Глава IV - Политика и этика

«Для меня заниматься политикой означает ломать
стену культурных предубеждений, которая нас окружает».
«Нужно, чтобы все поняли: писатель играет
не более важную роль, чем продавец кокосов».

Всю свою бурную юность Падло Коэльо был активным участником самых радикальных движений — даже «Битлз» казались ему консерваторами. Он всегда был радикалом. Мечтал об альтернативном обществе и погружался с головой в марксистские течения. Он всегда открыто заявлял о своих политических и этических взглядах как радикал, противостоящий системе, и дорого заплатил за это: ему пришлось пережить психиатрическую клинику, тюрьму, пытки.

А сейчас, когда он стал зрелым человеком, знаменитым на весь мир, человеком, которого любят сильные мира сего и которого обожают читатели, каковы его политические и этические взгляды? Он считает себя животным политическим, но при этом хочет держаться вдалеке от искушения примкнуть к какой-либо партии. В глубине души он, как и в юности, остался романтиком. Хочет верить, что глубокие духовные убеждения, любовь к тайне, терпимость и добрая магия, место для которой есть в жизни каждого, способны сделать наш мир менее несчастным, менее жестоким, наполнить его сбывающимися мечтами. Для этого, как он думает, посреди самого жестокого насилия и неутолимой жажды власти нужно постараться сохранить в себе слабого ребенка, спящего в каждом из нас и напоминающего об утерянной невинности. Мы должны помнить о нем, если хотим понять что-то в самих себе и в том, для чего живем на свете.

— Ты живешь в Бразилии, хотя полгода проводишь в разъездах по всему миру. Это развивающаяся страна с огромными возможностями, в которой все еще есть сорок миллионов бедняков, выброшенных из общества и полностью предоставленных самим себе. По сравнению с ними мы все — богачи. Ты сильно нуждался, пока не добился успеха. Сейчас ты богатый человек, у тебя миллионные гонорары, ты живешь в этом прекрасном доме в Рио-де-Жанейро, напротив чудесного пляжа Копакабана... Я уверен, многим твоим читателям было бы интересно узнать, каковы твои политические и этические взгляды на проблемы третьего мира.

— Естественно, мое мировоззрение и политические взгляды со временем изменялись. Как ты знаешь, я принадлежал и к более радикальным течениям. Видел их хорошие и плохие стороны. Все мы в той или иной мере чувствуем себя сиротами, мечтаем о более справедливом обществе, за которое не жаль пожертвовать собой.

Сейчас я убежден, что не великим идеологиям предстоит изменить мир. Многие из них уже потерпели фиаско, и существует опасность, что появятся новые, еще более жестокие. Об этом говорят новые фундаменталистские течения. Я все еще чувствую себя животным политическим, но в моих книгах политика — это попытка сломать стену культурных предубеждений, которые могут перерасти в фанатизм. Я согласен с вашим философом Фернандо Саватером, что самое важное — это активная этическая позиция каждого человека, без которой общество в будущем будет становиться все более каиновым и менее братским.

—А в чем состоит твой личный вклад?

—Я убежден, что сегодня каждый человек должен принести свою крупицу добра на благо общества. Поэтому я возлагаю очень большие надежды на волну солидарности, которая растет во всем мире, особенно среди молодежи.

Чтобы не остаться в бесплотном мире добрых намерений, я решил сделать что-то конкретное, сообразуясь со своими возможностями, и создал фонд, который носит мое имя и который не исчезнет после моей смерти.

— Чем именно он занимается?

— Во-первых, скажу тебе, что им управляет моя жена, Кристина. Она следит за тем, чтобы фонд служил исключительно тем целям, для которых был создан. Я с самого начала хотел, чтобы это была серьезная организация и чтобы ее деятельность была абсолютно прозрачной. У фонда пять направлений работы: беспризорные бразильские дети, одинокие неимущие старики, перевод бразильских классиков на другие языки, чтобы познакомить мир с очень богатой культурой моей страны. Меня интересуют прежде всего уже умершие классики, не хочу вызывать ничью ревность и будоражить ничье пустое тщеславие. Четвертая задача — изучение доисторического периода в Бразилии, ненаписанная история этой страны, которую я так люблю.

Мы сейчас думаем, как постепенно опубликовать результаты наших исследований. Я уже связался с нашим министерством культуры. А еще я подумываю о том, чтобы начать распространять эту информацию через Интернет. И наконец, пятое направление — единственное, которое исчезнет после моей смерти, потому что это нечто очень личное: я решил помочь некоторым людям исполнить главную в их жизни мечту. Конечно, о чем меня только не просят... Но тут уж только я решаю, кому помогать. Это может быть все что угодно, от того, чтобы подарить кому-то гитару или собрание книг, и до оплаты расходов на паломничество в Сантьяго, — я никогда не забуду собственный опыт, который так изменил мою жизнь.

— На тебя со всех сторон обрушатся просьбы.

— Так оно и есть. Значительная часть тех писем, которые я получаю каждый день, — это просьбы о чем-то. Не буду скрывать, что нередко то, исполняю я какую-то просьбу или нет, зависит от того, с какой ноги я сегодня встал. Тут я доверяю своему инстинкту. Здесь только я принимаю решения. А всем остальным занимается руководство фонда.

— Сколько денег ты отдаешь фонду? Я читал об этом самые разные и противоречивые вещи.

— Чтобы не было путаницы, скажу, что каждый год передаю фонду триста тысяч долларов из своих авторских гонораров. Хотя на самом деле в прошлом году из-за моей ошибки в одном интервью они превратились в четыреста. Раз уж я это сказал, то, чтобы мне не выглядеть лжецом, мы потратили еще сто тысяч на покупку нового дома для работы с беспризорными детьми в трущобах. Старый дом стал нам мал. Так что боюсь, что моя ошибка в будущем будет мне стоить еще сто тысяч долларов в год.

— Почему ты решил публично заговорить о фонде? Сначала о нем ничего не было известно, ты работал в полном молчании.

— Это правда, но однажды в одной газете появилось маленькое сообщение, и, к моему удивлению, благодаря этому я смог своей рукой прикоснуться к огромной молчаливой цепи солидарности, которая существует в обществе. Тысячи людей предложили нам свою помощь.

Кроме того, я понял, что эта молчаливая цепь солидарности очень разнообразна, в нее входят не только юные идеалисты или взрослые, которые хотят сделать что-то для других людей, даже не имея для того средств, но и серьезные предприниматели, промышленники с большими деньгами. Но и те и другие равны в своем энтузиазме, с которым они стараются сделать что-то конкретное для тех, кто больше всего нуждается. И делается это без шума, на цыпочках, так, как говорит Евангелие: чтобы правая рука не знала, что делает левая.

—А какова твоя позиция в собственно политических вопросах?

— Как я уже говорил, я считаю себя политиком, но не принадлежу ни к какой партии. Думаю, что своими книгами участвую в политике, потому что помогаю людям многое осознать при помощи моего Личного Мифа, пробуждаю женскую часть человеческой натуры, желание разорвать Учебник Хорошего Поведения и своими силами воплотить свои мечты. Кроме того, я предупреждаю людей об опасности фанатизма любой масти, о том, что кто-то пытается управлять их сознанием, о фальшивой культуре знания, о лицемерии такой политики, которая не служит гражданам, а пользуется ими для удовлетворения своих личных капризов.

—Было ли у тебя когда-нибудь из-за той славы, которая тебя окружает, искушение заняться политикой, вступив в какую-нибудь партию?

— Участвовать в выборах? Ну уж нет. Вся эта партийная политика меня не интересует. Но я и так занимаюсь политикой. Разве это не политика — пытаться разрушить стену, отделяющую людей от власти? Соединять воображаемое и реальность? У обычной политики уже есть свои лидеры и свои народные представители. Меня интересует совсем другая политика.

— Ты часто говоришь, что делать свое дело хорошо и с энтузиазмом —это тоже политика.

— Да. Для меня заниматься политикой — значит всеми возможными способами повторять, что нужно прожить эту жизнь с энтузиазмом, что каждый несет ответственность за свою судьбу и не должен перепоручать ее кому-то другому, что в мире любой писатель, как бы он ни был знаменит, играет не более важную роль, чем продавец кокосов или полицейский, который следит на улице за твоей безопасностью. Хотя этот-то как раз вполне может вообразить, что он и есть самый главный.

Для меня заниматься политикой — значит добиваться изменения во всем том, что я называю «Академией», то есть в традиционном, закосневшем, бюрократическом знании, которое считает себя единственным источником мудрости. Это власть избранных. Нужно снова дать свободу творчеству, дать право голоса обычным людям; понять, что не должно быть избранных хранителей знания, которые считают, что звания и заслуги дают им право навязывать свою культуру другим.

Думаю, в этом может помочь Интернет, инструмент, который, несмотря на все таящиеся в нем опасности, способен дать возможность высказаться всем — пусть как угодно коряво. Если власти не испортят Интернет, не подчинят его себе, мне кажется, он сможет стать прекрасным форумом для всемирной дискуссии, в которой никто не будет чувствовать себя изолированным. Думаю, благодаря ему может возникнуть здоровая анархия, которую не смогут контролировать те, кто держит в руках мировое господство. Но может быть, это всего лишь еще одна утопия, в которую мне хотелось бы верить.

—А если бы тебя спросили, как ты относишься к новым освободительным движениям третьего мира, таким, как индейское движение в штате Чьяпас, в Мексике, или бразильское движение Безземельных., что бы ты ответил?

— Я всегда занимаю определенную позицию. Никогда не отказываюсь высказать свое мнение за или против, никогда не отмалчиваюсь, всегда вовлекаюсь в происходящее.

— Так что же ты думаешь об этих движениях?

— Смотря о каких. В Чьяпасе я вижу больше романтики, потому что не знаю их достаточно хорошо. Что касается движения Безземельных, с которым я знаком ближе, должен признать, что есть вещи, с которыми я не согласен. Они, на мой взгляд, не всегда ведут себя последовательно.

(На следующий день Коэльо захотел вернуться к этой теме. Он боялся, что его позиция останется неясна, и беспокоился о том, как воспримут это читатели.)

— Ты сказал, что никогда не отказываешься высказывать свое мнение по спорным вопросам политики, что ты не боишься отвечать за свои слова.

— Это правда, но тут дело в другом. Понимаешь, с тех пор как я стал знаменитостью, все хотят узнать мое мнение о самых неожиданных вещах, начиная со смерти принцессы Дианы и кончая футболом. Ладно еще футбол, потому что я его очень люблю и немного в нем разбираюсь, но есть вещи, в которых я ничего не понимаю, а меня заставляют высказывать свое мнение.

Нечто подобное происходит со мной и в политике. Я не считаю себя чуждым политике, ведь она многое решает в нашей жизни. Нельзя быть равнодушным к политике, потому что иначе другие будут решать за нас касающиеся нашей жизни и наших интересов вопросы. Надо активно в ней участвовать. Но я не профессиональный политик и не специалист по политической философии.

— Но, например, о движении Безземельных не так уж трудно составить свое мнение. У нас много информации, так что речь идет скорее о том, к чему у тебя лежит сердце.

—Дело не только в сердце. Нужно уметь анализировать явления. Судя по всему, это движение началось очень хорошо, с вполне конкретных действий. Существуют огромные латифундии, и вполне логично, что Безземельные захотели занять эти земли и создать новую ситуацию в обществе. У меня недавно брали интервью на эту тему, и моя позиция была предельно ясна.

Но все дело в том, что —возможно, из-за нехватки опыта — в движении происходят вещи, которые мне совсем не нравятся. Например, проводятся неоправданные захваты. В конце прошлого года я лично встречался с лидером движения, Стедиле. Это было на ужине у одного представителя ЮНЕСКО, в Бразилиа.

— Какое впечатление он на тебя произвел?

—У нас была возможность поговорить и обменяться мнениями. Он показался мне очень трезво мыслящим человеком, но, мне кажется, он не совсем адекватно использует в политике свою огромную власть. Я имею в виду традиционную политику. Я боюсь, как бы им не воспользовались правые силы, как это уже случилось с бразильским партизанским движением, которое в определенный момент допустило несколько ошибок и тем самым дало повод правым силам развязать репрессии. Этого же я боюсь и сегодня. Мне кажется, движение допускает некоторые злоупотребления, и это меня печалит и беспокоит. Это может помешать борьбе левых демократических сил, которые набирают силу в стране. Хотя пока и нельзя сказать, что у нас левое правительство.

— Ты не видишь никаких положительных сторон в этом движении?

— Конечно, вижу, поэтому-то мне и не хотелось бы, чтобы кто-то воспользовался его ошибками. Например, я вижу положительную тенденцию в том, что движение, похоже, начинает завязывать отношения с другими политическими силами. Всегда необходимо смягчать жесткость своей идеологии, умея чувствовать момент, в котором живешь. Например, ПТ, Партия Трудящихся (партия Аулы, левого толка), кажется мне гораздо более зрелой. Движение Безземельных может и помочь ПТ, и помешать, если потеряет ощущение политической реальности.

— Конец века сопровождают смуты и неуверенность в завтрашнем дне. В этом веке было слишком много крови и слишком много войн. Мы знаем, что с наступлением нового века не случится ничего экстраординарного, ты об этом уже говорил. Но что точно происходит на наших глазах, как говорил Сарамаго в нашей беседе, — так это смерть цивилизации. И мы не можем предугадать, какой будет та цивилизация, которая зарождается сейчас. С каким чувством ты наблюдаешь за концом этой цивилизации? Со страхом или с надеждой?

—Трудно давать предсказания. Я могу только сказать, что все будет зависеть от того, что произойдет в ближайшие пятьдесят лет. Они могут повлиять на все новое тысячелетие. Многое будет зависеть от того, решатся ли люди предпринять серьезный и последовательный духовный поиск. Как сказал Мальро*, будущий век или будет духовным, или его не будет. Другие говорят, что это будет женский век. Иначе существует опасность того, что взорвется бомба фундаментализма» который, как это ни парадоксально, на мой взгляд; предполагает отсутствие веры.

* Мальро (Malraux) Андре (1901—1976) — франц. писатель. — Прим. ред.

—А каково может быть противоядие, защита от фундаментализма, который начинает окружать нас со всех сторон?

— Это может показаться банальным, но нужно понять, что поиск нашего духовного пути должен быть поиском личной ответственности, которую нельзя перекладывать ни на учителей, ни на капитана корабля. Нужно учиться терпимости, понять, что везде — в религии, в политике и в культуре — найдется место для всех. Что никто не должен навязывать другим свое видение мира. Как говорит Христос: «В доме Отца моего обителей много». Никто не должен заставлять нас жить в одной квартире или с одними идеями. Наше богатство в разнообразии, в многообразии. Все остальное — фашизм. Фундаментализм может привести к повторению самых мрачных событий прошлого.

Нужно объявить всем, что можно быть атеистом или мусульманином, католиком или буддистом, или агностиком, и в этом нет ничего страшного. Каждый сам отвечает за свое сознание. Противоположная позиция неминуемо приводит к войнам, потому что это означает видеть врагов в тех, кто отличается от тебя. Врагов, с которыми надо сражаться.

— В Давосе ты говорил властителям мировой экономики об опасности, которую таит в себе глобализация духа?

— В Давосе меня поразило, что те, кто сегодня держат в своих руках экономическую и политическую власть, тоже проявляют интерес к новой духовности, связанной не с фундаментализмом, а со свободой духа. На меня произвел большое впечатление, например, Шимон Перес, который говорил о том, как достичь мира на Ближнем Востоке. Он сказал, что нужно провести «приватизацию» мира. Это значит, что надо начать с того, чтобы каждый человек полюбил мир и превратил его в программу своей жизни. То есть предпочесть терпимость нетерпимости. И очень важно, что такая идея пришла из Израиля.

— Что именно пугает тебя в этом веке «глобализации»?

— Меня беспокоит, что идея глобализации экономики может превратиться в идею глобализации Бога. Точно так же меня приводит в ужас представление об однородной культуре, подогнанной подо всех. Меня пугает и идея стандартизированного Бога, устраивающего всех, безличного, не расцвеченного сознанием каждого человека, открывающего его для себя. Культура и религия должны быть выражением индивидуальной души. Сообщество верующих должно складываться из свободных, оригинальных, отличающихся друг от друга личностей, каждая со своим духовным. богатством. Огромная опасность глобального рынка состоит в том, что он производит культуру, которая служит инструментом всемирного контроля над сознанием людей. Отсюда только один маленький шаг до нового нацизма.

— Ты много говоришь о борьбе, часто рассуждаешь о битвах, о «воине света», которому посвящена одна из твоих книг. Кто-то может подумать, будто воин света ближе к войне, чем к миру. Что же отличает настоящего воина света?

— Все очень просто: в отношении самого себя — увидеть в себе человека, который не хочет подчиняться своим страхам, борется с ними и движется вперед в поисках своего Личного Предназначения. В отношении с другими —всеми силами избегать культурного, политического, религиозного фундаментализма; избегать всего, что может означать презрение к другим, к тем, кто отличается от тебя; быть открытым, с энтузиазмом относиться ко всему новому, к общению с другими людьми, к совместной деятельности и, если ты позволишь мне употребить это расхожее слово, к любви.

—Однажды —кажется, в Италии —ты говорил об «этике риска». Как ты ее определяешь?

—Для меня этика риска предполагает способность оставаться смелым, даже если все, что нас окружает, призывает сидеть без движения. Ведь с каждым разом общество навязывает всем нам все более жесткие правила поведения. Смелость нарушать эти правила — который предполагает поиск настоящего знания с обязательным нарушением традиционных и давно устаревших норм. В этом состоит мудрость безумца. Именно об этом, как ты знаешь, я пишу в своей последней книге.

— Ты относишь себя к тем, кто верит, что новые технологии и новые научные открытия скорее отрицательно влияют на развитие духа?

— Нет. Конечно, многие думают, что это техника всё испортила, лишила нас человечности. Я так не думаю, и это единственное, в чем я не согласен с Сарамаго, когда он говорит о своем страхе перед новыми технологиями.

— Он говорил не столько о страхе, сколько о том, что все это чуждо его поколению, что сам он пришел слишком поздно, хотя действительно утверждает, что в электронном письме «чернила никогда не могут быть разведены слезами».

— Я просто хочу сказать, что технические и научные открытия, от Интернет и мобильных телефонов и до всех этих новинок, которые валятся на нас, как из рога изобилия, — это часть пути человечества. Ведь они облегчают ему работу, делают ее удобнее. Главное, чтобы мы не превращались в богов и умели пользоваться ими правильно —как инструментами, которые облегчают нам жизнь и дают новые возможности общаться с себе подобными. Не забывай, главный грех человечества — неспособность к общению, нежеланное, нелюбимое одиночество, забвение того, что мы были созданы, чтобы встречаться друг с другом, чтобы отражаться друг в друге, как в зеркале. И все, что помогает нам встречаться и общаться, в конце концов помогает нам стать более человечными и более отзывчивыми.