Часть 4

В обычный час Шанталь пришла в бар. Он был пуст.
- Сегодня вечером на городской площади собирают всех мужчин Вискоса, - объяснила хозяйка гостиницы.
Больше она могла ничего не говорить - Шанталь и так поняла, что должно произойти.
- Ты видела золото своими глазами?
- Видела. Но вы должны попросить, чтобы чужестранец перенес его сюда. Очень может быть, что он, добившись своей цели, решит исчезнуть из города.
- Он же не сумасшедший?
- Сумасшедший.
Хозяйка гостиницы сочла, что это - удачная мысль. Она поднялась в номер чужестранца и спустя несколько минут вернулась:
- Согласился. Сказал, что золото спрятано в лесу и что завтра он принесет его сюда.
- Тогда я сегодня, наверное, не нужна?
- Нет, нужна. Ты обязана выполнять условия своего контракта.
Хозяйка гостиницы не знала, как сообщить девушке подробности происходившего в ризнице разговора, но ей важно было видеть реакцию Шанталь.
- Я просто пришиблена всем этим, - сказала она. - Хоть и понимаю, что тут надо семь раз отмерить...
- Пусть отмеряют не семь, а семьсот раз - все равно им не хватит храбрости отрезать.
- Может быть, - ответила хозяйка. - Но если бы все же решились, что бы ты сделала?
Она явно хотела знать, как отзовется на это Шанталь, и та поняла, что чужестранец был гораздо ближе к истине, чем она, столько лет прожившая в Вискосе, Собрание на площади! Как жаль, что виселицу снесли.
- Так что бы ты сделала? - продолжала допытываться хозяйка.
- Я не стану вам отвечать на этот вопрос, - сказала Шанталь, хотя совершенно точно знала, что сделала бы. - Скажу лишь, что Зло никогда не приведет за собой Добро. Сегодня днем я убедилась в этом на собственном опыте.
Хозяйка гостиницы, возмутившись в душе таким неуважительным к себе отношением, благоразумно сочла за лучшее не затевать спор, не ссориться с Шанталь -- это сулило в будущем большие неприятности. Под тем предлогом, что ей надо подсчитать сегодняшнюю выручку (предлог, как она тотчас поняла, был совершенно нелепый, поскольку в гостинице находился лишь один постоялец), она удалилась, оставив Шанталь одну в баре. Душа ее была спокойна - сеньорита Прим не обнаружила никакого стремления взбунтоваться даже после того, как хозяйка сказала ей о сегодняшнем собрании на площади, намекнув тем самым, что дела в Вискосе пойдут по-другому. Что ж, этой девице тоже нужны деньги, и немалые - у нее вся жизнь впереди, и наверняка она захочет последовать примеру своих сверстниц и подруг детства, которые давно покинули Вискос.
Так что если помощи от Шанталь ждать не приходится, то и мешать она, по крайней мере, не будет.
После скудного ужина священник в одиночестве уселся на скамью в церкви. Он ждал мэра, который должен был прийти через несколько минут.
Священник оглядывал облупившиеся стены, алтарь, где не было ни одного мало-мальски приличного произведения искусства и где висели дешевые репродукции с изображений святых, в давние времена обитавших в здешних краях. Народ в Вискосе никогда не отличался религиозным пылом, несмотря на то, что именно святому Савинию обязан был город своим возрождением. Но люди забыли об этом, предпочитая вспоминать Ахава, кельтов, тысячелетние крестьянские суеверия и вроде бы не сознавая, что для избавления достаточно всего-навсего признать Иисуса единственным Спасителем человечества.
Несколько часов назад священник сам вызвался стать мучеником. Это был рискованный ход, но он не намерен был отступать и отказываться от своей жертвы, если бы только люди не были столь легкомысленны и если бы ими нельзя было манипулировать с такой легкостью.
"Это неправда. Они легкомысленны, но манипулировать ими вовсе не так уж легко", - возразил он сам себе. Молчанием или искусными речами люди заставили его произнести то, что хотели услышать: жертвоприношение не будет напрасным, жертва послужит спасению, упадок сменится расцветом. Он притворился тогда, что согласен, чтобы люди использовали его, но в то, что говорил, верил сам.
Священнослужение было истинным его призванием, и он рано вступил на эту стезю. В двадцать один год он был уже рукоположен в сан и вскоре прославился даром слова и умением управлять своим приходом. Он молился ночами напролет, ухаживал за больными, посещал арестантов, кормил голодных - действовал в точном соответствии с текстами Священного Писания. И постепенно стал известен по всей округе, и рассказы о нем достигли ушей епископа, человека мудрого и справедливого.
Вместе с другими молодыми священниками его пригласили к епископу на ужин. За столом обсуждали разные темы, а под конец престарелый, с трудом передвигавшийся епископ поднялся и стал обходить гостей, предлагая каждому из них воды. Все отказались, и только он попросил наполнить стакан до краев.
Тогда один из приглашенных произнес тихо, но так, чтобы его мог слышать епископ:
- Мы все отказались от воды, сочтя себя недостойными принять ее из рук этого святого человека. Лишь один из нас не понимает, на какую жертву идет глава нашей епархии, обходя стол с этой тяжелой бутылью.
Вернувшись на место, епископ произнес:
- Вы, считающие себя праведниками, не унизились до того, чтобы принять от меня дар, и тем самым лишили меня той отрады, которую приносит дарение. Только один человек позволил Добру проявиться.
И тотчас вверил его пастырскому попечению самый важный приход.
Они стали часто видеться и вскоре подружились. Всякий раз, когда юного падре одолевали какие-либо сомнения, он прибегал к помощи епископа, которого называл своим "духовным отцом", и, как правило, получал исчерпывающий ответ. Например, однажды он совершенно разуверился в том, что его деяния радуют Господа, и затосковал. Рассказав о своих терзаниях епископу и спросив, что ему делать, услышал:
- Авраам принимал чужестранцев, и Бог был доволен. Илия не любил чужестранцев, и Бог был доволен. Давид гордился тем, что делает, и Бог был доволен. Мытарь перед алтарем стыдился того, что делает, и Бог был доволен. Иоанн Креститель удалился в пустыню, и Бог был доволен. Павел отправился по крупным городам Римской империи, и Бог был доволен. Нам не дано угадать, что доставит Господу отраду. Поступай так, как велит тебе сердце, и Он будет доволен.
На следующий день епископ скоропостижно умер от сердечного приступа. Падре расценил кончину своего духовного наставника как некое знамение и принялся неукоснительно следовать его последнему совету - то есть прислушиваться к голосу своего сердца. Одним просящим он подавал милостыню, другим - советовал идти работать. Иногда правил мессу очень торжественно, иногда - пел вместе с прихожанами. О поведении его было доложено новому епископу, и падре был вызван к нему.
И каково же было его удивление, когда в кресле главы епархии увидел он того самого священника, который много лет назад укорил его по поводу воды.
-Я знаю, что ныне ты -настоятель церкви в крупном и важном приходе, - сказал тот, глядя на падре не без иронии. - И что на протяжении всех этих лет ты был близким другом моего предшественника. Вероятно, ты надеялся занять этот пост.
- Нет. Я надеялся обрести знание.
- В таком случае ты, должно быть, превзошел всех в премудрости. Но до меня доходят странные слухи - говорят, будто иногда ты подаешь милостыню, а иногда отказываешь в помощи тем, кому наша церковь обязана помогать.
- У меня - два кармана, и в каждый вложил я по записочке, деньги же держу только в левом.
Новый епископ был заинтригован этими словами и пожелал узнать, что же содержится в этих записочках.
- На одной я написал: "Я - всего лишь пыль и пепел" - и положил ее в правый, пустой карман. На другой: "Я - проявление Бога на Земле" - и положил ее в левый карман, где держу деньги. Когда я вижу нищету и несправедливость, опускаю руку в левый карман и помогаю. Когда вижу леность и праздность, опускаю руку в правый и обнаруживаю, что мне нечего дать. Таким вот способом мне удается сохранить равновесие между миром материальным и духовным.
Новый епископ поблагодарил священника за такой яркий образ милосердия и сказал, что тот может вернуться в свой приход. Очень скоро он получил приказ отправиться в Вискос.
Он немедленно понял скрытый смысл этого перевода: епископом двигала зависть.
Однако священник дал обет служить Богу, куда бы его ни послали, и, стерпев унижение, уехал в Вискос: предстояло достойно ответить и на этот вызов.
Минул год, потом второй. По истечении пяти лет оказалось, что он, как ни старался, не смог увеличить число верующих: над Вискосом тяготело наследие прошлого, которое олицетворял Ахав. Ни богослужения, ни проповеди не могли состязаться с ходившими там легендами и поверьями.
Прошло десять лет. И к концу десятого года он понял, в чем его ошибка: его жажда познания выродилась в высокомерие. Он до такой степени был уверен в божественной справедливости, что не сумел уравновесить ее искусством дипломатии. Он полагал, что живет в мире, где Бог присутствует всюду, а оказался в мире, куда люди иногда Бога просто не впускали.
По прошествии пятнадцати лет он понял, что вовек не выберется из Вискоса: его недоброжелатель-епископ стал кардиналом, занимал важный пост в Ватикане, имел неплохие шансы на папский престол и никогда бы не допустил, чтобы падре из провинциального прихода сделал достоянием гласности историю о том, что законопатили его в глушь из ревности и зависти.
К этому времени священник был уже отравлен полнейшим отсутствием стимулов -да и кто бы на его месте мог столько лет сопротивляться царящему вокруг безразличию?
Он думал о том, что если бы вовремя сложил с себя сан, то оказался бы гораздо полезнее Богу, но постоянно откладывал это решение, надеясь, что ситуация изменится, а теперь было уже поздно - он утерял всякие связи с окружающим его миром.
И вот через двадцать лет однажды ночью он проснулся, в отчаянии осознав, что жизнь его совершенно бессмысленна. Он знал, на сколь многое способен, и горевал, что так мало осуществил. Он вспомнил о двух записочках, которые носил в карманах, и понял, что теперь всегда сует руку лишь в правый карман. Он хотел быть мудрым, но не был политиком. Хотел быть справедливым, но не был мудрым.
Хотел быть политиком - и не хватало решимости.
"Господи, где же твое великодушие? Почему ты поступил со мной как с Иовом? Неужели исчерпаны все возможности? Дай мне еще один шанс!"
В ту ночь он поднялся, наугад открыл Библию, как поступал всякий раз, когда требовалось найти ответ. На этот раз взгляд его упал на ту страницу, где описывается, как Христос на тайной вечере просит, чтобы предатель указал на Него ищущим Его солдатам.
Падре погрузился в раздумья: почему же Иисус просит предателя совершить грех?
"Потому что должно исполниться пророчество", - сказали бы богословы. Но это не объясняет, почему Иисус подтолкнул человека к совершению греха и обрек на вечное проклятье.
Иисус никогда бы не сделал этого: и Он сам, и предатель были всего лишь жертвами. Зло должно проявиться и исполнить свою роль для того, чтобы Добро в конце концов восторжествовало. Если бы не было предательства, не было бы и распятия, не сбылось бы предначертанное и жертва никому бы не послужила примером.
На следующий день появился в Вискосе чужестранец, как часто бывало. Падре не
придал этому никакого значения и никак не соотнес это со своей молитвой и с прочитанным отрывком из Евангелия. Когда же он услышал рассказ о натурщиках, с которых Леонардо да Винчи писал персонажей "Тайной вечери", он вспомнил, что читал нечто подобное в Библии, но в тот вечер подумал, что это всего лишь совпадение.
И лишь после того, как сеньорита Прим сообщила о пари, заключенном ею с чужестранцем, понял падре, что молитва его услышана.
Зло должно проявиться и совершиться, чтобы в итоге Добро могло тронуть сердца здешнего народа. Впервые за все то время, что провел священник в Вискосе, церковь была переполнена. Впервые самые важные персоны города собрались в ризнице.
"Зло должно проявиться и совершиться, чтобы люди поняли ценность Добра". Со здешними людьми произойдет то же, что и с предателе м-апостолом, который вскоре после того, как свершил свое деяние, понял, что он свершил, - они устыдятся и раскаются так сильно, что Церковь станет для них единственным прибежищем, а Вискос наконец-то превратится в город верующих.
А он, здешний священник, станет орудием Зла, он возьмет на себя эту роль - возможно ли полнее и глубже показать Господу свое смирение?!
Пришел мэр, как и было условлено.
- Расскажите мне, падре, что я должен делать.
- Я сам проведу собрание, - прозвучало в ответ.
Мэр заколебался -он был в городе высшей властью, и ему вовсе не хотелось, чтобы такой важной темы прилюдно и публично касался посторонний. А падре, хоть и провел в Вискосе больше двух десятилетий, все же был не местным, не знал всех здешних легенд и поверий, и в жилах его не текла кровь Ахава.
- Я полагаю, что в столь серьезных обстоятельствах обратиться к народу надлежит все-таки мне, - сказал он.
- Ладно, будь по-вашему. Это даже и к лучшему, ибо, если выйдет скверно, Церковь останется в стороне. Я сообщу вам свой план, а уж вы возьмете на себя труд его обнародовать.
- Впрочем, по зрелом размышлении я понял, что если уж план - ваш, то будет честней и справедливей, если вы о нем и расскажете.
"Вечный страх, - подумал падре. - Хочешь подчинить себе человека - заставь его испытать страх".

Без десяти девять хозяйка гостиницы и жена мэра подошли к дому Берты и, войдя, застали старуху за вязанием.
- Нынче вечером наш город на себя не похож, - сказала она. - Я слышу топот многих ног, в баре все эти люди не поместились бы.
- Это наши мужчины, - ответила хозяйка гостиницы. - Они идут на площадь, чтобы решить, как быть с чужестранцем.
- Понятно. А что тут решать? Либо принять его предложение, либо пусть через двое суток едет восвояси.
- Нам и в голову никогда бы не пришло принять его предложение, - возмутилась жена мэра.
- В самом деле? А я слышала, будто наш падре прочел сегодня замечательную проповедь, вспомнив, как жертва одного человека спасла все человечество и как Бог, приняв предложение сатаны, покарал самого верного из своих рабов. Что дурного, если жители Вискоса воспримут предложение чужестранца как... ну, скажем, как сделку.
- Вы, должно быть, шутите.
- Нет, я вполне серьезно. Вы, похоже, меня обманываете.
Обе дамы хотели встать и уйти, но это было бы слишком рискованно.
- Да, кстати, а чему я обязана честью видеть вас у себя? Раньше такого, помнится, не бывало.
- Два дня назад сеньорита Прим сказала, что слышала, как воет проклятый волк.
- Всем известно, что проклятый волк - глупая выдумка нашего кузнеца, - сказала хозяйка гостиницы. - Уверена, он отправился в лес с какой-нибудь женщиной из соседней деревни, начал там ее домогаться, получил отпор и сплел историю про то, как на него напал волк. Но мы, тем не менее, решили посмотреть, все ли благополучно возле вашего дома.
- Все в полнейшем порядке. Я вяжу салфетку на стол, хоть и не поручусь, что успею завершить работу, - может быть, я завтра умру.
Наступило неловкое молчание.
- Вы, наверно, знаете, что со стариками такое иногда случается: возьмут да умрут, - добавила она.
Атмосфера разрядилась и стала такой, как прежде. Или почти такой.
- Вам рано еще думать о смерти.
- Может, и рано, но кто знает, что ждет нас завтра? Кстати, к вашему сведению, именно об этом я думала весь сегодняшний день.
- Для этого были какие-нибудь особые причины?
- Вы находите, что должны быть особые причины?
Хозяйка гостиницы почувствовала, что необходимо срочно сменить тему разговора, но сделать это надо было осторожно. К этому времени собрание на городской площади уже началось, а продлиться оно должно было всего несколько минут.
- Я нахожу, что с возрастом все мы начинаем осознавать неизбежность смерти. И надо учиться принимать ее с кротким и мудрым смирением, ибо порою она избавляет нас от ненужных страданий.
- Ваша правда, - ответила Берта. - Именно об этом я и размышляла сегодня целый день. И знаете, к какому выводу пришла? Я очень-очень, ну просто ужас как боюсь смерти. И не верю, что пробил мой час.
Снова повисло тягостное молчание, и жена мэра вспомнила давешний разговор в ризнице об участке земли, примыкающем к церкви, - говорили-то они об одном, а в виду имели другое.
Ни она, ни ее спутница не знали, что творится на площади: никто не мог угадать, какой план предложит жителям священник и какова будет реакция горожан.
Бессмысленно было заводить с Бертой разговор напрямую - никто просто так, за здорово живешь, не согласится умереть. Мысленно она поставила себе задачу: если и впрямь они хотят убить старуху, надо придумать способ сделать это так, чтобы обойтись без насилия и не оставить следов борьбы - ведь будет следствие.
Исчезновение. Берта должна просто исчезнуть; ее тело нельзя отнести на кладбище или бросить в лесу; после того, как чужестранец удостоверится в том, что его желание выполнено, надо будет сжечь труп, а пепел развеять в горах. И в буквальном, и в переносном смысле именно Берта будет тем человеком, который удобрит собой здешнюю землю и снова сделает ее плодородной.
- О чем вы так задумались? - прервала ее размышления старуха.
- О костре, - отвечала жена мэра. - О прекрасном костре, который согреет нам и тело, и душу.
- Как хорошо, что мы живем не в средневековье: вы ведь знаете, что кое-кто в нашем городе считает меня ведьмой?
Лгать было нельзя, ведь старуха заподозрила бы недоброе, и обе женщины молча кивнули.
- А живи мы с вами в ту пору, они бы захотели сжечь меня на костре - да-да, сжечь заживо, и только потому, что кто-то решил бы, будто я в чем-то виновата.
"Что происходит? - подумала хозяйка гостиницы. - Неужели нас кто-то выдал? Неужели жена мэра, которая сейчас стоит рядом со мной, успела побывать здесь и все рассказать старухе? Неужели падре раскаялся в своем замысле и пришел сюда исповедаться перед грешницей?"
- Благодарю, что навестили меня, но я прекрасно себя чувствую и готова идти на любые жертвы, включая эти дурацкие диеты для снижения уровня холестерина, ибо желаю жить долго.
Берта поднялась и открыла дверь. Посетительницы стали прощаться. Собрание на площади еще не кончилось.
- Я и вправду рада была вас повидать, а теперь вот только докончу этот ряд и лягу спать. Я, по правде говоря, верю в проклятого волка, а потому хочу вас попросить: вы обе - женщины молодые, может, побудете где-нибудь поблизости, пока не кончится ваше собрание, тогда уж я буду уверена, что волк не подойдет к моим дверям.
Хозяйка гостиницы и жена мэра согласились, пожелали Берте доброй ночи, и та вошла в дом.
- Она все знает! - вполголоса сказала хозяйка. - Кто-то ее предупредил! Разве ты не заметила насмешки в ее словах? Разве не поняла - она догадалась, что мы пришли ее караулить?
Жена мэра слегка смутилась.
- Она не может знать. Не найдется такого безумца, который решился бы... А что, если она...
- Что?
- Если она и в самом деле - ведьма. Помнишь, как дул ветер во время нашего разговора?
- А окна между тем были закрыты.
Сердца у обеих сжались - дали себя знать столетия суеверий. Если Берта - действительно ведьма, смерть ее, вместо того чтобы спасти город, погубит его окончательно.
Так гласили легенды.
Берта погасила свет и в щелочку ставни поглядела на двух женщин, стоявших на улице. Она не знала, что делать - плакать, смеяться или покорно принять свою судьбу. Лишь в одном не было у нее ни малейших сомнений - именно она была предназначена в жертву. Муж явился ей во второй половине дня и, к ее удивлению, не один, а в сопровождении бабушки сеньориты Прим. Первым чувством, которое испытала Берта, была ревность - отчего это они вместе? Но затем она Увидела, какие тревожные и обеспокоенные у них глаза, а уж когда гости рассказали ей, о чем шла речь в ризнице, просто впала в отчаяние.
Они просили ее немедля бежать.
- Да вы шутите, наверно, - отвечала им Берта. - "Бежать". Куда мне с моими больными ногами пускаться в бега - я до церкви-то, что в ста шагах от дома, еле-еле могу доковылять. Нет уж, вы, пожалуйста, решите это дело там, наверху.
Защитите меня! Даром, что ли, я всю жизнь молилась всем святым?!
Гости объяснили, что положение более серьезное, чем представляется Берте: сошлись в противоборстве Добро и Зло, и никто не может вмешиваться. Ангелы и демоны начали одну из тех битв, которые затевались время от времени и на сколько-то лет или столетий губили или спасали целые края.
- Меня это не касается; защищаться мне нечем; к битве я не имею отношения и не просила ее начинать.
Да и никто не просил. Все началось с того, что два года назад некий ангел-хранитель допустил ошибку в расчетах. Произошло похищение - две женщины были уже обречены, но трехлетняя девочка должна была спастись. Она, как говорили, должна была стать утешением для своего отца, помочь ему не утратить надежду и суметь пережить страшное несчастье, которое на него свалилось.
Человек он был хороший и, хоть и пришлось ему испытать горчайшие страдания (а за что - неизвестно, поскольку это входит в компетенцию самого Господа Бога, планы которого истолковать никому не удавалось), должен был оправиться от удара и залечить душевные раны. Предполагалось, что девочка, навсегда отмеченная этой стигмой, будет расти и, достигнув двадцати лет, собственным страданием исцелит чужую боль. Предполагалось также, что она сделает нечто такое важное и значительное, что это отразится на всей планете.
Да, таков был первоначальный план. И все шло прекрасно - полиция ворвалась в квартиру, где держали заложниц, поднялась стрельба, люди, которым предназначено было погибнуть, стали падать. В этот момент ангел-хранитель девочки - Берта, наверно, знает, что трехлетние дети постоянно видят своих ангелов и разговаривают с ними, - подал ей знак, показывая, что надо отступить к стене. Но девочка не поняла и подошла поближе, чтобы услышать, что он говорит.
Она передвинулась всего сантиметров на тридцать, но этого было достаточно для того, чтобы роковой выстрел сразил ее. И с этого мгновения события пошли по Другому руслу: то, чему предназначено было стать историей возрождения души, превратилось в беспощадную борьбу. Вышел на сцену дьявол, требуя себе душу отца убитой девочки - душу, переполненную ненавистью, бессилием и жаждой мести.
Ангелы не соглашались отдать ее - он, хотя занимался, в общем-то, делом предосудительным, человек был хороший, и избран был для того, чтобы помочь своей дочери многое переменить в мире.
Однако он с той поры оставался глух к доводам ангелов, дьявол же постепенно завладевал его душой, пока не подчинил ее себе почти полностью.
- Почти полностью, - повторила Берта. - Вы сказали "почти"?
Гости подтвердили - "почти": оставался еще неразличимый свет, ибо один из ангелов прекратить борьбу не пожелал. Но его и слышно-то не было вплоть до вчерашнего вечера, когда ему удалось ненадолго подать голос. А орудием своим избрал он как раз сеньориту Прим.
Бабушка Шанталь объяснила, что именно это обстоятельство и заставило ее прийти сюда - если есть на свете кто-нибудь, способный переломить ситуацию, то это как раз ее внучка. Но борьба все равно предстоит как никогда жестокая, поскольку ангел чужестранца совсем задавлен присутствием его демона.
Берта попыталась успокоить своих визитеров: в конце концов, их обоих ведь уже нет на свете, так что волноваться и тревожиться пристало ей. А сумеют они помочь Шанталь все изменить?
Демон Шанталь тоже пока выигрывает битву, - отвечали они. Когда девушка была в лесу, бабушка отправила к ней проклятого волка - ага, значит, он все-таки существует, и кузнец говорил правду. Надо было пробудить в чужестранце добрые чувства, и это удалось. Но дальше, насколько можно судить, дело не продвинулось: слишком уж сильные характеры оказались и у Шанталь, и у чужестранца. Остается лишь надеяться, что девушка увидит то, что, по их мнению, она должна увидеть.
Верней сказать - они знают, что она это увидела, и хотят теперь, чтобы она осознала увиденное.
- Что же она должна осознать? - спросила Берта.
Этого они сказать не могут - общение с живыми имеет границы, кое-кто из демонов прислушивается к тому, что они говорят, и, заранее прознав про их замысел, может все испортить. Однако они ручаются, что это очень просто, и Шанталь - если проявит сообразительность, в чем ее бабушка не сомневается, - сможет выправить положение.
Берта, хоть и обожала секреты, допытываться не стала, удовлетворясь и таким ответом: выспрашивать подробности, которые могли бы стоить ей жизни, было не в ее характере. И все же она повернулась к мужу, ибо одну вещь все-таки следовало прояснить:
- Ты велел мне сидеть на стуле перед домом и год за годом караулить город, ибо в него может войти Зло.
Ты сказал мне это задолго до того, как ангел-хранитель дал маху и девочка погибла.
Муж ответил, что Зло так или иначе пройдет через Вискос, ибо ходит по земле и любит заставать людей врасплох.
- Не уверена.
Он тоже в этом не уверен, однако это так. Быть может, поединок Добра и Зла происходит каждую секунду в сердце каждого человека, ибо сердце и есть поле битвы, где сражаются ангелы и демоны. На протяжении многих тысячелетий бьются они за каждую пядь, и так будет продолжаться до тех пор, пока один из противников не уничтожит другого. Впрочем, хоть он и пребывает теперь в духовной сфере, там остается еще очень много неведомого - гораздо больше, чем на Земле.
- Ну, теперь ты меня более или менее убедил. Не тревожьтесь -если мне придется умереть, значит, пришел мой час.
Берта не сказала, что немного ревнует и хотела бы вновь оказаться рядом с мужем; бабушка Шанталь всегда считалась в Вискосе одной из тех, кто своего (да и чужого) не упустит.
Гости удалились, сославшись на то, что им необходимо заставить Шанталь как следует осознать виденное.
Берта возревновала еще пуще, но вскоре успокоилась, хоть и подумала, что муж пытается немного отсрочить ее уход, чтобы без помех наслаждаться обществом бабушки Шанталь.
Кто знает, может быть, завтра и окончится эта его независимость. Берта поразмыслила и пришла к другому выводу: бедняга заслужил несколько лет отдыха, что ей - жалко, что ли? Пусть считает, что волен, как птица, и может делать все, что ему хочется: она-то ведь все равно знает, что он тоскует в разлуке с нею.
Заметив стоявших у дома женщин, старуха подумала, что совсем неплохо было бы еще малость пожить в этой долине, разглядывая горы, присутствуя при вечных распрях мужчин и женщин, деревьев и ветра, ангелов и демонов. Ей стало страшно, и она попыталась сосредоточиться на другом - надо бы завтра взять клубок шерсти другого цвета, ибо салфетка, которую она вязала, получалась больно уж монотонной.
Собрание на городской площади еще продолжалось, а Берта уже спала, пребывая в полной уверенности, что сеньорита Прим, хоть и не обладает даром разговаривать с тенями усопших, поймет все, что те хотели ей сказать.
- В церкви, на священной территории храма, я говорил о необходимости жертвы, - сказал священник. - Здесь, на мирской территории, я прошу вас приготовиться к появлению мученика.
Маленькая площадь, скудно освещенная одним-единственным фонарем (хотя мэр во время избирательной кампании обещал установить еще несколько штук), была заполнена народом. Полусонные крестьяне и пастухи - они привыкли ложиться и вставать с зарей - хранили почтительное и боязливое молчание. Падре поставил рядом с крестом стул и взобрался на него, чтобы его видели все.
- На протяжении нескольких столетий Церковь обвиняли в том, что она вела неправедные войны, хотя на самом деле мы всего лишь стремились защититься от разнообразных угроз и выжить.
- Падре, - крикнул кто-то. - Мы пришли сюда не за тем, чтобы слушать про Церковь. Мы хотим знать, что будет с Вискосом.
- Нет надобности объяснять, что наш город рискует вот-вот исчезнуть с карты, прихватив с собой вас, ваши земли и ваши стада. Я и не собираюсь говорить о Церкви, но одно все же обязан сказать: прийти к спасению мы можем лишь через раскаяние и жертвы. И я, пока меня не прервали, говорил о жертве, которую принесет кто-то, о раскаянии, которое необходимо всем, и о спасении города.
- Завтра все это окажется брехней, - раздался еще чей-то голос.
- Завтра чужестранец покажет нам золото, - сказал мэр, радуясь, что может сообщить сведения, которыми не располагает даже священник. - Сеньорита Прим не желает нести ответственность в одиночку, и хозяйка гостиницы убедила чужестранца принести золото сюда. Без этой гарантии мы палец о палец не ударим.
Мэр взял слово и принялся расписывать волшебные изменения, ожидающие город, - благоустройство, преобразования, детский парк, сокращение налогов, распределение нежданно-негаданно привалившего богатства.
- Всем поровну, - выкрикнул кто-то.
Настало время произнести главное, чего мэру делать очень не хотелось, однако все взоры обратились к нему, и люди на площади, казалось, очнулись от спячки.
- Всем поровну, - подтвердил священник, опередив мэра. Он понимал, что выбора нет: либо все несут одинаковую ответственность за содеянное и получают одинаковое вознаграждение, либо очень скоро кто-нибудь донесет о преступлении, обуреваемый чувствами зависти и мести. Священник превосходно знал смысл этих слов.
- Кто же должен умереть?
Мэр стал объяснять, почему по справедливости выбор должен был пасть на Берту - женщина преклонного возраста, очень горюет по мужу, друзей у нее нет, и вообще она едва ли не выжила из ума, потому что с утра до сумерек сидит перед домом; никак и ничем не споспешествует процветанию Вискоса. Вместо того чтобы купить земли или овец, положила свои деньги в банк под проценты: польза от нее - только торговцам, которые, как и булочник, раз в неделю появляясь в городе, продают свои товары.
В толпе не раздалось ни одного протестующего возгласа. Мэр остался доволен этим, считая, что тем самым подтверждается его авторитет. Священник, однако, знал, что в зависимости от обстоятельств молчание можно трактовать как угодно, ибо не всегда оно есть знак согласия; порой оно свидетельствует лишь о том, что люди не способны быстро соображать и принимать решения немедленно. Так что если кто-нибудь в толпе будет не согласен, он очень скоро начнет терзаться угрызениями совести - зачем, дескать, я промолчал, ведь был против? - и последствия могут быть самыми печальными.
- Нужно, чтобы все были единодушны, - сказал священник. - Нужно, чтобы все сказали, принимают они это решение или нет, вслух - пусть Господь услышит, пусть Он знает, что в его воинстве - отважные люди. Тех, кто не верит в Бога, я прошу высказаться "за" или "против" открыто и прилюдно, чтобы все точно знали, кто что думает.
Мэру не понравилось, как выразился священник: он сказал "нужно", а лучше и правильней было бы - "нам нужно" или "мэру нужно". Когда все это останется позади, он восстановит свой авторитет, предприняв необходимые для этого шаги. Но сейчас он, как опытный политик, предоставил падре возможность действовать и проявить себя.
- Итак, кто согласен?
Первое "я" произнес кузнец. За ним, чтобы всем показать свою неустрашимость, громко повторил это слово мэр. Один за другим люди на площади громко говорили, что согласны, и так продолжалось до тех пор, пока не высказались все. Одни соглашались, потому что хотели, чтобы собрание поскорее окончилось и можно было вернуться домой; другие - потому что думали о золоте и о том, что, внезапно разбогатев, немедленно покинут Вискос; третьи - потому что представляли, как пошлют денег детям, живущим в больших городах, чтоб те не стыдились перед друзьями. И никто, в сущности, из собравшихся не верил, что Вискос обретет былую славу, и все желали богатства, которого всегда, по их мнению, заслуживали, но которым никогда не обладали. И никто не сказал: "Я - против!"
- В нашем городе 108 женщин и 173 мужчины, - продолжал священник, - В каждом доме имеется одно, по крайней мере, ружье, поскольку местная традиция предписывает чтить искусство охоты. Пусть завтра утром каждый принесет в ризницу ружье с одним зарядом. Нашего мэра, у которого несколько ружей, я прошу захватить одно и для меня.
- Никогда мы не согласимся кому-то там отдать наши ружья, - закричал из толпы один егерь. - Ружье - это святыня, ружье - штука прихотливая и чужих рук не терпит.
- Дайте мне закончить. Я вам объясню, как производится расстрел. Выделяют для этого полувзвод - семерых солдат, которые и должны привести в исполнение смертный приговор. Семерым солдатам дают семь ружей; из них шесть заряжены боевыми патронами, а одно - холостым. Одинаково воспламеняется порох, одинаково звучит выстрел, но в холостом патроне нет свинцовой пули, которая должна вылететь из дула и поразить осужденного.
Солдаты не знают, кто из них стреляет холостыми. Каждый считает, что именно он, и потому ответственность за смерть этого человека возлагает на своих товарищей, которые никогда прежде не видели казнимого, но обязаны по долгу службы стрелять в него.
- Никто не считает себя виноватым, - произнес молчавший до сей поры латифундист.
- Вот именно. И завтра я поступлю так же: из 87 патронов свинец извлеку, а в остальных - оставлю. Все выстрелят залпом, но никто не будет знать, есть в его ружье настоящий заряд или нет. И таким образом каждый из вас сможет считать, что не виноват.
Люди на площади уже порядком устали, и потому слова священника были встречены общим вздохом облегчения. Все встрепенулись и приободрились, словно все предстоящее потеряло свой трагический смысл, превратившись в безобидное кладоискательство. Каждый из мужчин Вис-коса был уверен, что уж ему-то непременно достанется ружье с холостым зарядом и он не будет повинен в смертоубийстве, а всего лишь примкнет к товарищам, захотевшим вытянуть родной город из трясины. Все оживились - наконец-то в Вискосе развернутся новые и значительные события.
- Можете быть уверены, что уж мое-то ружье будет заряжено по-настоящему. От самого себя я прятаться не могу. А от своей доли золота я отказываюсь, на то есть причины, - сказал священник.
И снова мэру не понравились ни сами эти слова, ни то, как они были произнесены.
Падре дал понять жителям Вискоса, что он - человек мужественный и благородный, притом способный на самопожертвование и прирожденный лидер. Если бы на площади была жена, она наверняка бы сказала, что священник метит в мэры и на следующих выборах выставит свою кандидатуру.
"Ничего-ничего, подождем до понедельника", - подумал он. В понедельник он собирался издать декрет, который наложит на церковь такой налог, что священник принужден будет покинуть город. Поделом ему, раз он - единственный, кто не хочет разбогатеть.
- И кого же мы... - спросил кузнец.
- Я приведу жертву, - отвечал священник. - Я сам займусь этим. Но со мной должны пойти еще трое.
Охотников не находилось, и тогда он сам выбрал троих крепких мужчин. Лишь один из них начал было отнекиваться, но остальные покосились на него, и он тут же согласился.
- А где же мы совершим жертвоприношение? --осведомился латифундист, обращаясь к священнику.
Мэр почувствовал, что стремительно теряет свой авторитет и надо немедленно восстановить его.
- Здесь я решаю, - сказал он, с ненавистью глядя на латифундиста. - Нельзя обагрять кровью землю Вискоса. Казнь произойдет завтра, в это же время, у кельтского монолита. Захватите с собой фонари, лампы, факелы, чтобы видно было, в какую сторону направить ружья.
Священник слез со стула, показывая, что собрание окончено. Женщины снова услышали топот многих ног по мостовой - мужчины возвращались по домам, что-то пили, глядели в окно или в изнеможении сразу валились на кровать. Мэр встретился со своей супругой, и та рассказала ему, чего наслушалась у Берты и какого страху натерпелась. Обсудив вместе с хозяйкой гостиницы каждое произнесенное старухой слово, обе дамы пришли к выводу, что все же она ни о чем не подозревает, а думать иначе заставило их поначалу испытываемое ими чувство вины. "Все это вздор, вроде россказней о проклятом волке", - добавила жена мэра.
Священник же вернулся в церковь и молился там до утра.

Шанталь пила кофе и ела хлеб, купленный накануне, - по воскресеньям булочник не приезжал. В окно ей было видно, как жители Вискоса выходят из своих домов с охотничьими ружьями. Она приготовилась к смерти, поскольку постоянно думала о том, что выбор может пасть на нее, но в дверь к ней так и не постучали - люди шагали мимо, заходили в ризницу и покидали ее с пустыми руками.
Она спустилась вниз, пришла в бар, и хозяйка гостиницы рассказала ей обо всем, что случилось минувшим вече-том, - и про то, как была избрана жертва, и о том, что придумал священник. Говорила она безо всякой враждебности, и события, судя по всему, явно повернулись в пользу Шанталь.
- Вот что я тебе скажу; когда-нибудь Вискос в полной мере поймет, что ты сделала для его жителей.
- Однако чужестранец должен показать золото, - сказала девушка.
- Ну разумеется. Он только что вышел из гостиницы с пустым рюкзаком.
Шанталь решила не ходить в лес, потому что дорога туда шла мимо дома Берты, а ей было совестно смотреть старухе в глаза. Она вернулась домой и снова припомнила свой сон.
Накануне днем странный приснился ей сон - будто ангел вручает ей одиннадцать слитков золота и просит взять их себе.
Она отвечает ангелу - для этого надо кого-нибудь убить. А он говорит - нет, совсем даже наоборот, слитки эти доказывают, что золота не существует.
Вот из-за этого сна она и попросила хозяйку гостиницы поговорить с чужестранцем - у нее родился план. Но поскольку все битвы ее жизни оказывались проигранными, она сильно сомневалась, что сможет осуществить его.
Берта смотрела, как солнце садится за верхушками гор, когда вдруг заметила, что к ее дому приближаются священник и еще трое мужчин. Она опечалилась по трем причинам - во-первых, стало ясно, что час ее пробил; во-вторых, оттого, что муж так и не появился, чтобы утешить ее (может, боялся предстоящего, может, стыдился собственного своего бессилия); и, наконец, оттого, что скопленные ею деньги достанутся акционерам банка, в котором хранились, ибо она уже не поспевала забрать их оттуда и устроить из них костер.
А обрадовалась она тому, что наконец-то встретит мужа, который в эту минуту прогуливается, наверное, с бабушкой сеньориты Прим. И еще - тому, что последний день ее жизни выдался холодным, но ясным и солнечным: не каждому удается унести с собой в могилу такое славное воспоминание.
Священник знаком велел своим спутникам подождать в сторонке, а сам приблизился к старухе.
- Добрый вечер. Видите, как велик Господь, если сотворил такую красоту, - сказала она, а про себя добавила: "Вы уведете меня, но здесь я оставлю всю вину мира".
- Вы не представляете себе, как прекрасен рай, - ответил священник, однако Берта поняла, что пущенная ею стрела попала в цель и священник теперь изо всех сил старается сохранить хладнокровие.
- Ваша правда, не представляю. Более того, вообще не уверена, что рай существует, а вы-то бывали там?
- Пока не доводилось. Зато я бывал в аду и знаю, как он ужасен, хоть со стороны кажется очень привлекательным.
Берта поняла, что он имеет в виду Вискос.
- Ошибаетесь, падре. Вы были в раю, только не поняли этого. Впрочем, так происходит с большинством людей - они даже в самых благодатных местах ищут страданий, потому что воображают, будто не заслуживают счастья.
- Сдается мне, что годы, проведенные здесь, умудрили вас.
- Много лет ко мне никто не приходил поговорить, а сейчас вот, как ни странно, все вдруг вспомнили о моем существовании. Представьте себе, падре, вчера вечером честь своим посещением мне оказали хозяйка гостиницы и супруга нашего мэра, сегодня меня навестил наш пастырь. Как это понимать?
Впору заважничать.
- У вас есть для этого все основания, - отвечал священник. - Важнее вас нет в Вискосе человека.
- Я что, наследство получила?
- Десять слитков золота. Многие поколения наших земляков будут вам благодарны. Вполне возможно, вам памятник поставят.
- Я предпочитаю фонтан. Это не только красиво, но и утоляет жажду и смиряет тревогу.
- Хорошо. Будет вам фонтан. Обещаю.
Берта решила - пора перестать ломать комедию и переходить прямо к делу.
- Падре, я уже все знаю. Вы обрекли на смерть ни в чем не повинную женщину, которая не может оказать вам сопротивления. Будьте вы прокляты! И вы, и этот город, и все его жители.
- Да, мы будем прокляты, - согласился священник. - Больше двадцати лет я пытался
благословить этот край, но никто не слышал моих призывов. Больше двадцати лет я пытался внедрить Добро в сердца людей - пытался, пока не понял, что Бог избрал меня своей левой рукой для того, чтобы я показал Зло, на которое они способны.
Может быть, хотя бы сейчас они устрашатся и обратятся.
Берте захотелось расплакаться, но она сдержала себя.
- Золотые слова, жаль только - совершенно пустые. Всего лишь попытка объяснить жестокость и несправедливость.
- Я, не в пример всем прочим, делаю это не ради денег. Я знаю, что золото чужестранца - проклято, как и наш край, и никому не принесет счастья. Я делаю так потому, что Бог меня попросил об этом. Верней, не попросил, а, вняв моим молитвам, приказал.
"Зряшный спор", - подумала Берта. Священник тем временем сунул руку в карман и достал несколько облаток.
- Вы ничего даже не почувствуете, - сказал он. - Позвольте нам войти.
- Ни вы, и никто другой из Вискоса не переступит порог моего дома, пока я жива. Может быть, уже к исходу сегодняшней ночи эта дверь будет открыта, но сейчас - нет.
По знаку священника один из тех, кто сопровождал его, принес пластиковую бутылку.
- Примите эти таблетки. Вы на несколько часов погрузитесь в сон, а проснетесь уже на небесах, рядом с вашим мужем.
- Я всегда рядом со своим мужем, а снотворное в жизни не принимала, хоть и страдаю бессонницей.
- Тем лучше - лекарство подействует почти мгновенно.
Солнце уже зашло, и сумерки стремительно окутывали долину, церковь, город.
- А если я не стану принимать?
- Примете.
Берта посмотрела на спутников священника и поняла, что он говорит правду. Она взяла таблетки, положила их в рот и запила водой - целой бутылкой. Нет у воды ни вкуса, ни цвета, ни запаха, а тем не менее - ничего на свете нет важнее. В точности как - по крайней мере в эту минуту - никого нет важнее Берты.
Она снова оглядела горы, теперь уже скрытые тьмой. Увидела, как зажглась на небе первая звезда, и подумала, что прожила хорошую жизнь: родилась и умерла в любимом краю -что из того, что этот край ее не любил? Истинная любовь взаимности не требует, а тот, кто желает получить за свою любовь награду, попусту теряет время.
Бог не оставил ее своими милостями. Она нигде никогда не бывала, но знала твердо - в Вискосе происходит то же самое, что везде и повсюду. Она потеряла горячо любимого мужа, но Бог даровал ей радость - муж и по смерти оставался рядом. Она видела расцвет городка, присутствовала при том, как начался его упадок, и уйдет из жизни, не дождавшись его окончательной гибели. Она знала людей со всеми их достоинствами и недостатками и - несмотря на все происходящее с ней сейчас, несмотря на то, что муж клялся ей, будто и в невидимом мире идет жестокое противоборство, - верила, что доброта человеческая в конце концов одержит верх.
Ей было жалко священника, мэра, сеньориту Прим, чужестранца, всех обитателей Вискоса, ибо Берта была убеждена непреложно - никогда Зло не приведет за собой Добро, как бы ни хотелось ее землякам верить в это. Когда же они обнаружат, как обстоит дело в действительности, будет уже слишком поздно.
Берта сокрушалась лишь об одном - никогда в жизни она не видела моря. Знала, что оно есть, что оно огромно, что одновременно - и неистово, и кротко, но так и не смогла отправиться к нему, набрать в рот пригоршню его солоноватой воды, ощутить босыми ступнями прикосновение песка, погрузиться в холодную волну, словно возвращаясь в лоно Великой Матери (она помнила, что кельты любили употреблять это понятие). А если не считать моря, то ни с чем на этом свете ей не было грустно расставаться. Плохо, конечно, очень плохо, печально, что приходится ей покидать мир вот так, но она не желала считать себя жертвой - без сомнения, сам Бог определил Берте эту роль, и была она несравненно лучше той, которую дал Он священнику.
- Я хочу сказать вам о Добре и Зле, - услышала она его голос и в тот же миг ощутила, как словно бы отнялись у нее руки и ноги.
- Не нужно. Вы не знаете, что такое Добро. Вы отравлены злом, которое причинили вам, а теперь распространяете его и на эту землю. Вы ничем не отличаетесь от чужестранца, явившегося к нам в Вискос, чтобы уничтожить нас.
Она сама еле слышала свои последние слова. Взглянула на звезду в небе и закрыла глаза.

У себя в номере чужестранец вошел в ванную комнату, тщательно вымыл каждый слиток золота и вновь положил их в старый и грязный заплечный мешок. Двое суток назад он сошел со сцены, но теперь приходилось вновь появиться в финале, под занавес.
Все было продумано и спланировано скрупулезно и во всех деталях - начиная с выбора городка, стоящего на отшибе и малонаселенного, до сообщницы, которая - в том случае, если что-то пойдет наперекосяк, - отведет от него любые подозрения и не позволит властям обвинить его в подстрекательстве к убийству. Диктофон и награда, первые осторожные шаги, первый этап, когда он завел дружбу с жителями Вискоса. Второй этап, когда он бросил в эту землю семена ужаса и смятения. Как Бог поступил с ним, так и он поступит с другими.
Он позаботился обо всем и все предусмотрел - все, кроме одного; ему и в голову не могло прийти, что план его удастся. Чужестранец был убежден в том, что, когда придет час решения, прозвучит короткое слово "нет", которое все переменит, найдется один-единственный человек, который откажется пойти на преступление, - и его будет достаточно, чтобы показать -не все потеряно. Если один человек спасет городок, спасен будет весь мир: станет очевидно, что надежда не угасла, что добро - сильнее, что террористы сами не знали, причиной какого зла они были, прощение будет даровано, на смену мучениям придет светлая грусть воспоминаний, и он научится жить с ней и заново искать счастье. За это "нет", которое ему бы так хотелось услышать, жители Вискоса получили бы десять золотых слитков - вне зависимости от исхода пари, заключенного с Шанталь.
Но план его провалился. А теперь было уже поздно - изменить замысел он не мог.
В дверь постучали.
- Идемте скорей, -послышался голос хозяйки гостиницы. - Час настал.
- Иду-иду.
Он надел пиджак, спустился в бар и сказал хозяйке:
- Золото у меня. Но, во избежание недоразумений, хочу предупредить - вам, должно быть, известно, что кое-кто осведомлен о том, где я нахожусь. Если вы решите избрать другую жертву, можете быть уверены, что полиция нагрянет именно сюда. Вы ведь сами видели, как я несколько раз звонил по телефону, не так ли?
Хозяйка гостиницы молча кивнула.

До кельтского монолита было полчаса ходьбы. На протяжении нескольких веков люди считали, что это - всего лишь огромный, отполированный дождями и льдом камень причудливой формы, в незапамятные времена поваленный ударом молнии. Ахав устраивал там заседания городского совета, ибо скала напоминала стол, самой природой установленный на свежем воздухе.
Так продолжалось до тех пор, пока кто-то из членов научной экспедиции, которую правительство направило в Вискос с целью изучить наследие кельтов, не обратил внимание на этот камень. Тотчас прибыли археологи, принялись измерять, проводить расчеты и раскопки, спорить. Наконец пришли к выводу о том, что некое кельтское племя почитало это место как священное. Впрочем, какие ритуалы и церемонии там проводились, оставалось неизвестным. Одни ученые считали, что прежде там было нечто вроде астрономической обсерватории; другие утверждали, что на камне устраивались радения в честь богини плодородия и жрецы совершали ритуальные совокупления с девственницами. Дискуссия длилась около недели, а потом ученые отправились в какое-то более интересное для них место, так и не придя к окончательному выводу.
Мэр Вискоса вскоре после своего избрания заказал и опубликовал в местной газете репортаж о кельтском наследии, надеясь, что он привлечет в город туристов, однако тропы были труднопроходимы, а редким смельчакам в награду за мужество Вискос мог предложить всего-навсего огромный лежачий камень, тогда как соседние городки и деревни - нечто гораздо более привлекательное: изваяния, надписи и прочее. Так что ничего из этой затеи не вышло, и спустя небольшое время монолит вернулся к исполнению своих прежних функций - стал служить столом, за которым на еженедельных пикниках пировали жители Вискоса.
Во многих домах Вискоса в тот день звучали споры, посвященные одному и тому же: мужья собирались идти одни, а жены отстаивали свое право принять участие в "таинстве жертвоприношения", как с некоторых пор стало называться готовящееся преступление. Мужья говорили - мол, опасно, никто не знает, каких бед может натворить огнестрельное оружие. Жены же утверждали, что движет их супругами лишь себялюбие, и следует уважать их женские права, ибо мир давно уж не тот, каким представляют его себе мужчины. В конце концов мужья сдавались, а жены торжествовали победу.
И вот теперь по направлению к монолиту ползла цепочка огоньков, количество которых в точности соответствовало числу обитателей Вискоса, и, поскольку чужестранец нес факел, а Берта - ничего не несла, было этих огоньков ровно 281.
Каждый мужчина в одной руке нес фонарь или лампу, а в другой - охотничье ружье, переломленное пополам, чтобы не произвести случайного выстрела.
Берта была единственной, кому не надо было своими ногами добираться к месту сбора, - она безмятежно спала в импровизированном паланкине, который с большим трудом несли двое дровосеков. "Хорошо еще, что не придется тащить такую тяжесть назад, - размышлял один из них. - В нее всадят столько свинца, что вес ее утроится".
Он прикинул, что каждый заряд обычно содержит шесть маленьких свинцовых шариков.
Если все выстрелы попадут в цель, то есть в тело старухи, в нем окажется 522 дробины, и свинца, значит, будет больше, чем крови.
Дровосек почувствовал в этот миг, как забурлило у него в животе, и решил, что ни о чем больше думать не станет до понедельника.
По дороге никто ни с кем не разговаривал, никто никому не смотрел в глаза, словно все загодя договорились относиться к происходящему как к некоему кошмарному сну, который следует забыть - и чем раньше, тем лучше. Люди тяжело дышали -скорее от волнения, чем от усталости. И вот наконец огромный светящийся полукруг с трех сторон замкнул прогалину, посреди которой лежал кельтский монолит.
По знаку, поданному мэром, дровосеки отвязали веревки, удерживавшие Берту на носилках, и положили ее на каменный стол.
- Нет, так не пойдет, - возразил кузнец, припомнив, как в виденных им фильмах про войну солдаты, спасаясь от неприятельского огня, приникают к земле. - В лежачего трудно попасть.
Тогда дровосеки посадили Берту, прислонив ее спиной к камню. Получилась вроде бы идеальная мишень, но тут прозвучал плачущий женский голос:
- Она уставилась прямо на нас! Она видит, что мы делаем.
Разумеется, Берта ничего не видела, но было невыносимо смотреть на эту добродушного вида, благостно улыбающуюся старушку, которая совсем скоро будет умерщвлена сотнями маленьких свинцовых шариков.
- Поверните ее спиной, - приказал мэр, также не оставшийся безразличным к подобному зрелищу.
Дровосеки, ворча, снова подошли к монолиту и поставили Берту на колени, так что лицом и грудью она прижималась к камню. Однако поскольку в таком положении удержать ее было невозможно, пришлось привязать ей к запястьям веревку, перекинуть через верхушку монолита и закрепить на противоположной стороне.
Картина получилась жутковатая - отвернувшаяся от людей коленопреклоненная женщина, руки которой были воздеты к небесам, словно она кому-то молилась или о чем-то молила. Кто-то запротестовал и на этот раз, но мэр сказал, что пора кончать.
И чем скорей, тем лучше. Без речей и оправданий - то и другое можно оставить на завтра, когда в баре и на улицах начнутся разговоры пастухов и пахарей. Можно не сомневаться, что по одной из трех городских улиц еще долго не будут ходить люди - слишком уж все привыкли к тому, что там, у своего дома сидит Берта, глядит на горы и беседует сама с собой. Хорошо, что из Вискоса можно выйти еще двумя путями, не считая узенького проулка, который по самодельной лестнице выводит прямо вниз, на автостраду.
- Давайте кончать с этим, - сказал мэр, довольный тем, что священник не произносил ни слова и, стало быть, не покушался на его авторитет. - А то еще кто-нибудь в долине увидит эту нашу иллюминацию и захочет узнать, что происходит. Целься, пли - и по домам!
Не рассусоливая. Выполняя свой долг, подобно хорошим солдатам, которые защищают отчий край. Без душевных терзаний. Есть приказ, надо его выполнить.
Но тут мэр внезапно не только понял, почему священник хранит молчание, но и догадался, что попал в ловушку. С этого момента все - если эта история вскроется - смогут повторять то, что после всех войн неизменно говорят убийцы: "Мы выполняли приказ". Что же сейчас творится в душах этих людей и кто тогда он - негодяй или спаситель?
Нельзя давать слабину - особенно в тот миг, когда раздастся слитный лязг собранных ружей. Он представил себе, как оглушительно грянет залп из 174 стволов, но успокоил себя: если даже кто и услышит, они уже будут далеко отсюда, а прежде чем начать подъем, он приказал, чтобы люди, когда пойдут назад, погасили фонари и лампы. Дорогу все найдут и с закрытыми глазами -свет будет нужен, лишь чтобы избежать несчастных случаев в самый момент стрельбы.
Женщины инстинктивно отпрянули назад, когда мужчины взяли на прицел неподвижную фигуру, видневшуюся в пятидесяти метрах впереди. Промахнуться было невозможно - сызмальства все они были обучены меткой стрельбе, умели валить бегущего зверя, сбивать птицу влет.
Мэр уже приготовился скомандовать "Пли!", но тут раздался женский голос: - Стойте! Это была сеньорита Прим.
- А золото? Золото вы видели?
Стрелки опустили ружья, но не разломили их. В самом деле - золота никто не видел. Все повернулись к чужестранцу.
Тот медленно вышел на середину, стал перед шеренгой, опустил наземь мешок и начал один за другим вынимать из него золотые слитки.
- Вот оно, - произнес он, возвращаясь на свое место с краю полумесяца.
А Шанталь подошла туда, где лежали слитки, и подняла один из них с земли.
- Это золото, - сказала она. - Но я хочу, чтобы вы в этом убедились. Пусть подойдут сюда девять женщин, и пусть каждая возьмет в руки по одному слитку.
Мэр забеспокоился - женщины окажутся на линии огня, а у кого-то из мужчин может дрогнуть рука, и раздастся выстрел. Однако девять женщин -и его жена в том числе - приблизились к сеньорите Прим и выполнили ее просьбу.
- Да, это золото, - сказала жена мэра, тщательно изучив то, что было у нее в руках, и сравнив это со своими немногими украшениями. - Вот я вижу тут государственное клеймо и цифры, обозначающие серийный номер, дату изготовления и вес. Нас не обманывают.
- Тогда держите слитки и выслушайте то, что я хочу вам сказать.
- Сейчас не время произносить речи, сеньорита Прим, - вмешался мэр и добавил, обращаясь к женщинам: - Уйдите отсюда, дайте нам докончить начатое.
- Заткнись, идиот!
Крик Шанталь напугал всех. Никому и в голову не могло прийти, чтобы кто-нибудь в Вискосе осмелился произнести подобное.
- Вы что, с ума сошли?
- Заткнись! - еще громче выкрикнула она, дрожа с головы до ног, не сводя с мэра побелевших от ненависти глаз. - Это ты сошел с ума, раз попался в ловушку, которая грозит нам всем осуждением и смертью! Это ты, очертя голову, угодил в нее!
Мэр сделал шаг к Шанталь, но двое мужчин удержали его.
- Послушаем, что она скажет! - раздался в толпе чей-то голос. - Десять минут значения не имеют!
Не то что десять - даже пять минут имеют огромное значение, и каждый из жителей Вискоса знал об этом. Чем дольше стояли они на прогалине, тем стремительней рос их страх, тем острей осознавали они свою вину, тем сильней жег их стыд, тем трудней становилось унимать дрожь в руках. Все хотели только одного - найти какой-нибудь благовидный предлог и отменить то, что затеяли. По дороге каждый из мужчин считал, что его-то ружье заряжено холостым и что все мигом будет кончено, - а теперь каждый боялся, что из его ствола вылетит смертоносный свинец, и тогда призрак старухи, которую все считали ведьмой, будет являться к нему по ночам.
Боялись, что кто-нибудь проговорится. Или что священник не исполнит своего обещания, и виноваты окажутся все.
- Ладно, пять минут, - сказал мэр, пытаясь внушить собравшимся, будто это он дает разрешение, тогда как игра уже пошла по правилам, установленным Шанталь.
- Я буду говорить столько, сколько захочу, - ответила девушка, которая сумела обрести самообладание и не собиралась уступать ни пяди завоеванной территории.
Слова ее звучали как никогда властно и веско. - Но это будет недолго. Забавно смотреть на происходящее, особенно потому, что все мы знаем - при Ахаве появлялись в нашем городе люди, о которых шла слава, будто у них есть особый порошок, способный превратить свинец в золото. Эти люди называли себя алхимиками, и во всяком случае один из них - когда Ахав пригрозил ему смертью - доказал, что говорит правду.
Сегодня вы хотите сделать то же самое - собираетесь смешать свинец с кровью, пребывая в уверенности, что он превратится в то самое золото, которое мы держим в руках. С одной стороны, вы совершенно правы. С другой - золото, так быстро попав к вам в руки, так же быстро из них уплывет.
Чужестранец не понимал, о чем говорит девушка, но хотел, чтобы она продолжала: он почувствовал, что в каком-то темном уголке его души снова засиял уже позабытый свет.
- Все мы в школе читали знаменитую легенду про царя Мидаса. Этот человек однажды повстречал бога, и тот предложил исполнить любое его желание. Мидас был очень богат, но хотел быть еще богаче, и вот он попросил: "Пусть все, к чему я притрагиваюсь, превращается в золото".
Припомните, что произошло вслед за тем. Мидас превратил в золото свою мебель и свой дворец и все, что его окружало. Он работал все утро - и золотыми стали деревья в саду и ступени лестницы. В полдень он проголодался и захотел что-нибудь съесть. Но едва лишь он прикоснулся к румяной бараньей ноге, которую подали ему слуги, как она стала золотой. Он поднес к губам стакан вина - и вино стало золотом. Лишь в этот миг осознав, какую ошибку совершил, он в отчаянии бросился к жене, прося ее о помощи, но стоило ему взять ее за руку, как жена превратилась в золотую статую.
Слуги убежали из дома, боясь, что и их постигнет та же участь. Не прошло и недели, как Мидас, окруженный золотом со всех сторон, умер от голода и жажды.
- К чему ты все это рассказываешь? - осведомилась жена мэра. Она торопливо опустила слиток на землю и вернулась на прежнее место, рядом с мужем. - Разве в Вискосе появился бог, который наделил нас таким же даром?
- К чему? Да просто к тому, что золото само по себе ничего не стоит. Ровным счетом ничего. Его не съешь, не выпьешь, не купишь на него скотину или землю.
Цену имеют деньги, а каким образом превратите вы это золото в деньги?
У нас два пути. Можно попросить, чтобы наш кузнец, расплавив слитки, разделил их на двести восемьдесят одинаковых кусочков. Каждый из нас отправится в город продавать свою долю. И в тот же миг мы навлечем на себя подозрение, ибо в нашей долине золотых копей нет, а потому непонятно, откуда это у всех жителей Вискоса вдруг взялись маленькие золотые слитки. Власти начнут разбирательство. Мы, конечно, скажем, что нашли сокровища древних кельтов. Экспертиза моментально установит, что золото - недавно отлито, что здесь уже проводились археологические раскопки и что будь у кельтов такое количество золота, они бы возвели в нашем крае большой и богатый город.
- Ты - глубоко невежественна, - подал голос латифундист. - Мы сдадим слитки такими, как есть, - с пробами, клеймами и прочим -в банк, получим за них деньги и разделим поровну.
- Это второй путь. Мэр берет десять слитков, несет их в банк и просит дать за них деньги. Банковский клерк не станет задавать ему те вопросы, которые, без сомнения, возникли бы у него, появись в банке мы все. Мэр представляет городскую власть, и потому его попросят всего лишь предъявить документы, свидетельствующие, что золото было приобретено. Мэр отвечает, что документов у него никаких нет, но зато на каждом слитке - как тут только что говорила его жена - стоит клеймо, и, значит, золото - настоящее. Есть и дата выпуска, и номер серии.
К этому времени наш чужестранец будет уже далеко отсюда.
Клерк попросит дать ему некоторое время -он лично знает мэра и не сомневается в его честности, но ему, дескать, необходимо разрешение на выплату такой значительной суммы. Тут он осведомится, откуда же все-таки взялось это золото.
Мэр ответит, что это был подарок одного заезжего чужестранца - мэр наш далеко не дурак и за словом в карман не полезет.
Ну, клерк доложит обо всем управляющему, а управляющий - нет, он тоже, разумеется, никого не подозревает, но, будучи всего лишь служащим на жалованье, рисковать попусту не желает - созовет членов правления банка. Никто из них нашего мэра не знает, но поскольку всякая крупная выплата нежелательна, попросят подождать два дня, в течение которых будет установлено происхождение слитков.
И что же выяснится? Что золото - краденое. Или что оно было куплено людьми, подозреваемыми в торговле наркотиками.
Шанталь замолчала. Тот самый страх, который она испытала когда-то, впервые взяв в руки предназначенный ей слиток, овладел теперь всеми ее земляками. История одного человека - это история человечества.
- Ведь на каждом слитке стоит номер серии и дата изготовления. Установить, откуда это золото, ничего не стоит.
Все взгляды обратились к чужестранцу, который сохранял полное бесстрастие.
- Ничего не надо у него спрашивать, - сказала Шанталь. - Он ответит, нам придется поверить, что это правда, а человек, который толкает других на преступление, не заслуживает доверия.
- Мы же можем задержать его здесь, пока золото не превратится в наличные, - сказал кузнец. Чужестранец подал знак хозяйке гостиницы.
- Он неуязвим, - сказала та. - У него, очевидно, могущественные друзья. Он при мне несколько раз звонил по телефону, разговаривал с кем-то, заказывал билеты.
Если он исчезнет, станет ясно, что его похитили, и полиция нагрянет в Вискос.
Шанталь положила свой слиток на землю и вышла из сектора обстрела. Остальные восемь женщин последовали за ней.
- Можете стрелять, если хотите. Но я знаю, что это - ловушка, подстроенная чужестранцем, и потому не стану соучастницей преступления.
- Ничего ты не можешь знать! - крикнул латифундист.
- Если я окажусь права, мэр в самом скором времени сядет за решетку, а представители власти явятся в Вискос, чтобы узнать, у кого же он украл это золото. И кому-то придется объясняться. Только не мне.
Но я обещаю хранить молчание: скажу лишь, что не знаю, что тут было. Помимо всего прочего, мэра все мы знаем, в отличие от чужестранца, который завтра навсегда покинет Вискос. Может быть, мэр возьмет всю вину на себя, скажет, что похитил золото у неизвестного чужестранца, который провел в Вискосе неделю.
Тогда все вы станете считать его героем, преступление никогда не будет раскрыто, а мы все будем жить, как жили, но - в любом случае - без золота.
- Я сделаю это! - сказал мэр, зная, что девчонка просто спятила и несет околесицу.
Тут послышался лязг - кто-то первым переломил свою двустволку.
- Верьте мне! - кричал мэр. - Я беру это на себя! Я рискну!
В ответ ему раздался еще один металлический щелчок, потом еще и еще, и так продолжалось до тех пор, пока стволы почти всех ружей не опустились к земле - сколько же можно верить обещаниям политиков?! Продолжали целиться только мэр и священник: один держал на мушке сеньориту Прим, другой - Берту. Однако дровосек -тот самый, что по дороге прикидывал, сколько же свинцовых шариков пронзит тело старухи, - увидел, что происходит, бросился к ним и обезоружил.
Мэр еще не потерял рассудок, чтобы совершить преступление из чувства мести, а священник был неопытен в обращении с оружием и, скорей всего, промахнулся бы.
Сеньорита Прим была права: верить другим - очень рискованно. Внезапно показалось, что все осознали эту истину, ибо люди - сначала самые старые, а за ними и остальные - потянулись прочь.
В молчании двинулись они вниз по склону, стараясь думать о погоде, о предстоящей вскоре стрижке овец, о поле, которое надо будет через несколько дней снова вспахать, о начинающемся сезоне охоты. Ничего другого не происходило и произойти не могло, ибо Вискос был затерян во времени, и дни в нем были неразличимо схожи друг с другом.
Люди говорили себе, что все, творившееся в городке в последние три дня, им просто приснилось.
Это был сон. Кошмарный сон.

На поляне осталось три человека - один из них, привязанный к камню, спал - и два фонаря.
- Вот золото, которое принадлежит отныне городу Вискосу, - сказал чужестранец Шанталь. - Я же, выходит, остаюсь без золота и без ответа на свой вопрос.
- Оно принадлежит не Вискосу, а мне. И эти слитки, и тот, который зарыт у подножья валуна в форме буквы "Y". И ты пойдешь со мной и поможешь превратить золото в деньги, потому что ни единому твоему слову я не верю.
- Сама знаешь, что я не сделаю этого. Что же касается твоего презрения ко мне, то презирать тебе следует саму себя. Ты должна быть благодарна за все, что тут произошло, ибо, показав золото, я дал тебе нечто несравненно большее, чем возможность разбогатеть.
Я заставил тебя действовать. Благодаря мне ты прекратила бесплодно протестовать против всего на свете и заняла определенную позицию.
- Очень благородно с твоей стороны, - иронически сказала Шанталь. - Я и в первую минуту нашей встречи могла бы кое-что высказать насчет природы человеческой.
Вискос находится в упадке, но прошлое его было исполнено славы и мудрости. Я бы могла дать тебе ответ, которого ты так добиваешься, если бы помнила вопрос.
Шанталь подошла к камню и развязала веревку, стягивавшую запястья Берты, увидела на лбу старухи ранку -должно быть, это от того, что ее прижали лицом к камню, - но убедилась, что это пустячная ссадина. Хуже было то, что придется сидеть здесь до утра, дожидаясь, пока Берта проснется.
- Ты и сейчас можешь дать мне ответ? - спросил чужестранец.
- Помнится, тебе уже рассказывали о встрече святого Савиния с Ахавом?
- Да, разумеется. Святой пришел к нему, немножко поговорил с ним, и араб обратился, потому что понял - отвага святого превосходит его собственную.
- Вот именно. Ты только забыл упомянуть, что они немножко поговорили и перед тем, как отшельник заснул, Ахав же начал точить нож в тот самый миг, когда Савиний переступил порог его жилища. Разбойник, уверенный, что весь мир - это отражение его самого, решил испытать святого и спросил:
- Если бы сейчас пришла сюда самая красивая из всех блудниц, что бродят по городу, сумел бы ты не думать о том, как хороша она и обольстительна?
- Нет. Но я сумел бы обуздать себя, - отвечал отшельник.
- А если бы я предложил тебе много золотых монет за то, что ты сошел бы с горы, покинул свой скит и примкнул бы к нам, сумел бы ты смотреть на это золото как на простые камни?
- Нет. Но я сумел бы обуздать себя.
- А если бы к тебе пришли два брата, один из которых поносил бы и презирал тебя, а другой - почитал как святого, сумел бы ты счесть их обоих равными?
- Я страдал бы, но и страдая, сумел бы обуздать себя и не делал бы различия между ними. Шанталь помолчала и добавила:
- Говорят, что эта краткая беседа сыграла решающую роль в обращении Ахава.
Чужестранец не нуждался в объяснениях девушки - он и сам знал, что одни и те же силы воздействовали на Савиния и на Ахава: Добро и Зло вели борьбу за них, как и за души всех людей, сколько ни есть их на Земле. Когда Ахав понял, что Савиний равен ему, он понял и то, что равен Савинию.
В конце концов, все это - вопрос самообуздания. И выбора.
И больше ничего.

Шанталь в последний раз обвела взглядом долину, горы, лес, где бродила в детстве, и ощутила во рту вкус ключевой воды, свежей зелени, домашнего вина, которое изготовлялось из лучшего во всей округе винограда и тщательно оберегалось местными жителями от туристов. Дело было в том, что производилось этого вина так мало, что за пределы Вискоса его не вывозили, а в погоне за деньгами винодел мог бы, пожалуй, нарушить свои принципы.
Она вернулась лишь для того, чтобы проститься с Бертой, и даже специально надела то, в чем ходила обычно, чтобы никто не смог догадаться - краткая поездка в город превратила ее в богатую женщину: чужестранец взял на себя все хлопоты, все подготовил и предусмотрел, подписал все бумаги, необходимые для того, чтобы золото было продано, а вырученные деньги - перечислены на только что открытый в том же банке счет сеньориты Прим. Оператор, глядевший на нее и чужестранца с преувеличенной почтительностью, не задал ни единого лишнего вопроса. Однако Шанталь была уверена: он решил, что этот стареющий господин открывает счет своей молоденькой любовнице.
"Какое приятное было ощущение!" -вспомнила она. Вероятно, клерк счел - она так хороша в постели, что стоит этих огромных денег.
Она повстречала по дороге нескольких земляков; никто не знал, что она уезжает из Вискоса, и здоровались с ней так, словно ничего и не происходило, словно дьявол и не посещал городок. Она здоровалась в ответ и тоже делала вид, что этот день - точно такой же, как и все остальные дни ее жизни.
Она пока не знала, насколько сильно все то, что недавно открылось ей, переменило ее, но - у нее будет время понять это, Берта сидела перед своим домом - и уже не для того, чтобы караулить город, а просто потому, что ничего другого делать не умела.
- В мою честь построят фонтан, - сказала она. - Такую цену я назначила за то, что буду молчать. Знаю, он простоит недолго и утолит жажду немногих, ибо Вискос так или иначе обречен, и погубит его если не появившийся здесь дьявол, то время, в котором мы живем.
Шанталь спросила, как будет выглядеть фонтан; Берта объяснила свой замысел: вода струится из Солнца и попадает в раскрытый рот жабы. Солнце - это она, Берта, жаба - священник.
- Я буду утолять его жажду света до тех пор, пока будет стоять этот фонтан.
Мэр пытался было возражать, говорил, что это введет город в непомерные расходы, но Берта слушать ничего не захотела, и властям пришлось согласиться - на следующей неделе должны начаться работы.
- А ты, дочь моя, в конце концов сделаешь то, что я тебе предлагала. Могу сказать только одно, но зато с полной уверенностью - жизнь у человека короткая или долгая, смотря по тому, как он ее проживает.
Шанталь улыбнулась, поцеловала старуху и повернулась к Вискосу спиной - навсегда. Берта права: ей нельзя терять время, хоть она и надеялась, что ее жизнь будет очень долгой.