это такое - купаться в океане, и я осторожно пошла за нею на глубину. Сначала было страшновато. Я зашла в воду но пояс и остановилась: теперь волны, набегая одна за другой, захлестывали меня почти до плеч - и это оказал ось очень здорово! Я попробова-ла воду на вкус - она была страшно соленой. Набежала волна повыше других и намочила мне лицо и воло-сы, и это тоже было приятно.
А мать Евдокия так и скользила в воде передо мной то в одну сторону, то в другую, как большая белая рыба с широким хвостом. И как это ей не мешала ее рубаха? Я оттолкнулась от дна и, подражая ей, беспорядочно забила руками по воде. Плыть у меня не получалось, но на поверхности я каким-то образом держалась. Я барахталась, визжа от удовольствия, иногда уходя с головой под воду, и стоило мне разок не нащупать но-гами каменного дна террасы, как я запаниковала и вернулась поближе к скале. Тут мне пришло в голову вымыть волосы. Это была сложнейшая процедура, которой бабушка обучила меня, когда мои волосы ста-ли отрастать. Я взяла кусок мыла, оставленный вместе с полотенцами на камне над самой террасой, хорошо намылила волосы, а потом опустила голову в воду, чтобы смыть пену. Я покрутила головой в воде, чтобы лучше прополоскать волосы, и тут мне захотелось открыть глаза и поглядеть - а что там под водой? Я так и сделала. И увидела прямо перед собой темную нору, из которой на меня злобно и холодно глядели два выпуклых круглых глаза, а под ними ритмично приоткрывалась щель длинного рта с неровными острыми зубами. Я выбросила голову из воды и заорала:
- Мать Евдокия, назад! Здесь в пещере чудовище! Выбирайтесь скорей! - крича это, я уже карабкалась на скалу. Примостившись на камне возле наших полотенец, я нагнулась и поглядела вниз. Чудище выплыло на свет и оказа-лось огромной пятнистой рыбой-змеей с оттопыренным вверх спинным плавником. Она извивалась перед своей пещерой, недоумевая, куда вдруг исчезла добыча. А мать Евдокия еще только плыла к скале. Что де-лать, чтобы отвлечь мерзкую рыбину? Я завернула в камень полотенце и бросила его вниз. Чудовище резко бросилось к нему, ухватило зубами, дернуло, а потом отпустило - не заинтересовалось. А мать Евдокия еще только встала на дно и медленно, осторожно шла к скале.
Рыба-змеюка, играя кольцами длинного тела, стала разворачиваться в ее сторону. Я поняла, что только на-стоящая добыча может ее отвлечь. Бежать к джипу за бутербродами уже не было времени. Я сообразила, что ее может привлечь запах крови. Я схватила мыльницу и, зажмурившись, изо всех сил резанула ее краем по ле-вой руке. На счастье, край оказался достаточно острым - из длинного разреза сразу выплеснулась кровь и растеклась по мокрой руке. Я схватила полотенце матери Евдокии, стерла им кровь, а потом завернула в него камень и завязала узел. Это заняло всего несколько мгновений, и приманка полетела в воду между чудови-щем и монахиней. Тварь бросилась к ней, схватила зубами и начала заглатывать полотенце вместе с кам-нем и моей кровью - ну и подавись! Пока она терзала полотенце, тряся башкой и мерзко извиваясь сама вокруг себя, мать Евдокия влезла па скалу и уселась рядом со мной, стуча зубами. Она уставилась круглыми глазами вниз, в бурлящую воду.
- Холодно?
- Нет, страшно!
- А кто это?
- Мурена. Морской угорь. Только очень уж крупная.
- Надо запомнить, как она выглядит. Пригодится для Реальности, Пошли наверх, надо вытереться и со-греться, я ведь оба наши полотенца мурене скормила...
- Зачем же?
- Отвлекала от вас.
Мы поднялись к машинам, быстренько вытерлись насухо, взяв другие полотенца из наших запасов, и оделись. Мать Евдокия принялась готовиться к ужину, а я достала наш)' аптечку и стала искать в ней бинт, чтобы перевязать руку. Вдруг, совершенно случайно поглядев в сторону террасы, я увидела, как по скале, извиваясь всем своим безобразным пятнистым телом и помогая себе толстыми плавниками, с широко распахнутой страшной пастью к нам поднимается мурена.
- Мать Евдокия! К нам мурена подбирается!
- Неостроумно, Сандра! - сказала мать Евдокия, не поднимая головы от бутербродов, которые она в этот мо-мент чем-то намазывала. - Мурены - рыбы, они по камням не лазают и без воды жить не могут...
Она что-то там еще говорила, по-прежнему не желая отвлекаться от своего занятия, но уже не было времени что-то ей объяснять; я побежала к джипу, вскочила в кабину и тронулась с места. Шум двигателя привлек вни-мание мурены уже выбравшейся на край скалы. Тварь приподняла верхнюю часть змеиного туловища и во-дила безобразной головой, выясняя обстановку. С ее пасти свисали и падали на камни длинные сопли желтой слизи. Мы ринулись навстречу друг другу одновременно. Не доезжая до нее метров десять, я подалась назад, чтобы заманить ее за собой и вместе с тем отвести
джип подальше от края скалы. Решив, что добыча уходит, тварь быстро заскользила ко мне по ровной площадке скалы. Отъехав на порядочное расстояние от края, я остановилась и подпустила ее еще ближе, а потом бросила машину ей навстречу, слегка вильнув, чтобы наехать на нее сбоку. Оба передних колеса прошлись по ее туловищу с противным хлюпающим звуком. Я услышала истошный визг матери Евдокии и удары мощного хвоста по капоту. С полу раздавленным телом мурена вывернулась из-под джипа и снова яростно кинулась в атаку. Я дала задний ход и увидела расплющенное в двух местах тело неистово изви-вающееся и мотающее зубастой головой. Я опять бросила на нее тяжелую машину, и опять, и опять... Мне пришлось отъезжать и наезжать несколько раз, пока я не убедилась в неподвижности чудовища. Но и теперь куски его, почти отделенные друг от друга, содрогались, кончик хвоста мотался из стороны в сторону, а ис-кореженная пасть кусала воздух окровавленными зубами.
Выйдя из кабины, я первым делом оглядела передние колеса - не прокушены ли они зубами? Ко мне по-дошла мать Евдокия с совершенно квадратными глазами.
- Господи, да что же это такое? - спросила она прерывающимся голосом.
- Это такая рыбка, мать Евдокия. Мурена называется. Она плавает себе в водичке и на суше совершенно не опасна.
- Да нет же, это какой-то монстр!
- Слава вашему Богу, теперь и вы разглядели! Я думаю, это мурена-мутант.
- Ой, на вас кровь! Она вас задела?
- Нет. Это я о скалу руку поцарапала.
- До того или после того?
- Не поняла вопроса.
- Вы поранили руку до того, как мы сошли в воду или после?
-Ну, скорее всего, когда я спускалась к воде.
- Вот в этом все и дело! Запомните, Сандра, никогда нельзя лезть в воду с открытой раной - запах крови быстро разносится в воде и привлекает морских хищников, - все еще стуча зубами, назидательно произнесла монахиня. - Если бы вы мне сказали про вашу царапину, я бы ни за что вас в воду не пустила. А теперь из-за вас придется нам всю ночь не спать: по следу одного чудовища могут придти и другие.
Вот так, я же и виновата оказалась! Проявила скромность и получила воздаяние. Чтобы всерьез не рассер-диться на мать Евдокию, я решила довести ситуацию до абсурда и явила кротость поистине монашескую.
- Простите меня великодушно, мать Евдокия. Это я во всем виновата. Я больше так делать не буду.
- Бог простит. Зато вы сдали экзамен на экологистку - уничтожили животное-мутанта.
Вот тут уж я возмутилась по-настоящему!
- Мать Евдокия, прошу вас, никогда не называйте меня экологисткой!
- Почему, Сандра? Разве в этом есть что-то обидное? Экологисты делают полезное дело - уничтожают жи-вотных-мутантов, очищают землю от дьяволоха...
- И от асов тоже.
- При чем тут асы?
- Может быть, вы не в курсе, несмотря на всю вашу образованность и продвинутость, но основная задача экологистов - выслеживание и уничтожение асов. А защита природы - это так, прикрытие.
- Сандра! Вы это точно знаете?
- Абсолютно. Из первых рук, можно сказать. Я встречалась с экологистами и беседовала с ними.
- Господи! Если это действительно так, то теперь мне понятно, почему над нашим островом все время появляются вертолеты Экологической службы! Они нас пока не обнаружили, но мы-то их видели и не прида-вали этому значения, мы считали, что они охотятся за мутантами. А это они, значит, нас искали! Сандра, спасибо вам огромное, это очень важно - то, что вы мне сказали. Вы это должны непременно рассказать нашей матушке во всех подробностях.
- Ладно, давайте готовиться к ночлегу. Я не думаю, что другие мутанты па нас нападут. Они наверняка под-стерегают свою добычу в воде, а эту лжемурену мы просто уж очень здорово допекли: сначала у нее под носом, чуть ли не в самом логове, развели в воде туалетное мыло, потом раздразнили запахом свежей крови, а после нахально увели добычу из-под самого носа. Ее можно понять. Но на всякий случай мы будем спать в джипе, задраив двери и окна. А что делать с этим? Столкнем в воду?
- Страшно прикасаться, вдруг эта тварь покрыта ядовитой слизью? А в воде ее останки могут потревожить других мурен, которые, может быть, тоже обитают теперь в бывших Коршуновых норах. Давайте оставим все как есть!
На том и порешили. Мы отвели машины на другую сторону площадки, я достала мешок с грязным бельем, выбрала полотенце похуже, вытащила канистру с водой и принялась очищать переднее стекло джипа, заляпанное зеленой слизью и багровой кровью мутанта. Мать Евдокия тем временем продолжала готовиться к ужину. Когда я закончила свою работу и вымыла руки, она прочла молитву, мы поели и уселись в кабину джипа, наглухо закрыв окна. Спать пришлось сидя, но, кажется, я уже ко всему притерпелась и потому усну-ла мгновенно, оставив мать Евдокию молиться и сторожить.
Ночью мне приснился сон, похожий на Реальность: будто мы с матерью Евдокией едем в нашем джипе по гладкой дороге темного асфальта с белыми полосами по краям. Обгоняя нас, проезжают разноцветные машины, и у каждой видно в окно круглое рулевое колесо, за которым сидит то девушка в ярком платье с длинными волосами, то мужчина в цветной майке или белой рубашке, а на задних сиденьях машин сидят веселые ребятишки в пестрых одежках, они нам улыбаются и машут руками; мы проезжаем городки, где под каждым окном в деревянном ящике растут цветы, а стены домов увиты плющом или виноградом, и вслед нам весело звонят колокола церквей; мы пролетаем насквозь деревушки, где каждый дом выглядывает из своего садика, как из корзинки, полной цветов и зелени; мы едем вдоль пляжа, где на солнце лежат почти раздетые загорелые люди, а по воде скользят лодки с белыми и цветными парусами. "Вот так здесь было со-всем недавно, перед приходом Антихриста. Потеряв Бога, люди потеряли и все радости, какие были в их жизни",- говорит мне во сне мать Евдокия. Я проснулась и провела в темноте рукой по лицу - оно было мокрым от слез. Потом я снопа уснула и снов больше не видела.
А мать Евдокия, кажется, так и не спала. Разбудила она меня, когда еще было совсем темно. Я включила фары, чтобы не выходить из машины н темноту. При свете фар мы увидели на том месте, где вчера лежал дохлый монстр, только большое мокрое пятно. То ли кто то сожрал его останки, то ли он ожил и уполз. Мы не стали долго гадать, каким образом и куда он исчез, а поспешили выехать с места ночевки.
Когда немного рассвело, стало видно, что Французская коса сузилась еще больше. Мы ехали по выщерблен-ной и местами размытой до гравийного основания старой асфальтовой дороге; слева весело бежали к берегу темно-синие, с белой кружевной каймой волны Атлантического океана, а справа мертво лежала маслянистая гладь Европейского моря. Разыгравшийся океанский ветер пытался смахнуть джип с узкой полосы асфальта, но еще трудней приходилось легонькому мобишке. Мне пришлось снова взять его на буксир, а матери Евдокии - пересесть ко мне в кабину.
- Скоро начнется самое интересное! - сказала она через некоторое время, пристально глядя вперед. - Вы ведь любите приключения, Сандра? Так вот, скоро мы с вами совершим "хождение", вернее, "проезд по водам". Видите впереди погнутый указатель, на котором написано "Жизор"?
- Вижу. Удивительно, как он сохранился, до сих пор нам не попадались старые дорожные указатели.
- Остановитесь напротив него. Это мы его нашли, установили здесь и постоянно укрепляем и подновляем.
- Зачем? Ведь он указывает не на дорогу, а на воду.
- Вот по воде мы и поедем, - лукавым голоском произнесла мать Евдокия, и я поняла, что тут кроется какая-то хитрость. Она поглядела па свой допотопный "будильник".
- Отлив еще продолжается. Вы поедете за мной, держась как можно ближе. Старайтесь идти так, чтобы колеса мобишки все время оставались как бы между колесами джипа. Учтите, если вы вильнете хотя бы па два-три метра - вы можете утонуть вместе с машиной.
Через полчаса уровень воды Европейского моря понизился еще на полметра, и мне стало ясно, в чем тут дело: прямо напротив указателя на таинственный Жизор под водой стала просматриваться широкая се-рая полоса.
- Это какая-то затонувшая дорога! - воскликнула я.