Рэй Брэдбери - Пустыня

"Итак, настал желанный час..." Уже смеркалось, но Джейнис и Леонора во флигеле неутомимо укла­дывали вещи, что-то напевали, почти ничего не ели и, когда становилось невтерпеж, подбадривали друг друга. Только в окно они не смотрели - за окном сгущалась тьма, высы­пали холодные яркие звезды.

- Слышишь? - сказала Джейнис.

Звук такой, словно по реке идет пароход, но это взмыла в небо ракета. И еще что-то - играют на банджо? Нет, это, как положено по вечерам, поют свою песенку сверчки в лето от Рождества Христова две тысячи третье. Несчетные го­лоса звучат в воздухе, голоса природы и города. И Джейнис, склонив голову, слушает. Давным-давно, в 1849-м, здесь, на этой самой улице, раздавались голоса чревовещателей, про­поведников, гадалок, глупцов, школяров, авантюристов - все они собрались тогда в этом городке Индипенденс, штат Миссури. Они ждали, чтоб подсохла почва после дождей и весенних разливов и поднялись густые травы, плотный ко­вер, что выдержит их тележки и фургоны, их пестрые судьбы и мечты.

Итак, настал желанный час -

И мы летим, летим на Марс!

Пять тысяч женщин в небесах

Творить сумеют чудеса!

- Такую песенку пели когда-то в Вайоминге, - сказала Леонора. - Чуточку изменить слова - и вполне подходит для две тысячи третьего года.

Джейнис взяла маленькую, не больше спичечной, коро­бочку с питательными пилюлями и мысленно прикинула, сколько всего везли в тех старых фургонах на огромных колесах. На каждого человека - тонны груза, подумать страшно! Окорока, грудинка, сахар, соль, мука, сушеные фрукты, галеты, лимонная кислота, вода, имбирь, перец - длиннейший, нескончаемый список! А теперь захвати в дорогу пилюли не крупнее наручных часиков - и будешь сыт, стран­ствуя не просто от Форта Ларами до Хангтауна, а через всю звездную пустыню.

Джейнис распахнула дверь чулана и чуть не вскрикнула. На нее в упор смотрели тьма, и ночь, и межзвездные бездны.

Много лет назад было в ее жизни два таких случая: сестра заперла ее в чулане, а она визжала и отбивалась, а в другой раз в гостях, когда играли в прятки, она через кухню выбежала в длинный темный коридор. Но это ока­зался не коридор. Это была неосвещенная лестница, глу­бокий черный колодец. Она выбежала в пустоту. Опора ушла из-под ног, Джейнис закричала и свалилась. Вниз, в непроглядную черноту. В погреб. Она падала долго - успело гулко ударить сердце. И долго-долго она задыхалась в том чулане, - ни один луч света не пробивался к ней, ни одной подружки не было рядом, никто не слыхал ее криков. Со­всем одна, взаперти, во тьме. Падаешь во тьму. И кричишь!

Два воспоминания.

И вот сейчас распахнулась дверь чулана и тьма повисла бархатным пологом, таким плотным, что можно потрогать его дрожащей рукой; точно черная пантера, дышала тьма, глядя в лицо тусклым взором, - и те давние воспоминания вдруг нахлынули на Джейнис. Бездна и падение. Бездна и одиночество, когда тебя заперли, и кричишь, и никто не слышит. Они с Леонорой укладывались, работали без пере­дышки и при этом старались не смотреть в окно, на пуга­ющий Млечный Путь, в бескрайнюю, беспредельную пус­тоту, и только старый привычный чулан, где затаился свой, отдельный клочок ночи, напомнил им наконец о том, что их ждет.

Вот так и будешь скользить в пустоту, к звездам, во тьме, в огромном, чудовищном черном чулане и станешь кричать и звать, и никто не услышит. Вечно падать сквозь тучи метеоритов, среди безбожных комет. В бездонную лест­ничную клетку. Через немыслимую, как в кошмарном сне, угольную шахту - в ничто.

Она закричала. Ни звука не сорвалось с ее губ. Вопль метался в груди, в висках. Она кричала. С маху захлопнула дверь чулана! Навалилась на нее всем телом. Чувствовала, как по ту сторону дышит и скулит тьма, и изо всей силы держала дверь, и слезы выступили у нее на глазах. Она долго стояла так и смотрела, как Леонора укладывает вещи, и наконец дрожь унялась. Истерика, которой не дали волю, понемногу отступила. И стало слышно, как трезво, рассу­дительно тикают на руке часы.

- Шестьдесят миллионов миль! - она подошла наконец к окну, точно ступила на край глубокого колодца. - Просто не могу поверить, что вот сейчас на Марсе наши мужчины строят города и ждут нас.

- Верить надо только в завтрашнюю ракету - не опоз­дать бы на нее!

Джейнис подняла обеими руками белое платье, в полу­темной комнате оно казалось призраком.

- Странно это... выйти замуж на другой планете.

- Пойдем-ка спать.

- Нет! В полночь вызовет Марс. Я все равно не усну, буду думать, как мне сказать Уиллу, что я решила лететь. Ты только представь, мой голос полетит к нему по светофону за шестьдесят миллионов миль! Я боюсь - а вдруг передумаю, со мной ведь это бывало!

- Наша последняя ночь на Земле...

Теперь они знали, что так оно и есть, и примирились с этим; уже не укрыться было от этой мысли. Они улетают - и, быть может, никогда не вернутся. Они покидают город Индипенденс в штате Миссури на североамериканском кон­тиненте, который омывают два океана - с одной стороны Атлантический, с другой - Тихий, - и ничего этого не за­хватишь с собой в чемодане. Все время они страшились по­смотреть в лицо этой суровой истине. А теперь она стала перед ними во весь рост. И они оцепенели.

- Наши дети уже не будут американцами, они даже не будут людьми с Земли. Теперь мы на всю жизнь - марсиане.

- Я не хочу! - вдруг крикнула Джейнис. Ужас сковал ее.

- Я боюсь! Бездна, тьма, ракета, метеориты... И все, все останется позади! Ну зачем мне лететь?!

Леонора обхватила ее за плечи, прижала к себе и стала укачивать, как маленькую.

- Там новый мир. Так бывало и в старину. Мужчины идут вперед, женщины - за ними.

- Нет, ты скажи, зачем, ну зачем это мне?

- Затем, - спокойно сказала Леонора и усадила ее на край кровати. - Затем, что там Уилл.

Отрадно было услышать его имя. Джейнис притихла.

- Это из-за мужчин нам так трудно, - сказала Лео­нора. - Когда-то, бывало, если женщина одолеет ради муж­чины двести миль, это уже событие. Потом они стали уез­жать за тысячу миль. А теперь улетают на другой край Вселенной. Но все равно это нас не остановит, правда?

- Боюсь, в ракете я буду дура дурой.

- Ну и я буду дурой, - сказала Леонора и поднялась. - Пойдем-ка погуляем на прощание. Джейнис выглянула из окна.

- Завтра все в городе пойдет по-прежнему, а нас тут уже не будет. Люди проснутся, позавтракают, займутся делами, лягут спать, на следующее утро опять проснутся, а мы уже ничего этого не узнаем, и никто про нас не вспомнит.

Они слепо кружили по комнате, словно не могли найти выхода.

- Пойдем.

Отворили наконец дверь, погасили свет, вышли и закрыли за собой дверь.

В небе царило небывалое оживление. То ли распускались огромные цветы, то ли свистела, кружила, завивалась неви­данная метель. Медлительными снежными хлопьями опус­кались вертолеты. Еще и еще прибывали женщины - с во­стока и запада, с юга и севера. Все огромное ночное небо снежило вертолетами. Гостиницы были переполнены, ра­душно распахивались двери частных домов, в окрестных полях и лугах поднимались целые палаточные городки, точно странные, уродливые цветы, - и весь город и его окрестности согреты были не одной только летней ночью. Тепло излучали запрокинутые к небу разрумянившиеся лица женщин и загорелые лица юношей. За грядой холмов гото­вились к старту ракеты, казалось, кто-то разом нажимает все клавиши гигантского органа, и от могучих аккордов от­ветно трепетали все стекла в каждом окне и каждая косточка в теле. Дрожь отдавалась в зубах, в руках и ногах до самых кончиков пальцев.

Леонора и Джейнис сидели в аптеке среди незнакомых женщин.

- Вы премило выглядите, красавицы, только что-то вы нынче невеселые? - сказал им продавец за стойкой.

- Два стакана шоколада на солоде, - попросила Лео­нора и улыбнулась за двоих, потому что Джейнис не вы­молвила ни слова.

И обе уставились на свои стаканы, точно на редкостную картину в музее. Не скоро, очень не скоро на Марсе можно будет побаловаться солодовым напитком.

Джейнис порылась в сумочке, нерешительно вытащила конверт и положила на мраморную стойку.

- От Уилла. Пришло с почтовой ракетой два дня назад. Из-за этого я и решилась лететь. Я тебе сразу не сказала. Посмотри. Возьми, возьми, прочти записку.

Леонора вытряхнула из конверта листок бумаги и про­читала вслух:

Милая Джейнис. Это наш дом, если, конечно, ты решишь при­ехать.

Уйм

Леонора еще постучала по конверту, и из него выпала на стойку блестящая цветная фотография. На фотографии был дом - старый, замшелый, золотисто-коричневый, как леде­нец, уютный дом, а вокруг алели цветы, прохладно зеленел папоротник, и веранда заросла косматым плющом.

- Но позволь, Джейнис!

- Да?

- Это же твой дом здесь, на Земле, на улице Вязов!

- Нет. Смотри получше.

Обе всмотрелись - по сторонам уютного коричневого дома и за ним открывался вид, какого не найдешь на Земле. Почва была странного лилового цвета, трава чуть отливала красным, небо сверкало, как серый алмаз, а сбоку причуд­ливо изогнулось дерево, похожее на старуху, в чьих седых волосах запутались блестящие льдинки.

- Этот дом Уилл построил там для меня, - сказала Джейнис. - Как посмотрю, легче на душе. Вчера, когда я оставалась на минутку одна и меня одолевал страх, я каж­дый раз вынимала эту карточку и смотрела.

Они не сводили глаз с фотографии, разглядывали уют­ный дом, что ждал за шестьдесят миллионов миль отсюда - знакомый и все же незнакомый, старый и совсем новый, и справа теплый желтый прямоугольник - это светится окно гостиной.

- Молодчина Уилл. - Леонора одобрительно кивну­ла. - Он знает, что делает

Они допили коктейль. А по улице все бродили оживлен­ные толпы приезжих, и падал, падал с летнего неба нетающий снег.

Они накупили в дорогу уйму всякого вздора - пакетики лимонных леденцов, журналы мод на глянцевитой бумаге, тонкие духи; потом взяли напрокат две гравизащитные куртки - наряд, в котором стоит коснуться едва заметной кнопки на поясе - и порхаешь, как мотылек, бросая вызов земному притяжению, - и, словно подхваченные ветром цветочные лепестки, понеслись над городом.

- Все равно куда, - сказала Леонора. - Куда глаза гля­дят.

Они отдались на волю ветра, и он понес их сквозь лет­нюю ночь, полную яблоневого цвета и оживленных приго­товлений, над милым городом, над домами их детства и юности, над школами и улицами, над ручьями, лугами и фермами, такими родными, что каждое зерно пшеницы было дороже золота. Они трепетали, точно листья под жарким дуновением ветра, что предвещает грозу, когда в горах уже сверкают летние молнии. Под ними в полях белели пыльные дороги - еще так недавно они по спирали спускались здесь на блестящих под луной стрекочущих вертолетах, и дышали ночной прохладой на берегу реки, и с ними были их люби­мые, которые теперь так далеко...

Они парили над городом, уже отдаленным, хоть они пока не так высоко поднялись над землей; город уходил вниз, словно черная река, и вдруг, точно гребень волны, вздымался свет живых и ярких огней... и все же город был уже недо­сягаем, уже только видение, затянутое дымкой отчужден­ности; он еще не скрылся навсегда из глаз, а память уже в тоске и страхе оплакивала утрату.

Покачиваясь и кружа в воздухе, они украдкой загляды­вали на прощание в сотни родных и милых лиц, которые проплывали мимо в рамах освещенных окон, будто уноси­мые ветром; но это само Время подхватило их обеих и несло своим дыханием. Они всматривались в каждое дерево - ведь кора хранила вырезанные на ней когда-то признания; сколь­зили взглядом по каждому тротуару. Впервые они увидели, как прекрасен их город, прекрасны и одинокие огоньки и потемневшие от старости кирпичные стены, - они смот­рели расширенными глазами и упивались этой красотой. Город кружил под ними, точно праздничная карусель; порой всплеснет музыка, забормочут, перекликнутся голоса в домах, мелькнут призрачные отсветы телевизионных экра­нов.

Две женщины скользили в воздухе, точно иглы, и за ними от дерева к дереву тонкой нитью тянулся аромат духов. Глаза, кажется, уже не вмещали виденного, а они все откла­дывали впрок каждую мелочь, каждую тень, каждый оди­нокий дуб и вяз, каждую машину, пробегающую там, внизу, по извилистой улочке, - и вот уже полны слез глаза, полны с краями и голова и сердце...

"Точно я мертвая, - думала Джейнис, - точно лежу в могиле, а надо мной весенняя ночь, и все живет и движется, а я - нет, все готово жить дальше без меня. Так бывало в пятнадцать, в шестнадцать лет: весной я не могла спокойно пройти мимо кладбища, всегда плакала, думала: ночь такая чудесная, и я живу, а они все лежат мертвые, и это неспра­ведливо, несправедливо. Мне стыдно было, что я живу. А вот сейчас, сегодня меня будто вытащили из могилы и сказали: один только раз, последний, посмотри, какой он, город, и люди, и что это значит - жить, а потом за тобой опять захлебнется черная дверь".

Тихо-тихо, качаясь на ночном ветру, словно два белых китайских фонарика, проплывали они над своей жизнью, над прошлым, над лугами, где в свете множества огней рас­кинулись палаточные городки, над большими дорогами, где до рассвета будут второпях тесниться грузовики с припа­сами для дальнего пути. Долго смотрели они сверху на все это и не могли оторваться.

Часы на здании суда гулко пробили три четверти две­надцатого, когда две женщины, словно две паутинки, сле­тевшие со звезд, опустились на залитую луной мостовую перед домом Джейнис. Город уже спал, дом Джейнис им тоже сулил покой и сон, но обеим было не до сна.

- Неужели это мы? - сказала Джейнис. - Мы - Джей­нис Смит и Леонора Холмс, и на дворе год две тысячи третий.

- Да:

Джейнис провела языком по пересохшим губам и выпря­милась.

- Хотела бы я, чтоб это был какой-нибудь другой год.

- Тысяча четыреста девяносто второй? Тысяча шестьсот двенадцатый? - Леонора вздохнула, и заодно с нею вздох­нул, пролетая, ветер в листве деревьев. - Всегда было не одно, так другое - отплытие Колумба, высадка в Плимут-Роке. И хоть убей, не знаю, как тут быть нам, женщинам.

- Оставаться старыми девами.

- Или сниматься с якоря, как мы сейчас.

Они открыли дверь, дом дохнул им навстречу теплом и ночной тишиной, шум города медленно отступал. Они за­крыли за собой дверь, и тут в доме раздался звонок.

- Вызов! - крикнула на бегу Джейнис.

Леонора вошла в спальню за нею по пятам, но Джейнис уже схватила трубку и повторяет: "Алло, алло!" В большом далеком городе техник готовится включить огромный ап­парат, который соединит сейчас два мира, и две женщины ждут - одна, вся побелев, сидит с трубкой в руках, другая склонилась над нею, и в лице ее тоже ни кровинки.

Настало долгое затишье, и в нем - только звезды и время - нескончаемое ожидание, каким были для них и все последние три года. И вот настал час, пришла очередь Джей­нис позвать через миллионы миль, через бездну, где мчатся метеоры и кометы, убегая от рыжего солнца, которое вот-вот опалит и расплавит ее слова и выжжет из них всякий смысл. Но голос ее все пронизал серебряной иглой, прошил стежками слов бескрайнюю ночь, отразился от лун Марса. И нашел того, кто ждал в далекой-далекой комнате, в городе на другой планете, до которой радиоволнам лететь пять ми­нут. Вот что она сказала:

- Здравствуй, Уилл! Это я, Джейнис! Она сглотнула комок, застрявший в горле.

- Дают так мало времени. Только одну минуту. Она закрыла глаза.

- Я хочу говорить медленно, а велят побыстрее. Так вот... я решила. Я приеду. Я вылетаю завтрашней ракетой. Я все-таки прилечу к тебе. И я тебя люблю. Надеюсь, ты меня слышишь. Я тебя люблю. Я так соскучилась...

Голос ее полетел к далекому, невидимому миру. Теперь, когда все было уже сказано, ей захотелось вернуть свои слова, сказать не так, по-другому, лучше объяснить, что у нее на душе. Но слова ее уже неслись среди планет, и если б какое-нибудь чудо космической радиации заставило их вспых­нуть и засветиться, подумала Джейнис, ее любовь озарила бы десятки миров и на той стороне земного шара, где сейчас ночь, люди изумились бы неурочной заре. Теперь ее слова принадлежат уже не ей, но межпланетному пространству, они ничьи, пока не долетят до цели, к которой они мчатся со скоростью сто восемьдесят шесть тысяч миль в секунду.

"Что он мне ответит? - думала она. - Что скажет он в ту короткую минуту, которая отведена ему?" Она беспо­койно вертела и теребила часы на руке, а в трубке светофона потрескивало - само пространство говорило с Джейнис, она слышала неистовую пляску электрических разрядов и голос магнитных бурь.

- Он уже ответил? - шепнула Леонора.

- Ш-ш! - Джейнис пригнулась к самым коленям, точно ей стало дурно.

И тогда из бездны долетел голос Уилла.

- Я его слышу! - вскрикнула Джейнис.

- Что он говорит?

Голос звучал с Марса, он летел через пустоту, где не бывает ни рассвета, ни заката, лишь вечная ночь, и во мраке - пылающее солнце. И где-то на полпути между Марсом и Землей голос потерялся - быть может, слова захватил силою тяготения и увлек за собой пронесшийся мимо наэлектри­зованный метеорит, быть может, на них обрушился сереб­ряный дождь метеоритной пыли... как знать. Но только все мелкие, незначительные слова будто смыло. И когда голос долетел до Джейнис, она услышала одно лишь слово:

- ...люблю...

И опять воцарилась бескрайняя ночь, и слышно было, как вращаются звезды и что-то нашептывают солнца, и голос еще одного мира, затерянного в пространстве, отдавался у нее в ушах - гром ее собственного сердца.

- Ты его слышала? - спросила Леонора. У Джейнис едва хватило сил кивнуть.

- Что же он говорил, что он говорил? - допытывалась Леонора.

Но этого Джейнис не сказала бы никому на свете, эта радость слишком дорогая, чтобы ею можно было поде­литься. Она сидела и вслушивалась - в памяти опять и опять звучало то единственное слово. Она сидела и вслуши­валась, и даже не заметила, как Леонора взяла у нее из рук трубку и положила на рычаг.

И вот они лежат в постелях, свет погашен, в комнатах веет ночной ветер, а в нем - дыхание долгих странствий среди мрака и звезд; и они говорят о завтрашнем дне и о днях, которые настанут после: то будут не дни и не ночи, но неведомое время без границ и пределов; а потом голоса смолкают, заглушенные то ли сном, то ли бессонными мыс­лями, и Джейнис остается в постели одна.

"Так вот как бывало столетие с лишним назад? - ду­мается ей. - В маленьких городках на востоке страны жен­щины в последнюю ночь, в ночь кануна, ложились спать и не могли уснуть, и слышали в ночи, как фыркают и пере­ступают лошади и скрипят огромные фургоны, снаряжен­ные в дорогу, и под деревьями шумно дышат волы, и плачут дети, до срока узнав одиночество. Равнины и лесные чащи полнились извечным шумом прибытий и отъездов, и куз­нецы за полночь гремели молотами в багровом аду подле своих горнов. И пахло грудинкой и окороками, что копти­лись на дорогу, и, словно корабли, тяжело раскачивались фургоны, до отказа нагруженные припасами для перехода через прерии; в деревянных бочонках плескалась вода, оша­лело кудахтали куры в корзинах, подвешенных снизу к осям, собаки убегали вперед и в страхе прибегали обратно, и в глазах у них отражалась пустыня. Значит, вот как было в те давние времена? На краю бездны, на грани звездной пропасти. Тогда был запах буйволов, в наши дни - запах ракеты. Значит, вот как это было?"

Дремотные мысли путались, и, уже погружаясь в сон, она окончательно поняла - да, конечно, неизбежно и неотвра­тимо - так было от века и так будет во веки веков.